ГЛАВА I. HOMO HOMINI LUPUS EST I. СТАРУХА
Это был облачный, зяблый день осени. Ветер не был милосерден: вкрадчивый, холодный, он невозмутимо покачивал деревья леса, окружавшего дорогу. Вы остановились у подобия ворот, — пустого проёма с вырванными петлями, если быть точным, — и подкосившегося забора. Вы спешились, похлопали своего коня по шее и оставили его щипать траву снаружи. Перед вами стояла деревня, казалось бы, совсем без людей. Вы утомились после долгой дороги, на которой Вы встречали только леса, поля, пустыри, и иногда, если очень повезёт, речки. И оказавшись здесь, Вы надеялись на большее, но в воздухе витали опустошённость, заброшенность и сладковатая гниль с сыростью. Стояла тишина, Вы заметили на заборе неприветливых воронов. Ваша рука легла на рукоятку меча на поясе, и птицы взлетели в воздух, каркая. Вы окликнули людей, оповещая о своём прибытии. Пришлось подождать в сковывающем напряжении и под конец уже было отчаяться, когда вы заметили как из ближайшего дома вышла сгорбленная худощавая женщина в лохмотьях. Она причитала о чём-то; по обрывкам Вы поняли, что она хотела успеть справиться с делами пока светло. И вправду, к этому моменту от дня прошла лишь небольшая часть. Она вас вовсе не заметила и собирала колотые поленья со двора. Вы, не заметив признаков каких-либо других людей, пересекли ворота и направились к ней. Почти что приблизившись, Вы окликнули её. Женщина вздрогнула, резко обернулась, прижимая к себе полена. Она смотрела на вас выпученными глазами со страхом и враждебностью, губа её задрожала. Вы извинились за беспокойство, представились, заверив, что только путешествуете и ищите прибежища, и спросили о том, почему же в деревне так безлюдно. Она прищурилась, подождала немного и, ослабив хватку, в ответ сказала, что за это стоило поблагодарить некую «девочку-с-повязкой», жившую тут некоторое время тому назад. Вам это показалось какой-то местной чепухой, но решили подыграть женщине, надеясь на кров. Вы промолвили: — «Девочка-с-повязкой»?.. Впервые слышу, кто она такая? Пожилая женщина что-то забормотала, убедила себя в чём-то и всё же Вам не ответила сразу, недоверчиво осматривая Вас снизу вверх исподлобья. Она молчала. — Я помогу вам с колкой дров, и с удовольствием послушаю вас, я вижу, вас это сильно занимает. Она порассуждала сама с собой и в итоге дала себе же согласие, а затем уже — Вам. Она ушла, оставив Вас на дворе заниматься дровами. Дверь в дом она оставила открытой. Закончив работу, Вы заметили, что солнце уже близилось к закату. Вы обтёрли лоб от пота, сходили за конём, привязали его к столбу у дома, заметив, что среди земли и грязи не было и следы от травы, кроме жалкого клочка жёлтой поросли, и вошли внутрь. Женщина подозвала вас жестом руки к себе, за стол в низком и небольшом домишке, утверждая своё приглашение на ночлег и на историю. И похоже на то, что без последнего Вы остались бы без приюта. Вы медленно подошли и уселись напротив. Безумная вдруг наклонилась к Вам, схватила Вас за руку шершавой ладонью и, не моргая, в упор глядела Вам в глаза. Голос её сделался заговорческим, словно у Вас были свидетели. Вам не понравилась складывавшаяся атмосфера, и рука под столом вновь легла на рукоятку меча. На случай чего. Вы напряглись, но решили повременить с действием. — Мы знавали такую, но не более вашего. Не ведаем, кто вообще о ней что-либо знал по-настоящему. Для нас она всегда была странной девчонкой. Поведаем лишь то, что теперь передают из уст в уста. Пришла она невесть откуда и никогда не признавалась, где её дом и кто её на свет родил. Казалась она то ли безумной, то ли убогой. В любом случае, со временем все поняли, что приход её сюда был либо Божьим провидением, либо происками нечистого. Всё началось с