***
«Ну так заставьте меня восхищаться, Виктор» — это она сказала ему при первой встрече. Как сейчас помнит ее равнодушное лицо и расфокусированный взгляд, устремленный куда-то внутрь. Слепая, но смотрит в душу, вызывает желание закрыться и убежать подальше от такой сверхъестественной проницательности. Виктору тогда было двадцать три, и Яков впервые познакомил его с Алисой, потерявшей зрение после аварии, ставшей в последствии его личным композитором. Она писала музыку, отражающую его, как зеркало, приезжала с ним на все турниры и мероприятия и чувствовала его, как саму себя. Если музыкальный талант можно было объяснить какими-нибудь синдромом Саванта, то тонкое чутье описанию не поддавалось, ему оставалось просто удивляться при каждой встрече. Закрытая, немногословная, с длинными пальцами и пепельно-белыми волнистыми волосами, Алиса могла послужить музой для тысячи выступлений. Первые встречи проходили очень необычно и Виктор чувствовал себя очень некомфортно наедине с девушкой, поэтому постоянно просил Якова или кого-нибудь еще поехать с ним, на что получал однозначный отказ. Она каждый раз брала его под руку и они вместе шли до маленькой комнаты, где располагалась ее студия. Там она задавала ему различные вопросы о его карьере, прошлом, детстве, планах на будущее. Никифоров отвечал максимально честно, и пытался быть открытым настолько, насколько позволяло время их знакомства, но все равно было тяжело. В один из дней, когда у них была запланирована очередная беседа, Алиса внезапно изъявила желание поехать в Ледовый Дворец, аргументировав это тем, что там фигурист будет чувствовать себя уютней, нежели у нее дома. Там же он впервые почувствовал первые признаки влюбленности. Она стояла по ту сторону бортика, и Виктор был уверен, что ей страшно. Да, она была сдержанной и холодной, но как бы то ни было, оказавшись в таком просторном, незнакомом ей помещении, стоя одна у единственной опоры, к которой ее, можно сказать, приставили, она растерялась. Только увидев, как отчаянно Алиса цепляется за идиотский бортик, Никифорову стало стыдно за то, что он буквально вынудил ее приехать сюда, и все это лишь потому, что с собой не смог справиться он. Мужчина решил во что бы то ни стало искупить свою вину, и аккуратно подъехав к застывшей девушке предложил ей прокатиться вместе с ним. — Ты с ума сошел? Я же разобьюсь и умру. А если я упаду, а ты не успеешь затормозить и проедешь по моей руке? Что тогда? — Замечательно, мы теперь на «ты», — фигурист был очень рад такой мелочи — Алиса, просто доверься мне. — Нет. Виктор, давай просто поговорим. После того случая они все чаще встречались в Ледовом Дворце, и Виктор все больше хотел затащить ее на этот каток. «Вижу цель, не вижу преград» — отталкиваясь от этого выражения, он уже продумал свой план на победу и принялся за его реализацию. Сначала после долгих препираний он уговорил Алису надеть коньки, потом медленно и осторожно втирался в доверие, и спустя две недели ежедневных свиданий (это слово ему нравилось больше, чем просто «встреча», как-то менее официально) он-таки вывел ее на скользкую поверхность. Она цеплялась за него так, будто он — спасательный круг, брошенный ей во время разбушевавшейся бури, и Виктор никак не мог справиться с ее напряжением. Попутно композитор постоянно задавала ему нелепые вопросы, наподобие: «Можно ли коньками отрезать руку?», и это смешило так, что порой невозможно было сдержаться. Алиса на это обижалась и отворачивалась, но до тех пор, пока они там, оттолкнуть его не могла, чем Никифоров нагло пользовался. Она научилась уверенно стоять на коньках, научилась кататься и научилась ему доверять. От осознания последнего Виктор готов был полезть целоваться к Якову, но тренер не оценил бы такого поступка, как и, собственно, его чрезмерно воодушевленное поведение. Мировой чемпион позволял себе чуть крепче сжимать чужую ладонь, изредка переплетая пальцы, дольше придерживать за тонкую талию, любуясь профилем. Такие невинные прикосновения казались чем-то запретным и оттого малейший телесный контакт врезался в память и оставался где-то в глубине сознательной части личности во всех красочных