Останься

Щелчок замка. Наконец-то он дома. Уильям вешает плащ на вешалку и разувается, проходя босиком по мягкому ковру. Он уже знает, где находится Грелль. Путь до балкона занимает несколько секунд. Черноволосый подходит тихо и осторожно, после чего нежно обнимает своего сожителя за талию и зарываясь носом в алые волосы. Грелль курит только дома, иногда целые часы проводя на балконе, подолгу затягиваясь и провожая взглядом облачка дыма. Сейчас весна, но весна ранняя, промозглая, когда улицы покрыты грязью, погода вечно слякотная, а природа не может определиться между летом и зимой. Солнце уже село, край неба, доступный взгляду, был подернут сумерками. Аловолосый молчал. Так они и пробыли бы всю жизнь в абсолютном молчании, если бы не острая потребность излить душу, высказать все, что таилось за наигранной жизнерадостной улыбкой у Грелля и чопорным спокойствием у Уильяма. Когда алый жнец выкидывает бычок на улицу, Уильям утягивает его в комнату, все также собственнически держа руку на его талии. Лицо Грелля задевает легкая улыбка и он легко подается в объятия любимого, уткнувшись чуть-чуть курносым носиком ему в плечо. Черноволосый запускает руку ему в волосы, прижимая к себе и вдыхая запах розы, который не могут заглушить даже сигареты. Порой казалось, что сам Грелль — огромная алая привлекательная роза. Тишину нарушает тихий вздох, который служил сигналом к разговору. — Как ты, милый? Тебя снова задержали? — голос аловолосого звучит необыкновенно высоко и слегка дрожит. Уильям настораживается. Такой тон мог вести прямо к истерике. Отвечает он достаточно тихо, все также прижимая любимого к себе. — Да. Прости пожалуйста. — Ничего, милый… я привык. Жнец отстранился от плеча и слегка отклонился, глядя в глаза потухшим взглядом. Он полон пустоты, неосязаемой тоски и страха, который парализует и не дает двинуться с места. — Уилл… я боюсь. Это обращение настолько редко слетает с уст, что черноволосого слегка передергивает. Чаще в пределах квартиры его называли «милым» или в крайнем случае «любимым», но чтобы по имени… нет, такое случалось очень редко и лишь в крайних случаях. — Я понимаю тебя, Грелли. — Нет! Ты не можешь этого понять! В его голосе проскальзывают слезы. Уилл лишь крепче обнимает его, прижимая к себе. — Еще как могу. Я с тобой, Грелли. Я всегда остаюсь с тобой. — Да, ты остаешься… но… Произошло то, чего Уильям больше всего боялся: Грелль плачет. В такие моменты он остро чувствовал вину на себе, даже если ее и не было. Он касается запястья любимого, чувствуя кончиками пальцев коросты на порезах. Пока что поперек. Но кто знает, когда Грелль дойдет до края и втихаря, заперевшись на балконе, сделает последний разрез вдоль?.. — Ты снова резался? — Да… прости… — Дурак Вы, диспетчер мой Сатклифф. Алый жнец, выплакав наконец все запасы слез, тихонько засмеялся. — Зачем же ты тогда со мной живешь? — Потому что боюсь за тебя, дурак. Этот разговор напоминал все другие. Они так и стояли, словно идиоты, одетые в рабочую одежду. Разговаривали. Раскрывали друг другу потаенные уголки души. Это дом. Здесь есть тот, кто поймет. Кто останется с тобой навсегда.

***

Небо засияло множеством звезд, среди которых, окруженная серебристым ореолом, плыла луна, свои светом попадая в окно спальни. Уильям, давно маявшийся бессонницей, прижимал к себе спящего Грелля. Спал он неспокойно, что-то шепча, порой выкрикивая бессвязные слова и часто дыша. Уилл ничего с этим не мог сделать, как бы не хотел. Он не мог залезть Греллю в голову, чтобы прогнать эти кошмары. Он мог лишь просто оставаться рядом.