того, что… Пока Вы слушали, Вам что-то не давало покоя и, улучив момент, Вы бросили взгляд на окружение. Вы заметили другую, кто присутствовал в доме, и после этого не могли перестать поглядывать в её сторону: черноволосой девушки, сидевшей у другой стены, на отдалении. Вы не видели её лица: она сидела боком к Вам, склонившись над пряжей. Вам бросилось в глаза то, что голова её была непокрыта, а волосы распущены, грубо остриженными концами касаясь плеч. Слушая рассказ вместе с Вами, казалось, она о чём-то задумалась и вид её становился всё мрачнее и мрачнее. Вы почти что перестали слушать женщину, полностью отдав своё внимание девушке. Но Вы вдруг опомнились, подумав, что старуха заметит Ваш интерес и быстро отвели взгляд, вернувшись к рассказу. Вы узнали, что в одно утро староста деревни поднял шум, когда застал за кражей его еды странную девочку. Староста описал её как перемазанную в грязи, худую, с взлохмаченными чёрными волосами карлицу. Никому она не была знакома, взялась она из ниоткуда, а потому все подумали, что эта пришелица была одной из эльфов. Кончив на время, женщина Вас оставила, а Вы заметили, что девушка в углу в упор смотрела на Вас. Вы подошли к ней и увидели, что волосы её вовсе не черны и не распущены. Вы списали это на игру тьмы и света в этот ранний вечер: в доме не было так уж светло. И возрастом она оказалась чуть старше, чем прежде. Перед Вами сидела светло-русая молодая женщина с бегающим взглядом. Волосы её были, как и полагается, заплетены и скручены в кольца, взъерошенными кончиками выглядывая из-под чепчика. — Вам что-то хотелось, Weib? — Нет-нет, не то, чтобы… Что вы… — она издала смущённый смешок. Пальцы её судорожно стали перебирать нитку, передавая её в веретено. Она помолчала, помолчала, а потом пробормотала: — Только о Девочке-с-повязкой вам, господин, рассказали не всё. Казалось, она играла на Вашем интересе. И ей удалось: Вы не помнили о девочке, не помнили о хозяйке дома, Вам хотелось провести время с этой незнакомкой. Она... очаровала Вас. Вы пытались заглянуть ей в лицо. Она сразу замолкла и избегала смотреть Вам в глаза. — Вы могли бы рассказать больше? Впереди меня ожидают долгие вечер и ночь, как я погляжу. Почту за честь и вам уделить своё время. Снова молчание. Женщина выглянула из-за Вас, ища глазами по дому хозяйку, похоже, и затем прошептала, впервые посмотрев на Вас своими трепетными напуганными глазами: — Если и вправду хотите узнать, как было, приходите ко мне после госпожи, как только она умается. Я расскажу вам то, о чём умолчали. А вы сами решите, во что из этого верить, во что, нет… А затем, идите спать... И так в этот вечер на смену одной рассказчице пришла другая, а Вы пытались сложить для себя общую картину…ᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿ
❖ ❖ ❖
Потеряшка провела там же несколько дней, оставшись незамеченной. Продрогшая, она пребывала в лихорадочном состоянии: её знобило, а при пробуждении снова клонило в сон и она ему поддавалась. Она становилась всё худее, а грязь на её лице, лохмотьях и теле засыхала и всё прочнее въедалась во всё. Иногда ужасный зуд пробуждал её и девочка, почёсываясь, находила под отросшими ногтями стружку чёрной грязи. На четвёртый день девочке стало получше, и она пришла в себя. Ей с трудом удалось вспомнить, что это было за место, но мыслила она плохо: разум был словно в тумане. Потянувшись за флягой, она обнаружила, что та была пуста, а живот неистово сводило от голода. Изнемождённая, она с трудом поднялась. Она спустилась и вышла на улицу, чтобы раздобыть еды. В глаза ударил солнечный свет, ей понадобилось время чтобы привыкнуть и что-то разглядеть, щурясь от боли. Вокруг неё была трава, частокол, и дома. Она скрючилась, схватив себя за бока: снова заболел