деталях. Виктору казалось, что он совершает тяжкие преступления каждый раз, когда она спотыкается и прижимается к нему всем телом, а он наслаждается этими мгновениями. Так проходили годы. Они начали видеться и в свободное время, и как-то он не смог сдержаться, не смог остановиться. В тот вечер Алиса познакомилась с Юрием Плисецким — юным дарованием и новой надеждой страны. Никифорову казалось, что слишком непринужденно они разговаривают, слишком быстро она начала ему улыбаться, когда он сам добивался такого расположения долгое время. Это обижало до такой степени, что желание убить маленького блондина подавлялось такими усилиями, с которыми не сравнятся даже прикладываемые к четвертным прыжкам во второй половине программы. Виктор понимал, что это неправильно и злился на себя. Злость послужила последним толчком для решающих действий, о которых спортсмен до сих пор жалеет. Алиса ни разу при нем не плакала, и поэтому он не знал, как реагировать на ее слезы. Девушка отталкивала его, не позволяла прикоснуться к себе, и каждое «не трогай» оставалось внутри в виде кровоточащей раны. Зачем тогда давил так сильно? Зачем так сильно сжимал предплечья? Зачем так настойчиво и грубо целовал? Больно. Больно. Черт, как же больно. Юрий тогда чуть его не убил. Она попросила Плисецкого отвезти ее домой, и сообразительный подросток все понял с одного мимолетного взгляда на заплаканную знакомую. Вернувшись на базу он первым делом пошел к старшему коллеге с четким намерением объяснить грубой силой, что именно пошло не так. — Виктор, ты придурок! Ты слабак и ублюдок! Какого хуя ты вообще вытворяешь? — Георгий оттаскивал озверевшего фигуриста подальше от потерянного Никифорова, только сейчас осознающего, что он натворил. Четыре года Алиса писала для него музыку, но во время последнего выступления он ощущал, как в груди разрастается дыра, поглощающая всю его любовь к этому делу. Она улетела в Израиль на операцию на следующий день, не сказав ничего, не написав, даже записки не оставив. И с этого момента он начал неотвратимо умирать. Технически он выполнил все идеально, но его состояние никак не подходило под умиротворенную мелодию, наполненную глубокими и теплыми чувствами, тем не менее в пятый раз Виктор взял свою золотую медаль. И ушел. Потому что расстроился, разозлился на себя и свое мерзкое поведение, и понял, что не может дальше ставить такую же удивительную хореографию. Что толку от художника и полотна, если красок у него нет? Что-то близкое он разглядел в подражающем ему японском фигуристе, и в ближайшее время русская звезда отправилась к будущему протеже. Виктора периодически посещала мысль поехать к ней вымаливать прощение, но эта идея так и осталась у него в голове. Со временем такие размышления все реже посещали воспаленное сознание и в скором времени могли совсем забыться. Сегодня ему напомнили, и вместе с произнесенным именем, взбудоражившим память, где-то в районе сердца начинало все больше и больше тянуть, не давая покоя. Юри видел метания тренера. Юрий рассказал Юри про слепую девушку — первую любовь Виктора. Юри решил-таки поговорить об этом. Никифоров вышел из душа, и его тут же схватили за плечи и усадили на край кровати. — Я не готов к такому серьезному повороту, Юри, — в шутку отмахивается пятикратный чемпион, но голубые глаза смотрят настороженно. — Виктор, я знаю. Юрио все рассказал. Прости, что лезу в твою личную жизнь и твое прошлое, но я не хочу, чтобы мой кумир, человек, вдохновивший меня и вернувший мне силы после поражения, вот так вот ушел из спорта. Я увольняю тебя по окончанию этого финала… — Юри, я и не думал, что ты такой эгоист… — И в следующем году мы с тобой обязательно еще раз встретимся! Ты вернешься в фигурное катание, я усовершенствую данные тобой навыки и буду стоять не пьедестале вместе с тобой. Волна раздражения, накатившая в начале разговора сошла, и Никифорова накрыла другая — необъяснимой любви к скромному японскому парню. Кацуки Юри, тот, за чью самооценку когда-то приходилось переживать ежеминутно, сейчас помог принять решение в вопросе, который грозился стать уже философским. Об этом приливе нежности тренер поспешил рассказать в деталях, используя русские слова от возбуждения, смутив решительного мгновение назад ученика. Однако это Виктора ни на секунду не остановило, и крепко обняв подопечного он от чистого сердца признал: — Кацуки Юри, я восхищен тобой. Я безгранично рад, что ты у меня есть. Спасибо!***
