На исходе

Вот я иду, а где-то ты летишь, Уже не слыша сетований наших. Вот я живу, а где-то ты кричишь И крыльями взволнованными машешь. И. Бродский.

Слёзы высыхали на глазах так же быстро, как тает рыхлый снег после первой весенней капели. Онемевшими от лютого холода руками османская султанша судорожно хваталась за первую попавшуюся вещицу, в то время как из-под тяжёлых штор цвета молочного шоколада выглядывали яркие, кроваво-алые лучи позднего заката. Разбросанные по всей комнате свитки и украшения отнюдь не тяготяли её светлый разум перфекциониста, а напротив, даже успокаивали, чему несказанно удивлялась и она сама. Но с болью, засевшей в самой глубине израненного сердца, не мог справиться никто в мире. Шах Султан воровато оглянулась по сторонам, словно подразумевая слежку, и с особым трепетом вытянула из груды бумаг крошечный, уже истлевший от времени кусок пергамента, исчерченный тёмным карандашом. Она с виноватой улыбкой прижала его к груди и вот-вот хотела снова разразиться слезами, но не вышло, что-то бесцеремонно помешало ей возобновить недавние истерики и воскресить страдания по давно ушедшим дням, ибо вместо этого темноволосая госпожа с трудом отняла от тела свёрток и внимательно вгляделась в его содержание. На пожелтевшем клочке бумаги мирно расположилась стародавняя миниатюра, героем которой был никто иной, как сам Паргалы Ибрагим Паша, на том момент являвшийся простым сокольничим в составе свиты османского наследника Сулеймана-эфенди. Шах-ы Хубан любовно разглядывала каждый уголок его простого, ничем не примечательного лица, наслаждалась его широкой улыбкой и ясными, мудрыми глазами, ещё не испорченными властью и не отягощенными извечным беспокойством о судьбе своей семьи и судьбе государства в целом. Но оценили ли его советы? По достоинству ли воспринял августейший брат доводы своего друга? Теперь она могла с бескрайней уверенностью сказать, что нет. Могла тысячу раз подтвердить его невиновность, но имела ни смысла, ни поддержки, ни отклика в сердцах народа. Она была одна со своим горем. Совсем одна. Перед глазами снова проплыли спокойные дни, проведённые в Манисе вместе с матерью, сёстрами и братом-престолонаследником, дни, когда никто из семьи будущего падишаха и подумать не мог, каким адом обернётся их триумфальное возвращение в столицу. Шах была тогда ещё очень юна и не затрудняла себя вопросами жизни и смерти, предпочитая политическим прениям непринуждённые прогулки по розовым садам и долгие вечера в компании Бейхан и Фатьмы, ибо с отрешённой от всего мирского Хатидже младшая из султанских дочерей никогда не ладила. Вспомнила благородная султанша и свою первую встречу с долговязым греком из Парги, после которой её обыденная, скучная жизнь навсегда разделилась на "до" и "после", ибо на протяжении нескончаемых, долгих лет Шах-ы Хубан не могла стереть из памяти тот чарующий таинственный вечер и пряный запах жасмина, цветущего в садах Сарухана. - Постойте, пожалуйста, Вы обронили Ваш платок! - Ах, спасибо, благородный юноша! Я сегодня немного рассеяна. Чем могу Вас отблагодарить? - уже в столь небольшом возрасте госпожа обладала невероятной статью и красотой, доставшейся ей от крымчанки-матери. - Вы, должно быть, Шах Султан, младшая сестрёнка шехзаде Сулеймана? - растеряно пролепетал юноша, остро осознававший нарушение правил гарема и как никогда понимавший, что ему не положено находиться в этом месте и в этот час. - Да, она самая. А как Вы догадались? - Я Ибрагим, приближённый нашего благочестивого шехзаде. Господин часто рассказывал о Вас и о Ваших способностях к обучению. - Значит, Вы и есть Ибрагим? Удивительно. Я представляла Вас несколько иначе. - Не всегда ожидаемое соответствует действительности, султанша. Так и началась долгая история их тайных встреч и чувственных переписок, продолжавшаяся едва ли не до самой смерти несчастного Паргалы. Но в их нелёгкой жизни не раз появлялись обстоятельства, разрушавшие их судьбы и разводившие несчастных влюбленных по разным берегам одной реки, намеренно причинявшие каждый день нестерпимую боль. По велению уже ставшего падишахом брата Шах выдали замуж за ненавистного Лютфи, даже дыхание которого вызывало у юной девушки приступы беспричинной агрессии и злобы, чей исступленно-похотливый взгляд она вынужденно терпела и несла на себе, словно тяжкое бремя. Но главный удар ждал её годом позже, после череды громких завоеваний и торжественных событий: султан Сулейман счёл нужным женить верного друга и визиря на капризной и тоскливой Хатидже, давно питавшей к симпатичному юноше нежные чувства. Шах отчетливо помнила, как в самый разгар свадьбы сестры закрылась в выделенных ей покоях и надрывно рыдала, сносила всё на своём пути и разбивала посуду об узорчатые стены, но в действительности ничего поделать не могла, оставалось только смириться с происходящим и научиться жить с мыслью о якобы счастливых сестре и возлюбленном. С тех пор в её молодой душе и закралась разъедающая сердце обида, не дающая спокойно спать по ночам и всё сильнее обхватывающая девушку своими тяжёлыми медвежьими лапами. И со временем она научилась, даже свыклась со своим положением никому не нужной султанши и жизнью вдали от дворца, но спустя годы боль снова проснулась и охватила истерзанное сердце, стоило только коснуться словно застывших во времени вещей и взглянуть на ветхий портрет любимого. Не спасал госпожу даже факт того, что после казни Ибрагима прошло уже около 20 лет. Она не желала никого и ничего слышать, мечтала сжечь дотла этот никчёмный дворец Топкапы, тонущий в боли и пролитой крови невинных людей. Дочь султана Селима отказалась бороться с болью, столько лет высасывающей из неё все соки. Если в юности причалом спокойствия была невинность, то теперь не осталось ничего. Только слёзы, тоска и горечь раскаяния. - Да где ты нашла в себе невинность, Шах?! - в полный голос прокричала или, скорее, прошипела султанша и прижала ледяные руки к поникшей голове. - Ты только и делала, что мешала кровь с водой, заставляла гибнуть одних в угоду другим. Из-за тебя воды Босфора постоянно были багровыми. Ты - причина всех бед династии! Ты! Разъярённая госпожа отчаянно ударила руками по плотной ткани бархатной софы и, опустившись на неё всем телом, окончательно обмякла, свесив голову с края дивана и продолжая бесшумно лить слёзы, стекающие на холодный мраморный пол тонкими, прерывистыми струйками. Женщина мертвой хваткой вцепилась в крошечный портрет визиря и до боли сжала его в узкой и мокрой ладони, будто надеясь таким образом вернуть минувшее. Но назад дороги нет, и Шах-ы Хубан как нельзя это понимала. Мир накрывала ночь, но она не стала помехой возвращению света. Тьма медленно покидала сердце и душу султанши, навеки очищая её от грехов.