Переплавленная мечта

Ошибаются те, кто считает мечты игрой интеллекта. Нет, мечты - нечто противоположное, это - бегство от разума. Юкио Мисима

В ее наивных розовых мечтах Куросаки-кун кладет ей голову на колени под каким-нибудь глупым, зачем-то выдуманным предлогом, хотя он вовсе не нужен. Голова Куросаки-куна ощущается приятной тяжестью на стройных девичьих ножках, а его колючие рыжие волосы щекочут бархатную кожу бедер, открывавшихся из-под короткой юбки. Она неловко вздрагивает, краснеет, глупо дергается и не знает, куда девать руки в этой ситуации. – Не стоит так волноваться, Орихиме, – говорит Куросаки, пытаясь скрыть легкий смешок, вызванный ее смущением. Он закрывает глаза и с легкой улыбкой на губах начинает мурлыкать под нос какую-то отдаленно знакомую ей песню – вроде бы под нее они танцевали на выпускном в старших классах. А в нее это вселяет некое подобие уверенности, потому что неловкость пропадает и на ее губах тоже появляется легкая, хотя и неуверенная улыбка. Ее тонкие пальчики невесомо касаются рыжих волос Куросаки-куна, а затем она уже более смело путается в них, теряется и перекатывает между пальчиками яркие короткие прядки. Куросаки улыбается еще шире, и она отдергивает руку, словно обжегшись. Но он хватает ее за пальчики и тихо говорит: – Не останавливайся. Что-то потаенное есть в таких словах, что-то опасное скользит в них. Ее собственные длинные медные волосы падают через плечо, когда она склоняется над Куросаки, смотря ему прямо в карие глаза – глаза, которые она любит и будет любить всегда. – Хорошо, – шепчет она тихо-тихо и более неуверенно добавляет: – И… Ичиго. В том, что она называет его по имени, есть какая-то таинственная магия, открывающая доселе закрытые для нее двери, показывающая новые краски в этом мире. Она улыбается его радостному смеху: «Ну, наконец-то, ты назвала меня по имени!» и в каком-то сумасшедшем порыве наклоняется ниже, чтобы поцеловать его… … и снова не находит в себе сил, чтобы сделать это. В ее многочисленных мечтах она, сменив множество профессий, о которых мечтала, останавливается на роли простой домохозяйки, которая забирает детей из школы и вечерами ждет мужа с работы. Своего сына она обязательно назовет в честь брата, а дочь – в честь лучшей подруги Татсуки-чан. Она будет заплетать дочке длинные косы из рыжих-рыжих волос и тихонько приговаривать, что ее любимую дочурку при рождении поцеловало солнышко для того, чтобы она ярко-ярко светила своим родителям. Своему сыну она будет заклеивать ранки пластырем и говорить, что мамочкин защитник не должен так часто влезать в драки. В сердцах она будет вспоминать молодого Куросаки, жадного до битв и нуждающегося в адреналине как ни в чем другом. Она часто мечтает об обоях в их спальне, думает о том, какие завтраки бы готовила с собой Куросаки-куну и детям. Мечтает об огромном псе с какой-нибудь глупой кличкой, которая будет говорящей. Что-то вроде «Малыш» или еще что-нибудь более безумное: для милого пса подобрать имя самого грозного капитана Готея-13. И отчего-то Орихиме не боится последствий такой выходки. Всегда есть какая-то задняя мысль, заключающаяся в том, что Куросаки-куну все простят в любом случае, что он столько раз спасал Сейрейтей от разрушения – да и не только его, – что у него могло появиться что-то вроде безлимита на всякие глупые проделки и невинные выходки. В своих мечтах она держит Куросаки-куна за руку, прислоняется лбом к его плечу от смущения, когда он говорит что-то вроде банального «Я всегда буду рядом с тобой» или затасканного «Я никогда не отпущу твою руку». Орихиме знает, насколько затерты эти фразы, но ничего поделать со своей безумной фантазией не может. Ей хочется любви и романтики, хочется глупых типовых свиданий, на которые красивая девушка приходит и видит цветы, свечи и вкусный ужин под звуки какой-нибудь медленной музыки. В своем воображении Орихиме снова и снова стеснительно целует Куросаки-куна в щеку, признаваясь ему в любви, предлагая ему встречаться. Вновь и вновь он провожает ее до дома, из раза в раза остается у нее на выходных под предлогом «ремонта его комнаты». И словно в первый раз она шепчет заветное «Да» перед алтарем и тогда улыбающийся Куросаки-кун надевает ей долгожданное колечко на пальчик. Она вновь и вновь отправляет в первый раз в школу своего маленького сына, чувствуя на своей талии заботливые руки мужа и слыша ее любимые слова: «Все будет хорошо, Орихиме. Верь мне, дорогая». И Орихиме знает, что