Финал был динамичным, все выкладывались на 110%, и на каждой секунде выступлений забывалось, как дышать. Для первого тренерского опыта серебряная медаль — очень хороший результат, что Виктор слышал на протяжении всего банкета. Однако, как бы не нравилось ему принимать похвалу, было у него дело вселенской важности, и оно сейчас разговаривало с Отабеком из Казахстана. К Юрию Плисецкому по праву отошла золотая медаль на этом финале, к нему же сейчас направлялся еще десяток золотых медалей в лице Никифорова. — Юрий, поздравляю с победой. — Чё? Как будто это удивительно. По лицу вижу, что не просто так подошел. Говори быстрее, — Отабек смотрел на друга и диву дивился. Как, в таком, чуть ли не по-девичьи хрупком, теле умещалась воспитанная фея с лишенным всяких манер районный пацаном. — Ну зачем ты так? Я же с душой, а ты так меня обижаешь. — У тебя нет души, Виктор. Ты меня очень сильно напрягаешь, лучше отойди, пока рефлексы не сработали. Я после Барановской даже с такого расстояния тебе башку ногой снесу. — Верю-верю. Отабек, как давно вы сдружились с нашей противной принцессой? — Виктор решил обратиться к молчаливому наблюдателю, игнорируя грубое «Ахерел совсем что ли?!». — Не так давно. — О, я наслышан о твоей неразговорчивости. Ну, я это к чему, ты не обижайся на Юрочку, в случае чего. И, Юра, — игривый тон вместе с приторной улыбкой как ветром сдуло, и осталось то выражение лица, которое было настоящим Виктором Никифоровым, по мнению Плисецкого: азарт в глазах и некоторая высокомерная вальяжность в движениях, — не расслабляйся. В следующем году придется основательно потрудиться, зубами нужно будет вырывать у меня золото. — Ты…? — Виктор, вы возвращаетесь? — За что ты со мной на «вы»? — и вот она, прежняя дурашливость — Да, я решил вернуть свое «вдохновение». — На месте твоего вдохновения я бы хороших таких люлей тебе отвесил, — фея вошла в режим «Профессиональное хамло» и просто отвернулась, показывая этим, что разговор закончен. Отабек улавливал какие-то изменения в настроении собеседника, но с уверенностью утверждать не мог, а Виктору тем временем пришло уведомление о новом входящем сообщении от примы. Это был контактный номер, с дополнительным комментарием: «Не тупи. Ты это любишь. И еще не будь тряпкой. Уверенно, как мужик, все объясни», а между строк нужно было читать «Все путем, она тебя простит», что Виктор и сделал. Плисецкий косился на одного из своих хореографов и был рад такому повороту, потому что а) Алиса его не бесила, б) с ее музыкой он хоть сотням Викторов нос утрёт, в) она постоянно носит с собой конфетки, печеньки и прочие штучки. Это можно было таскать у нее из сумки весь день. Правда, Мила называла это «воровать», но молодой гений предпочитал называть это «брать». Тем более, он отплачивал тем, что систематически притормаживал слишком активного чемпиона, когда тот совсем загонял со своей любовью. Вообще, смотря на него, любить как-то не особо хотелось. Не раз и не два Юра задавался вопросом, как взрослый мужчина, пусть и с детскими замашками, мог настолько дебильно себя вести. В свои пятнадцать ему самому казалось, что в двадцать семь он будет уже умудренным жизнью, прожженным олигархом с циничным взглядом и железной выдержкой. А этот полудурок подножки на льду ставит своей пассии, чтобы просто обнять. Зачем он так все усложняет оставалось для Плисецкого загадкой. Схема-то проста до безобразия: подошел, взял, унес. Все, конец. Тот какую-то драму ломал и в итоге перепугал беднягу до смерти, так еще и страдает теперь от собственной тупости. Как так-то? И Алиса тоже хороша. Влепила бы ему отрезвляющую затрещину, да и дело с концом. Ну, если ее призер еще понять мог, то наставника своего — никак. Насчет Виктора у Юры было очень неоднозначное мнение. Вот вроде бы умный, целеустремленный, сильный и волевой человек, а с другой стороны вообще хрен пойми что. Странно