И жалею, и зову, и плачу...

Дождь усилился, заглушая посторонние шумы за входной дверью. За окнами стелился сплошной туман, в почерневшем небе мелькали крохотные звёзды — будто кто-то разлил горячий капучино с воздушной пенкой. Снежане просто хотелось смотреть на всё это, заводя пальцы в растрёпанные волосы. Или высунуться из окна, несмотря на бешено летящие с неба капли, и попробовать подышать зимне-весенним ароматом влажного асфальта и заснеженных переулков. Но, едва сдерживаясь, девушка лишь продолжила писать в старом блокноте, переодически устремляя взор в сторону запотевшего стекла. Поднеся к губам керамическую кружку, она сделала маленький глоток вчерашнего кофе. Холодная жидкость мгновенно пролилась в пустой желудок, отзываясь неприятным ощущением. Запивать голод несвежим кофе или горьким чаем уже вошло у неё в привычку. Глаза жутко болели от усталости и напряжённой работы за чтением, и она, в который раз потерев веки свободной рукой, продолжила написание «Вчерашней Метели» — романа её собственного сочинения. Снежана писала эту книгу, кажется, уже не первый год, но из-за внезапно нахлынувшего творческого застоя делала перерыв на несколько месяцев, в течение которых пыталась просто разобраться в себе. Не получилось. Себя она находила только в театре, на сцене она с головой погружалась в сценарий: плакала и смеялась вместе со страдающими героинями, которых ей приходилось играть чаще всего. В роли несчастных женщин она вписывалась идеально, ведь в жизни была такой же — улыбка сквозь слёзы. Именно там, на сцене, у неё была настоящая жизнь, а всё, что происходило вне сцены — всего лишь второстепенная. Знакомые всегда с усмешкой относились к её профессии, так скажем, несерьёзно — поиграла, поплясала — и денежки уже в кармане. Но она прекрасно понимала, что всё намного глубже, чем некоторые могли предполагать. Она этим некогда жила. Вот уже пошла вторая неделя как её выгнали из театра. И, кстати говоря, без особой причины. Владимир Борисович как-то рассеянно сказал, что, к сожалению, её игра не приносит особого восторга зрителям, и на её месте должна быть некая Антонина Сидорова, которая, по-видимому, была шикарной актрисой… Но почему именно её, Снежану Ершову, решили так грубо выкинуть, как старую половую тряпку? По крайней мере, девушка частенько задумывалась о том, что игра некоторых актёров слишком уж суховата. Не будем таить — Анна Золина, к примеру, часто получала второстепенные роли, но играла настолько неискренне, улыбалась настолько фальшиво, что стыдно было даже пересекавшейся с ней Ершовой. Для Снежаны, достаточно опытной актрисы со стажем более пяти лет, такая игра на сцене была не то чтобы непреемлема, даже более — позорна. «Может, Золину тоже выгнали?» — секундно задумалась Ершова, тут же отвергнув сомнения — «Вряд ли. Она всё-таки девушка с изюминкой, с нестандартной внешностью.» Вот чего-чего, а нестандартной внешности у Снежаны не было — овальное лицо с правильными симметричными чертами; пшеничные пряди волос с редкими светло-русыми длиной приблизительно до лопаток, которые она небрежно собирала в растрёпанный пучок; немного пухлые коралловые губы, на которых искренняя улыбка была редким гостем в реальной жизни; голубые, без какого-либо другого оттенка, широко распахнутые глаза с достаточно пышным веером ресниц; прямой нос с едва заметной горбинкой… К слову, девушка типичной для русского населения внешности, без особенных черт лица. Снежана никому не говорила о своих периодических размышлениях по поводу того, что уход из театра должен был предназначаться кому угодно, но не ей. Не только из-за своей скромности она не хотела сдавать своих. Возможно, она играла хуже — просто не могла оценить саму себя. Когда ей сообщили об увольнении из театра, она не плакала и не скандалила — в который раз натянула фальшивую улыбку и, пожав всем руки, ушла. Но внутри у неё образовалась пустота, которую уже ничем нельзя было заполнить. Не слишком приятно, скажем прямо, получить работу своей мечты и, добившись высот, всё потерять. Знаменитой она, конечно, не стала, да и зарплата всегда оставляла желать лучшего. Но дело-то не в этом. Снежана просто не могла жить без театра — он