живот. Непонятно откуда возникла головная боль, девочка замычала, хватаясь за виски и жмурясь. Откуда-то повеяло запахом свежей выпечки. Не замечая ничего вокруг, не оглядываясь по сторонам, она побрела по его следу. Она миновала пару домов и вышла к одному, что был шире и выше остальных. На окне в тарелке остывали мучные лепёшки. У девочки потекла слюна. Видя перед собой только еду, она стащила одну и стала жадно улепётывать её прямо на том же месте. Так быстро она ела, что давилась, а на глазах у неё проступили слёзы. Дверь дома распахнулась. Девочка, придя в себя, обернулась. Её, или точнее взъерошенное нечто в лохмотьях, застал за воровством вставший на пороге старик. Она успела заметить на его лице отвращение и ужас, прежде чем его морщинистое лицо не исказилось в гневе. Она вспомнила, что оказалась в чужой деревне. — Эй, ты! — громко окликнул он её. Девочка вздрогнула как шуганный зверёк и бросилась прочь до обветшалого пустого дома. Старик, крича проклятья, заковылял следом. Поспеть за ней он никак не смог и, пыхтя, вернулся. Он стал стучать по стенам и дверям домов поблизости, собирая всех и передавая, что девчонка забежала в заброшенный дом. Он расспрашивал соседей, не пропадала ли у кого девчёнка: невысокий рост и чёрные волосы до плеч. Все пожимали плечами: всех детей-то не упомнишь. У кого таких детей не водилось отвечали яро отрицательно, а кто к своему ужасу узнавал похожие черты, неуверенно качал головой, надеясь, что это не их ребёнок. В деревне живут те, чьи семьи были здесь испокон веков, а гости были редки. Вокруг была полная глушь. Они поняли — для подменыша девочка была слишком взрослой, а значит, стало быть, была эльфийкой. Жители деревни обступили старое здание. Загнанная в угол девочка заперлась на засов и забралась на верхний этаж. Сердце колотилось как бешеное, она впилась пальцами в деревянные балки и пальцами босых стоп в доски пола. Её сковали отчаяние и страх. Люди — страшные существа — были там, внизу, окружили её, а она была слишком мала, чтобы защититься. Они ругались, голосов становилось всё больше, люди стали стучать в двери, ставни на окнах. Кто-то сломал дверь, но пока что никто не входил внутрь, не приближался — или ей так только казалось. Девочка помнила, что за воровство в хороших местах отрезали руку, а в плохих — могли повесить, если не что-то похуже. А вид висельников она никогда уже не забудет. Не зная, что делать, впадая в истерику, начиная снова закашливаться, она решила, что люди уйдут, если их хорошенько напугать. Она вдруг угрожающе зарычала, ошеломив всех. Голоса смолкли. Радуясь маленькой победе, она начала издавать нечеловеческие звуки, имитируя любых животных по очереди и всех разом, каких только когда-либо видела или встречала, или сама себе придумывала. Вместе с эхом пустого здания, это превратилось в леденящую кровь какофонию: вой, писки, вскрики и хрипения, а время от времени — ужасный кашель как у чахоточной. Люди перешёптывались, не сводя взгляда с дверей. Никто не смог решиться открыть их. Всех охватила паника. — Там нечисть? — Кто пойдёт вовнутрь? Эй! Осторожно, не тяни меня, мелкий, уй, дам тебе я… Эйлерт, а ну! Шлепок. Заплакал ребёнок. —Нам надо сжечь дом дотла! Инквизиция… они далеко от нас, хоть днями скачи. Мы сами должны что-то сделать. — Да! — Вы уверены? — Но это дом стари-… — Старик Хефнер простит нас! Какому честному человеку было бы приятно узнать, что его имущество посмертно перешло к дияволу? Мы делаем доброе дело? — Мы точно в этом уверены? — Сомнения — есть влияние нечистого! Тьфу! Он хочет уберечь своё чадо! Наваждение! — Именно! Во имя Отца и Сына, и Святого Духа… — Аминь. — Аминь! — Аминь... — Но, мне кажется… Эйлерт, ну перестань же… Стой! Не смей тянуться к двери! Гадёныш!! — Ай! — Иди