у них там все, сложно. По идее, не должны были испортить отношения — у них там все так сладко было, что у Плисецкого аж челюсть сводило, — но вот очень захотели — и смогли. Тот факт, что ему по какой-то мистической причине не все равно на эти их концерты погорелого театра он признал, и ощущая себя не то самоубийцей, не то спасителем, поддерживал связь с Алисой с момента ее отъезда. Всячески (в своей манере, но старательно) убеждал ее, что Виктор не со зла, и что он вообще не такое говно, как она могла подумать. Девушка же убеждала его, что вовсе так не думает, а понять что там на самом деле у нее голове творится было делом не то чтобы непростым — невыполнимым. Да, эти двое стали проблемой на его пути к мировому первенству, и самое неприятное — его желание играет здесь минимальную роль. Была даже идея скооперироваться со свином в реализации своих планов для их примирения. Кацуки вроде как Плисецкому нравился, не так, как он нравился Виктору, но все же. Во всяком случае, пока не начинает заниматься самокопанием, с которым, в принципе, бороться можно — не дать ему на это времени. И, вуаля, готов надежный союзник. Но это был экстренный вариант, придуманный на тот случай, если все остальные стратегии потерпят поражение. В общем, после такого его бесценного вклада, если Никифоров не сумеет все нормализовать, то гореть ему во всех девяти кругах Ада. Если бы можно было прописаться в самолете, то Виктор опять же занял бы почетное первое место в очереди. Если обычно полет сопровождался приятным предвкушением, то сейчас это больше было волнение. Мужчина был готов к тому, что если Алиса и бросится в его объятья, то только через пару приступов его отчаяния, а может и вообще никогда. Сдаваться не в его правилах, фигурист всегда из кожи вон лез, но своего добивался, иначе стал бы он чемпионом? Привыкший всегда делать так, как он сам считает нужным, Никифоров не мог решить, какой тактики лучше придерживаться именно сейчас: слезно раскаяться или включить всю свою харизму и обаяние. В случае, если он выберет первый вариант и ничего не выйдет, будет задета гордость. В случае, если это случится со вторым — самолюбие. Палка о двух концах, и оба не самые приятные. Единственное, в чем он был более, чем уверен, так это в том, что свою привычную беззаботную и легкомысленную манеру поведения придется отложить на какое-то время. Только вот одну маленькую деталь спортсмен все-таки не учел. Адрес, любезно отправленный Фельцманом, высвечивался ровными буквами на экране смартфона и вызывал легкий мандраж, грозящий перерасти в тремор по мере приближения к нужному дому. Вот та самая заветная дверь и желание улететь обратно становится все сильней, но отступать некуда, позади Юрий, который сотрет его в порошок. Виктор тихо стучит в старенькую дверцу, прислонившись к ней ухом, и вздрагивает, когда с той стороны слышится приглушенное деревом «Кто там?». Он набирает побольше воздуха в легкие, закрывает глаза и старается подавить волнение и…стыд? — Алиса? — ожидание отдается легким покалыванием в кончиках пальцев, взгляд уперся в точку на шероховатой поверхности, скулы свело от напряжения. — Нет, а кто ее спрашивает? — Эээ… Друг. Юрий Плисецкий. Не могли бы вы ее позвать? — Да, конечно, — щелчок, и дверь с тихим скрипом открылась. На пороге Никифорова встретила женщина лет шестидесяти, она приветливо улыбалась и слегка щурилась, отчего от глаз паутинкой расходились и без того заметные морщины. — Алиса! К тебе друг пришел! Юрий! — прокричала она в коридор, но тут же повернулась обратно к гостю. — Вы очень похожи на ее любимого фигуриста. Виктора, кажется, прям одно лицо. — Виктор? Как ты… — он так скучал по этому голосу, мечтал снова его услышать, а когда это наконец произошло, он пригвоздил его к полу. Все заготовки, все придуманные речи разом вылетели из головы, и Никифоров не мог никак это изменить. Мужчина смотрел на нее, застывшую в дверях в домашнем платье, и даже моргать забывал. Она стала еще прекрасней, чем была тогда, хотя, казалось бы, уже некуда. Удивленные глаза смотрели на него, взгляд блуждал по лицу, по всему телу, и оказалось, что это так приятно, когда Алиса видит