***
Брагинский неоднократно садился за стол перед идеально чистым листом бумаги, держа в руках ручку. Он не решался прийти, попросить о свидании с Гилбертом. Поэтому и хотел написать письмо. Хоть как-то попытаться наладить связь. И вопросы появлялись уже с первого слова. Как начать? Можно начать с обращения. Но тут тоже вопрос. Как к нему обратиться? Насколько они близки? Это должно быть официальное «мистер Байльшмидт»? Он может быть критично настроен к Ивану. Или более дружественное «Гилберт»? Все-таки есть шанс, что он хорошо к нему относится. Или, можно даже обратиться к нему «Гил», как к родному человеку? Обычно он оставлял место, решив, что определится позже. Но о чем писать дальше? Объяснить, почему Иван все еще не пришел? Причиной было чувство вины. Тут же можно было и рассказать, почему Иван не сказал ни одного слова в поддержку Гилберта. Они, как-никак, соулмейты. А почему Брагинский не сделал этого? Он и сам не знал. Он не был таким уж сторонником идеи о том, что каждый преступник должен сидеть в тюрьме. В ответ на вопрос не приходило ни одного слова. Поэтому он и оставлял место по той же причине, что и для начала. К заключению Иван и не переходил. Как можно закончить то, у чего нет начала? Листок, девственно чистый, так и оставался лежать на столе.***
К делу Альфреда Джонса Брагинский не имел никакого отношения, но на суде, случившемся спустя несколько месяцев, присутствовал. С укором к себе Иван понимал, что Альфреду может потребоваться поддержка. И за это он ненавидел себя. Джонс не мог быть для него более важной персоной, чем Гилберт. Но почему-то к своему соулмейту он все еще не пришел. Та же самая судья дала Альфреду такой же приговор. Джонс отреагировал так же безэмоциально, как и Гил. Но, в отличие от него, Альфред был подавлен. Именно поэтому и не выразил ни одной эмоции. Тогда Ивану стало жалко его. Возможно, американец разозлился бы, узнав о том, какие чувства вызвал у Брагинского. Но Ваня все равно прислал ему, в качестве подарка, стопку комиксов. Хоть как-то скрасить его времяпровождение за решеткой. А потом возненавидел себя еще больше. И, с каждым днем, ненависть к самому себе росла. Почему он не может заставить себя хотя бы написать?***
Он так и не смог подобрать слов для письма. Но и продолжать игнорировать Гилберта Иван не мог, напряжение в нем самом росло. Ему нужно было вылить его куда-то. А разрядить напряжение можно было, лишь связавшись со своим соулмейтом. Над дальнейшими своими делами Брагинский старался не думать. Это лишь будет мешать. Иван договорился о разговоре с Гилбертом. На свидание в отдельной комнате он пока не стал надеяться, хотя он, как его соулмейт, имел полное право на приватные встречи раз в месяц. Неизвестно было, как Байльшмидт к нему отнесется, поэтому на первый раз будет лучше увидеться через стекло.***
На этом стуле сидеть было некомфортно. Слишком твердый. Но Брагинский не обращал внимания на подобные мелочи. Потирая большим пальцем узор на другой руке, он безуспешно пытался унять дрожь. Как ему вести себя, когда Гилберт сядет напротив? Что сказать, когда Гил возьмет телефонную трубку и приложит ее к уху? Что делать, если он накинется на Ивана с претензиями? Будет ли достаточно простого, но искреннего «прости»? Как жить дальше, если к нему подойдет один из сотрудников тюрьмы и сообщит, что Гилберт отказывается приходить? Иван уже достаточно давно его ждет… Или это минуты тянутся так медленно, из-за давящего на него напряжения? Брагинский судорожно вздохнул, когда увидел, как Гилберт вошел в помещение в сопровождении охранника. Узор сразу загорелся красным, изменение цвета сопровождалось легким жжением. Дыхание сбилось с ритма, а в горле пересохло, когда Гил, видимо, отреагировав на изменение в руке, бросил взгляд на Ивана. Охранник расстегнул Байльшмидту наручники и нахмурился, когда тот с крайне нахальным видом что-то сказал. Пока Гилберт быстрым шагом направлялся к стулу, Иван экстренно пытался привести дыхание в порядок. Выходило не очень. На бледной коже, над скулой, красовалась ссадина. Глядя на нее, Иван ничуть не сомневался, что под яркой оранжевой тюремной формой скрывается не один след от драк. Эта форма, контрастно смотрящаяся на бледной коже, как заметил Брагинский, не шла Гилберту. И не только потому, что этот цвет не подходит ему. Байльшмидт плюхнулся на стул, разминая уставшие от наручников кисти рук. Он перестал дерзко ухмыляться. Ухмылка сменилась радостной улыбкой. В его алых глазах блестели огоньки. Сам Гилберт будто светится счастьем. Счастьем?.. Неужели это из-за того, что Иван все-таки пришел?.. Гил взял трубку и приложил ее к уху, выжидательно смотря на Ивана. Тот, поняв, чего от него хотят, поступил так же. — Привет, — хриплым, то ли от волнения, то ли от пересохшего горла, голосом поздоровался Ваня. — Ну, здравствуй, — Гилберт улыбнулся шире. Его звонкий голос громко прозвучал над ухом Ивана, отчего тот еле