заменял ей кислород и был смыслом её жизни. Она считала его местом обитания одиноких муз и вдохновения, которого ей так не хватало, чтобы продолжить написание книги. Вновь задумавшись о театре, она сомкнула опухшие от слёз веки и заснула бы, если б не внезапный звонок в дверь, от которого девушка мгновенно вскочила, тут же скрючившись от резкой боли в спине. — Кто? — каким-то не своим голосом вяло промямлила Снежана, аккуратно шагая босиком по холодному полу. — Кто-кто? Синицина конечно! Работка тебе нашлась, вот я и прибежала. Боюсь, к утру вакансия полетит в топку. Твоему новому начальнику я уже позвонила, он ждёт тебя завтра в двенадцать! — послышался звонкий голос за дверью, готовый разбудить соседей. Не совсем понимая, о чём идёт речь, девушка повернула замок и увидела перед собой свою старую знакомую, Светлану, которая день и ночь будто бы только и делала, что искала ей работу. Сейчас женщина выглядела более сонно и вяло, нежели утром, когда она приносила Ершовой пакетики зелёного чая и кусок торта. Конечно, она же вообще не отдыхает! Вновь выслушав какие-то восклицания в свой адрес, Снежана наконец-то услышала что-то действительно приятное за сегодняшний день. — Говорю же тебе, работа нашлась! — не унималась Светлана, то и дело подтверждая слова активной жестикуляцией. Несмотря на своё сонное состояние, она пыталась сохранять ничем непробиваемый энтузиазм и душевный подъём. Светик, как Снежана называла её мысленно, опасаясь задеть чувства женщины, была очень даже улыбчивой и доброй. Её голубые глаза всегда искрились радостью и излучали тепло, что особенно нравилось девушке. Она казалось очень милой и когда молча стояла перед Ершовой. Круглое личико, небольшая родинка на подбородке, вечные балахоны с рынка, которые она так любила надевать, даже если хотела просто пойти выкинуть мусор. Снежана не знала, сколько ей лет, да и спросить стеснялась. Лишь предполагала, что около двадцати семи, хотя приятельница выглядела немного старше из-за полноты. — Зачем же так поздно? — девушка глянула на часы, висевшие в комнате. Они показывали одиннадцать вечера. — Давай по делу, что за работа? — Молодому холостяку — подмигнула та, сделав акцент на этих двух словах, — требуется домохозяйка с временным проживанием у него. Убираться каждый день, кроме воскресенья. Готовить и выгуливать собаку несколько раз в день. Ух, рада я за тебя, Снежана! Будешь жить в двухэтажном доме с богатым мужиком на мерседесе… — Хорошо, я согласна… — неразборчиво пробормотала Ершова, тут же громко хлопнув входной дверью, понимая, что если она сейчас же не сделает этого — будет ещё около получаса стоять и болтать с приятельницей. Разговоры про мужчин её совершенно не волновали — её сердце уже давно было занято. Светлана что-то крикнула вдогонку и шумно пошагала в сторону лифта. Ершова облегчённо выдохнула, осознавая, что поступает не слишком правильно, так грубо закрывая дверь перед самым носом своей знакомой. Девушка поплелась обратно в крохотную комнатушку, бросив взгляд на кровать. Узкая, с проваленным дном и старым постельным бельём, доставшимся от бабушки и пахнущим кошками. На стенах висят плакаты смазливых мальчиков и девушек-барби с надутыми губами. Эти самые плакаты притащила ей Синицина, мол, как примеры для подражания. Всё остальное в комнате также не вызывало у Ершовой особого восторга: давно не мытый деревянный пол местами скрыт под заметным слоем пыли, мятые листки бумаги, разбросанные по углам… Убраться как-то не доходили руки, да и сил особо не было — она, кажется, впала в самую настоящую депрессию. Возможно, именно по этой причине девушка стала раздражительнее, неряшливее и реагировать на всё стала более остро, нежели раньше. Эта однокомнатная квартирка осталась в наследство от той самой бабушки, как и все остальные вещи. Деньги, к несчастью, с каждым днём приближались к нулевому счёту, их было настолько мало, что даже нормально обустроить свою квартиру и запастись приличной одеждой не было возможности. По этой причине Снежана готова была пойти на любую работу. В пределах разумного. Прокрутив в голове слова Синициной, она всё-таки на секунду подумала, что это может быть началом новой жизни, вратами