его. Затянувшееся молчание прервал скрипучий голос: — Так вы и правда тот самый Витя? А мне послышалось, что вы сказали «Юрий». Алиса часто про вас рассказывала… — Анна Елисеевна! Что вы говорите? Идите в комнату, я сейчас зайду… — Алиса, я хочу тебе сказать. Прости меня, я тогда ужасно себя повел и мне очень жаль. Правда. Ты, конечно, обиделась и разочаровалась во мне, но я могу объяснить, — женщина замерла в дверях, старательно делая вид, что ищет что-то в тумбочке на проходе. Никифоров решил сразу брать быка за рога и сказать все одним махом, чтобы Алиса не успела сообразить и захлопнуть перед ним дверь. — Этот маленький паршивец, да и ты вся такая улыбчивая. В общем, я не знаю, это было так неприятно, я был так зол. И на себя в том числе. — Виктор, я на тебя не злюсь, но, да, обижаюсь до сих пор. Знаешь, почему? Потому что он был пятнадцатилетним подростком, а ты начал ревновать, Виктор, понимаешь? Пятнадцатилетним. Почему ты тогда решил не поговорить, а применить силу? Перепугал меня до смерти. Почему вообще ты так странно себя повел? Тебе, блин, не десять, а скоро тридцать, но ты, как ребенок, начал топать ногами и закатывать истерики. И почему ты до сих пор так делаешь? Зачем ты вообще сказал, что это Юра? — Я думал, что ты меня не впустишь… — Никифоров был в шоке от такого объема информации. На его памяти никогда Алиса так долго не говорила, особенно в форме претензии. Это выглядело так, будто мать объясняет что-то ребенку. Ну, или так разъясняют материал в школах для детей с ограниченными возможностями. Она почему-то казалась такой милой, когда вот так надувала губки, и Виктор снова не сдержал порыв и обнял ее, крепко прижимая к себе. Девушка уткнулась носом ему в грудь и дала волю своему негодованию: — Почему ты тогда не пришел? Почему только сейчас? Не звонил, не писал. Просто взял и сбежал. Ты меня так расстроил в тот момент. А потом выяснилось, что ты с головой ушел в свое чувство вины, когда всего-то и нужно было, что извиниться. Ты законченный эгоист, Виктор Никифоров. — Я тогда думал, что ты не хочешь меня видеть, поэтому молча улетела. — Иди и лечи свою память. Я тебе до этого говорила, что уезжаю, что сдала на ремонт свой телефон. Ты сам со мной ездил к этим ремонтникам, черт возьми! — Я… Прости меня. Тогда в голову больше ничего не пришло, и, как сейчас, я не знал, что еще можно сделать, чтобы показать то, что внутри у меня происходит, — для него не было привычным говорить нечто подобное. Вообще, говорить, а тем более с кем-то обсуждать серьезные вещи — не его стезя, но вот шестое чувство — ему Никифоров доверял на все сто — подсказывало, что в этой ситуации стоит все озвучить. И оно не ошиблось. — Я сюда летел и все думал, что ты мне ответишь, что мне лучше сказать. А ты вот так взяла, и открылась. И я немного… Как бы это сказать? Удивлен? — Честно признаюсь, я соскучилась. Может быть поэтому так много говорю. Хотя, знаешь, я планировала тебя выставить, когда ты все-таки объявишься, просто твоя внешность меня сбила с толку. — Я тоже скучал. Очень сильно по тебе скучал. А еще согласись, я неотразим. Правда ведь? — Ну, в моей голове ты был другим. Симпатичнее, что ли, — она улыбалась, он это чувствовал. Алиса не стала усугублять положение или издеваться над его расшатанной нервной системой, и за это Виктор был благодарен. Но она не была бы женщиной, если бы не добавила в такую милую сцену примирения немного суровости: — Но имей ввиду, что если ты еще хоть раз выкинешь что-то подобное, то можешь забыть мое имя и все, что с ним связано. Учись доверять. — Договорились. Теперь можно вернуться в Россию? — Ты можешь, а у меня реабилитационный период еще не закончился с последней операции. Но я приеду, и чтобы к этому моменту ты был в лучшей форме, а то мою музыку не осилишь. Виктор весь прошлый год хотел услышать эти слова и готов был работать, как проклятый, лишь бы снова очутиться на льду с ее композициями. Алиса по обыкновению пригласила его в маленькую комнату, где располагалась ее студия, и начала расспрашивать про его жизнь, карьеру и пережитые за время разлуки эмоции, признаваясь самой себе, что в его присутствии ей даже дышится легче.