заметно вздрогнул. Гил, внимательно за ним наблюдающий, заметил и усмехнулся. — Как ты? — взволнованно спросил Брагинский. — Восхитительно, — Байльшмидт потер ссадину. — Кормят хорошо, меня окружают хорошие люди. Его голос сочился ничем не прикрытым сарказмом. Да и внешний вид, оставлявший ждать лучшего, не подтверждал его слов. От этого неприятно кольнуло в груди. Ваня вновь почувствовал себя виноватым. — Конечно, было лучше, когда я разрабатывал планы, как проникнуть в особо охраняемое здание и незаметно выкрасть какое-нибудь произведение искусства, попивая дорогое вино, — он оглянулся на охранника, стоящего у выхода, и широко улыбнулся ему. Тот сделал вид, что не заметил его провокаций. Видимо, Гилберт завел здесь друзей. Другой бы определенно наказал бы за такие слова так, как наказывают в тюрьме. — Но здесь тоже весьма неплохо. — Может тебе чего-нибудь передать? — спросил Иван, начиная успокаиваться. Видимо, зря он беспокоился все это время. — Да, — подумав, кивнул Гилберт. — Заточка и напильник в самый раз тут будут. И, желательно, мой набор отмычек. Можешь спросить у моего брата, где он спрятан. Иван улыбнулся, бросив взгляд на охранника. Он был напряжен и раздражен, но ничего не говорил. — А если серьезно? — Иван полностью успокоился. Судя по всему, ему тут было не так плохо, как сам для себя придумал Ваня. Или, по крайней мере, Гил хотел, чтобы ему так казалось. — Чего-нибудь съедобного, — серьезно сказал Гилберт. — Хорошо, — Иван широко улыбнулся. И тихо спросил. — А почему он игнорирует твои провокации? — Проиграл желание, — Байльшмидт хмыкнул. — Веселюсь, пока есть возможность. Иван испытал чувство радости и облегчения за своего соулмейта. Будет ли сотрудник тюрьмы спорить на что-то с заключенным, не имея с ним хороших отношений? Хорошо, что у него появились друзья. Тем более, среди охранников. Это было странно, так как Гилберт не выглядел располагающим к себе людей человеком. Может, они уже были знакомы до заключения Гила? Но, тем не менее, это, несомненно, полезное знакомство. — Эту мразь, Джонса, еще не посадили? — Брагинский услышал неподдельную злобу в его голосе. — Посадили, — удивленно посмотрел на него Иван. Конечно, Альфред много кому не нравился. Но чтобы так сильно ненавидеть его? — Месяц назад. Впрочем, у него были причины для ненависти. Нужно же кого-то винить в том, что Гил оказался за решеткой. Иван испытал некоторое облегчение оттого, что выбор пал не на него. — Надолго? — удовлетворенно спросил он. Должен же Альфред ответить за то, что посадил великого вора за решетку. — Четыре года, — ответил Ваня. — Как и тебе. — Еще три года и семь месяцев, — Гилберт ободряюще улыбнулся. Непонятно только, кого он пытался подбодрить. Себя или Ивана? Или обоих сразу? Иван вновь ощутил укол вины и отвел взгляд. Несмотря на то, что сам Гилберт винит не его, и, возможно, с этим он прав, сам Ваня не мог избавиться от неприятного чувства, которое уже третий месяц не дает ему спокойно спать. — Гилберт, — тихо обратился к нему Иван, — прости меня. — За что? — удивленно поднял бровь немец. — Если ты не винишь меня за то, что оказался… здесь, — начал он и сглотнул застрявшем в горле ком. Когда он в последний раз извинялся? — то хотя бы за то, что не пришел раньше. И за то, что не поддерживал тебя на суде. И… — Прекрати, — прервал его Гилберт, нахмурившись. — Я понимаю, что тебе тяжело далось принять, что твоя родственная душа не совсем соответствует твоим ожиданиям. Возможно, даже совсем не соответствует. Еще и за решеткой оказался. — Да не в этом дело, — почесал Иван затылок, пытаясь подобрать нужные слова. — Я… думал, что ты злишься и не хочешь меня видеть. — С чего ты взял? — удивился Гил. — Ну, — он вновь почесал затылок. — Мне так казалось. — Ты как ребенок, — хмыкнул Гилберт. Иван, облегченно выдохнув, широко и по-детски наивно улыбнулся, как бы подтверждая слова Гилберта. Гилберт открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, но охранник, взглянув на свои наручные часы, сказал ему что-то. — У нас еще пять минут есть, — тоже взглянув на висевшие на стене часы, возмутился Байльшмидт. — Нету, — твердо сказал мужчина. Видимо, он нашел способ отыграться на Гиле. Тот, отложив телефонную трубку, сказал ему что-то с очень злым выражением лица. Иван приложил ладонь к стеклу. Гилберт, повернувшись назад к Ване, увидел это, и его злость улетучилась. Он также приложил ладонь к стеклу так, чтобы, если бы не стекло, они могли соприкоснуться. — Ты сможешь прийти еще? — с надеждой в голосе спросил Гилберт, снова взяв трубку. — Смогу, — кивнул Иван и постарался представить вместо холодного стекла теплую ладонь. — Тогда до скорого, — он улыбнулся напоследок. — Да иду я! Он положил трубку и встал со стула. Охранник застегнул наручники на его запястьях, и они скрылись в коридоре. Три года и семь месяцев. Иван понял, что дождется его с любым сроком. Хоть четыре года, хоть все двадцать.