отсюда! — Не перегибаем ли мы палку? — Ха! Друг мой, а не решил ли ты стать защитником эльфов и бесов? Может, это создание прежде навестило тебя и приворожило? — Ты в своём уме, ублюдок? — Скорее уж, теряем время. Слышите? Стало только громче и… Они говорили, говорили и говорили. Дверь оставалась нетронутой. Родители шугали детей, прогоняя их куда подальше от проклятого места; но дети тогда забегали с укромных сторон и всё норовились повысовыватья, повыглядывать. Старик, наблюдавший за всем, сложив руки на груди, недовольно морщил брови. От него зависела безопасность деревни, все, зная того или нет, ждали его решения. Он молчал с нарочитой серьёзностью, не отвечая ни на один вопрос и не спуская глаз с открытого дверного проёма. Он пожёвывал нижнюю губу. Шум и волнение только нарастали. Внезапно гул голосов был прерван скрипучим вскриком одной старухи, протолкнувшейся среди людей. — Что за шум, что вы тут устроили? — прокряхтела она и люди, приумолкнув, дали ей вслушаться в доносившееся из дома. Не дождавшись её суждения, все наперебой стали пытаться перекричать страшные звуки, нарекая их источник то исчадием ада, то бесом, то чем-то ещё, что «свалилось на их головы и обязательно грозило изничтожением всей деревне». — Успокойтесь, успокойтесь! — перекричала она их своим утробным, твёрдым голосом. И люди замолчали, больше из страха перед ней, чем уважения. Она преградила им вход в лачугу своим тучным телом. — Я сама схожу туда и проверю, что же там прячется. Может, я и на глаза плоховата, но похоже, это дар Божий, который делает меня смелее вашего, — даже ни на мгновение не поколебавшись, пренебрежительно произнесла она и, развернувшись, вошла. Старик ей не воспрепятствовал. Кто-то с возмущением пробубнил ей что-то в ответ, кто-то только гневно нахмурил брови, но остальные, даже ощутив как их гордыню задели, про себя порадовались, что именно эта — треклятая и слепая, словно крот, — старуха окажется жертвой нечистого. По их мнению, она тоже могла быть его прислугой. Девочка услышала, как внизу заскрипели половицы. Она вздрогнула и сжала в пальцах свою одежду. Кто-то медленно и грузно взобрался по лестнице, что жалобно заплакали под его весом, и ступил на второй этаж. Горло сдавило, кричать больше не хотелось, она еле могла вдохнуть. Мелькнула мысль, что надо бежать, пока не поздно. Но куда? Верхний этаж, без окон, стал для неё тюрьмой. Она не замолчала, но вой и истошный стон стали истончаться. Испуганная, девочка смотрела за тем, как огромная, тучная фигура приближалась к ней. Фигура прихрамывала на левую ногу, но на удивление шаг её был стремителен. Уже через мгновение она остановилась перед девочкой. Везде царил полумрак, но здесь, в конце, всё заливал пробившийся сквозь небольшую дыру в стене солнечный свет. Ребёнок увидел в фигуре старую женщину с прищуренными ясными глазами, суровым лицом и крепкими руками. Девочка с ещё большим отчаянием стала драть горло. Но старуха осталась невозмутимой. Глаза старухи раскрылись пошире и она долго всматривалась в девочку. Наклонилась, оказавшись чуть ли не у самого лица вздрогнувшей девочки, а затем вновь сощурилась. В нос девочке ударил тошнотворный запах трав. Становилось всё сложнее издать хоть пару звуков и девочка сдавленно попискивала, скользя ногами по полу, вжимаясь всё сильнее спиной в стену. Задышав чаще, она вдруг из последних сил попыталась дико заверещать, и в ответ на это снизу донеслись вздохи, ахи и детский плач. Тут же её встретила пощёчина. Девочка, шокированная, сразу же умолкла. Старуха грубо вцепилась в её плечо, встряхнула девочку, а затем сказала гневно и отчётливо, но негромко, — чтобы было слышно только им двоим, — процеживая слова сквозь сжатые редкие зубы и оплёвывая ребёнка: — Тише