у их сына и дочери все будет хорошо в школе, что у них будет много-много друзей, а она будет собирать им лучшие обеды, на какие только способна заботливая и любящая мать. И Орихиме мечтает, мечтает, мечтает… И ей даже удается забыть, что будущего с Куросаки-куном у нее теперь нет. Темные вести приносят крылья черной бабочки. Новость эта – произнесенная устами доброй подруги Кучики-сан – не поражает Орихиме, а просто убивает. Кусок за куском из светлой души Орихиме отслаиваются, отрываются наивные мечты о свиданиях, свадьбе и двух ребятишках, бегающих по их общему с Куросаки-куном дому. А Орихиме никогда и не думала, что всего несколько слов могут настолько повлиять на такое количество людей сразу. Она – убита. Куросаки-кун и Садо-кун в ярости. Исида-кун с мрачным видом просто молчит. Возможно, обдумывает варианты того, как лучше обойти приказ Совета 46-и. Но что он мог? Квинси, почти предатель, ненадежный союзник, так быстро метавшийся из стороны в сторону, – никто не станет его слушать. Кучики-сан с такими печальными и виноватыми глазами не находит себе места, боится взгляда Орихиме, боится слов Ичиго. Кучики Рукия произносит самые ужасные слова, которые непроизвольно ранят Орихиме в самое сердце: «Ичиго… Совет 46-и вынес решение… Тебе нельзя покидать Общество Душ… Твоя сила… она стала слишком опасной для мира живых». А Ичиго сыплет ругательствами, проклятиями, кляня на чем свет стоит Сейрейтей и каждого шинигами, которого он встретил, ненавидя каждую душу в этом чертовом Готее-13, отблагодарившим его таким образом. Он кричит и ненавидит, в глубине души все-таки понимая, что проклинать простого посланника за дурные вести, по меньшей мере, глупо. Орихиме хочется что-нибудь сделать – и для Куросаки-куна, и для Кучики-сан, – потому что сил смотреть на грозного Ичиго, схватившего Рукию за острые плечики и встряхивающего невинную девушку, нет. Хочется не просто что-нибудь сделать, а что-то конкретное: Рукию оттащить подальше и спрятать, а Ичиго – обнять, чтобы унять не столько его гнев, сколько обиду. – Ты шутишь, Рукия, – кричит Ичиго, снова встряхивая маленькую шинигами, – не говори таких злых вещей! – Прости, Ичиго… – шепчет Рукия, отводя взгляд в сторону. – Даже главнокомандующий Кераку ничего не смог с этим сделать… Лучше всего у Орихиме получается отрицать. Она даже отрицает саму реальность, потому что Орихиме не может быть такой же жестокой, как она. Сердце Орихиме – нежное и любящее – слишком мягкое для такой злой реальности и именно поэтому Орихиме отрицает ее. Орихиме отрицает реальность, и она переворачивается, выворачивается и подстраивается под желания рыжеволосой красавицы так, как ей угодно, чтобы всем было хорошо в этом злом мире. Но почему-то в этот раз отрицать не получается совсем – и Орихиме готова навзрыд плакать и молить из-за этого. Потому что злая и жестокая реальность, похоже, отыгрывается за все то, что когда-то не признавала и отрицала Орихиме. – Куросаки-кун, – слабо лопочет Орихиме, – отпусти, пожалуйста, Кучики-сан. Она… она действительно не виновата в… том, что случилось. Орихиме считает это не просто реваншем реальности. Она думает, что эта еще и насмешка судьбы – забирать у нее то, чем она научилась дорожить. Слишком жестоко забирать у Орихиме человека, на которого она опиралась и который помогал ей преодолевать все плохое после смерти ее брата. Мысли о Куросаки-куне наполняли Орихиме внутренним светом, который начал гаснуть со смерти Соры. – Я не могу, не могу так это все оставить… – говорит Ичиго, глядя на Рукию и так не отпустив ее плечи. – Я уверена, – говорит Рукия решительно и кладет свою ладонь на руку Ичиго, – что капитан Куротсучи что-нибудь придумает. Не сдавайся, Ичиго! В груди у Орихиме неприятно колет – как все-таки измученно улыбается Куросаки-кун. Его улыбка прямо-таки говорит: «Зря пытаешься утешать. Я знаю, что ничего не выйдет». И, обремененная мыслями об этой улыбке, Орихиме не замечает, как ноги приводят ее к разделителю миров, как она вновь оказывается в Каракуре и как доходит до дома. И совсем не знает, как смотрел ей вслед Урю, пока она медленно плелась по улице в направлении своего дома. Она просто старалась не показать друзьям своих слез. Но как только она, натянуто улыбнувшись на прощание, повернулась к ним спиной, слезы сами хлынули из глаз – такие горячие и горькие, – что Орихиме никак не могла их унять. Измученное сердце ныло и рвалось к Куросаки-куну, который теперь казался слишком далеким.