ты, прекрати своё представление! Замолчи сейчас же, девчонка! Они сейчас придут, они сейчас придут! И заберут тебя! И не подумают проявить к тебе милосердие; как вообще в твою голову пришла мысль устроить такую дурость?! Если ты хочешь и в правду выжить, умолкни сейчас же. И чтобы ни звука больше. Поняла?! Девочка даже не пискнула, съёжившись и застыв на месте. Она попыталась вывернуться из хватки старухи, но та только сильнее вдавила пальцы. Девочка всхлипнула. Она с яростью смотрела на старуху исподлобья, но смирилась. Ей не хотелось доверять этой жестокой женщине, но что оставалось? Старуха свободной рукой по очереди оттянула одно и второе веко, понаклоняла из стороны в сторону, шлёпнула по рту, чтобы девочка открыла рот и затем, закончив свой дотошный осмотр, смерила её неприязненным взглядом, хмыкнула и отпустила. Она слегка выпрямилась и выудила из сумки на поясе обрывок ткани, тыкнув им в лицо девочке. Девочка дёрнулась и отмахнулась, ударив старуху по руке. За что получила ещё одну пощёчину. — Вот же ж мерзавка... Успокойся ты уже. Я повяжу тебе это на глаза и ты будешь молчать. И пойдёшь со мной, потому что ты больна. Если ты что-то устроишь мне там, попытаешься выглянуть из-под повязки или попытаешься убежать, я скажу, что ты больна из-за танцев с Дьяволом, и я сама помогу им тебя вздёрнуть, маленькая поганка. С этими словами она наклонилась и очень туго стянула повязку на глазах у девочки и завязала на узел. От неожиданности девочка попыталась вырваться, но старуха, высвободив одну руку, ещё раз хорошенько встряхнула девчонку за плечо и пришикнула на неё, и та утихомирилась. Насупившись, девочка часто дышала, но больше не шевелилась. — Значит, чуток человеческого ума в тебе всё же есть, зверёныш… А ну-ка, встань. Девочка, дрожа, поднялась на ноги. Морщинистая и чёрствая ладонь старухи легла на её руку. Конечно, спасительница не церемонилась и, грубо схватив, повела за собой вниз. Девочка, будто цыплёнок, окружённая одним полумраком, неуверенно топала по ступенькам следом, еле удерживаясь от того, чтобы не споткнуться и не слететь вниз; старуха же настойчиво продолжала путь. Они спустились и вышли наружу. Тут же люди хотели накинуться, поколотить эльфийку или беса, кем бы она ни была, но взмаха руки и гневного вскрика старухи хватило для того, чтобы все, отшатнувшись, разошлись. Она дёрнула щуплую девчонку, выставив ту перед собой. На глазах у неё была повязка, волосы грязные, свалявшиеся и растрёпанные, а сама она была в рваной одежде, босая с синюшными ногами, вся в грязи. Больше она не издавала страшных звуков, молчала, насупившись, и выглядела больше жалко, чем устрашающе. — Вот ваша нечисть, вот. Ишь святоши понабрели. А вы, мелкотня, прочь! Не подходить! Прочь, прочь! А то в суп отправлю, — шикнула она на осмелевших детей, которые тут же вскрикнули и убежали. — Хвоста у неё нет, уши как уши, ноги человечьи. Бог знает, откуда к нам. Бедного ребёнка запугали и загнали в дом, там её домовой и сцапал. Потому и заболела! Ещё смотрите, не заразитесь, деревенские псы. Прочь, прочь, прочь! Пользуясь ошарашенностью люда, — который пусть и был вынужден привыкнуть к самоуверенности наглой старухи, вот только такого, как сегодня, ещё не выслушивал, — протиснулась вперёд. И потащила девочку за собой, прочь из деревни, в лес, до самого своего дома. Когда они вошли в дом, она пихнула девчонку на стул и, прикрикнув на неё, когда та захотела было снять повязку, стала творить всякую ворожбу, судя по стуку склянок, глиняных сосудов и прочему шуму. — Привыкай сразу. Теперь всегда так будешь ходить. Поняла меня, маленькая поганка? Все-гда. И если я узнаю, что ты её сняла, — а я узнаю, поверь мне, ведь я уже слышу шёпот твоих мыслей, что ты готовишься прямо нынешней ночью сотворить это, как останешься одна, нет, — я тебя из-под земли достану и петля тебе покажется радостью, — причитала она. Девочка похолодела. Ведь она и в правду об этом подумала. Как встревоженный воробушек, она сидела на стуле, вздрагивая от каждого шороха и сильно вцепившись пальцами в стул. Скоро старуха закончила, потом дёрнула девочку за руку и повела за собой, слишком живо для хромой, так что девочка то и дело оступалась. Старуха толкнула её и девочка почувствовала, что упала на кровать — в жизни ей лишь раз довелось спать на кровати и она совсем не ожидала встретить её в избе этой ведьмы. — Сиди смирно, поганка! — приказала ей старуха, а потом, нащупав её лицо, спустилась пальцами ко рту и грубо раздвинула морщинистыми отростками девичьи губы. Девочке в рот всунули деревянную ложку с какой-то жижой из трав, у неё на глазах проступили слёзы, смачивая повязку, а сама она замычала, попыталась вырваться, лишь бы не глотать эту дрянь. Но её больно схватили за подбородок. Пришикивание старухи заставило её перетерпеть, так что девочка сглотнула премерзкое снадобье и только когда ложка исчезла, изошлась кашлем, отплёвываясь и корча лицо от отвращения. После чего бедняга поморщилась: вкус никуда не исчез. А отвар, проникнув внутрь, вызвал громкое урчание, и у девочки скрутило живот. Приобняв себя за бока и согнувшись, она стала молча всхлипывать. Скоро послышались шаги старухи. Она окликнула девочку. Девочка с трудом приподнялась. Старуха впихнула ей в одну руку корку хлеба, а во вторую — кружку, из которой на руку девочке пролилось что-то холодное. — Ешь, поганка. Стискивая зубы, чтобы смолчать на уже поднадоевшее «поганка», девочка с прожорливостью съела этот хлеб, обрётший для неё божественный вкус, и жадно выпила воду, ослабившую спазм в горле. Першение куда-то ушло, а боль в животе наконец унялась. Пока что она не чувствовала себя отравленной, ей даже будто бы становилось легче, но она всё ещё испытывала недоверие к старухе, находившейся где-то там, перед ней, среди тьмы. Девочка молчала, но чувствовала, как ей становилось всё неуютней. Старуха тоже упрямо ничего не говорила, и девчонка, понимая, что может только покориться, сдалась: — Почему... нельзя... снимать? — спросила сиплым голосом девочка, делая вдох после каждого слова. — Ой, смотрите, нечисть, а говорит-то по-человечьи, — усмехнулась женщина. Тон её вновь сменился на резкий и злобный: — Не время тебе знать, раз не знаешь, — отрезала старуха. И потом только добавила по делу: — Я дам тебе ещё трав, ты сильно больна. Тебе нужно будет проспать некоторое время здесь, но потом... ты уйдёшь. Родители есть, найдёшь? Девочка опустила лицо. Она крепко сжала платье в руках, повязка слегка намокла. Она помотала головой. — Ясно. Если тебе некуда идти, я устрою так, что будешь жить среди деревенских. Сама о себе позаботишься. У меня не проси остаться, мне ты уже проблем добавила, мне сейчас только ждать и ждать, как эти псы придут мне дом поджигать. Затем старуха замолчала и обратилась в прежний шум шагов, гремение глиняной утвари, ощущение грубых прикосновений и в исходивший от неё душный запах трав и тепла. Оставленная отдыхать, девочка уже не была так напугана. В доме старухи стоял запах дыма и трав, мха — такой же, каким веяло от её старческого тела. Сквозь окна весь день слышалось щебетание лесных птиц, похрустывание кустов, чьи-то шаги. Когда похолодало, девочка подумала, что пришёл вечер. Снаружи всё стихло, а вот шумящая старуха так и не унималась. Девочку разморило, она с трудом могла усидеть на постели. Старуха вновь подошла и уложила девочку на сон. И тогда она уснула, в уюте этого странного дома, совершенно забыв обо всём. Ей снилась та же неизменная тьма, сопровождавшая её весь день.