к чему-то неизведанному. А почему бы и не попробовать? Теперь ей придётся лезть из кожи вон в реальности, а не на сцене. А такая жизнь была ей незнакома. Может ли случиться, что она заменит ей театр, которому девушка была так предана? Ей уже исполнилось двадцать четыре года, казалось бы, пора выходить замуж и рожать детей, жить в обеспеченной семье и завести собаку, о которой она давно мечтала… Но она прекрасно понимала, что её, девочку-актрису, возьмёт под своё крыло далеко не каждый. Она до сих пор не умела отстировать пятно с кофты, красить ногти ровным слоем, подобрать одежду на свидание. Это её сильно огорчало. И всё-таки девушка иногда подумывала о замужестве, любуясь на фотографии мужчин-моделей, висевших на стене. Но плакаты были ей частично противны. Люди на них были какие-то ненастоящие, их глаза не излучали тепла, а жесты казались лживыми. Вот был бы в двадцать первом веке жив Есенин — мужчина, творчество которого заставляло её жить дальше, она бы не задумывалась о выборе супруга — точно знала, что по всем параметрам могла бы стать прекрасной женой и даже матерью. Все мужчины, которые её окружали выглядели глупыми и необразованными, даже её коллеги по театру казались какими-то недалёкими… А мужчины тех времён были умными людьми, хотя, возможно, и сами об этом не догадывались. Их высказывания порой доводили девушку до мурашек и заставляли вновь подниматься с самых низов. Есенин был её кумиром с раннего детства, и именно его строки всегда давали понять, что жизнь нелегка, а люди в ней наполнены враньём. Поначалу эта привязанность была несерьёзной. Но с возрастом какая-то неведомая сила заставляла её вновь и вновь вспоминать умершего поэта, учить его стихотворения со слезами на глазах, а со временем даже писать любовные письма, которые ей просто некуда было отправить. Да и если бы Есенин был жив, у неё вряд ли хватило бы смелости отдать ему эту стопку запечатанных конвертов. Как же сильно она страдала, учила каждое четверостишие давно умершего Сергея Александровича, внушая себе, что мысленно становится ближе к нему ещё на несколько миллиметров. А ведь на самом деле всё зря. Никогда она его не увидит, не сможет посмотреть в его наполненные тихой грустью глаза и просто сказать банальное спасибо за все те волшебные строки, благодаря которым она всё ещё как-то держится на ногах. Странное чувство, да и рассказывать о нём девушка считала чем-то нелепым и даже неприличным. Всё вдохновение Снежана черпала в его стихах и цитатах, то и дело находя им подтверждение в жизни. На сцене ей пару раз приходилось читать несколько чувственных отрывков из произведений Есенина, которые, как говорили её коллеги, получались у неё лучше всего. Предложение Светланы о работе как-то слишком быстро забылось, по своей рассеянности Ершова вновь переключилась на роман, написанный корявым и неразборчивым почерком. Жёлтые страницы блокнота, в котором она писала, давно выцвели, и он казался состаренным от пролитого на бумагу кофе. На задней обложке уже несколько месяцев красовался портрет поэта, о котором девушка никак не могла забыть. Показывать его кому-то из знакомых Снежана жутко стеснялась, и по этой причине лишь изредка любовалась им, перелистывая страницы. Поэт получился очень даже похожим, со свойственным ему крупным лицом и ярко выраженными скулами. Если бы он увидел… Постаравшись не думать о болезненном, девушка выключила настольную лампу, сняла резинку с пшеничных волос и небрежно плюхнулась на кровать. Как же ей всё надоело, казалось, даже жить не хочется… «Самоубийцы — трусы» — красовалась надпись на табличке, которую она прикрепила на стену специально для таких случаев. Мысли о суициде возникали слишком часто, поэтому Ершова как-то особо и не собиралась от неё избавляться. Но всё равно ведь знала, что проку от этого никакого. А ведь завтра ей нужно устраиваться на работу… Предложение Снежана посчитала довольно заманчивым, хоть и не совсем помнила, о чём говорила Светлана, подчёркивая слово «холостяк», что запомнилось ей почему-то больше, чем всё остальное. Поджав под себя ноги и накрывшись тонким одеялом, она снова прикрыла глаза и стала прокручивать у себя в голове любимые строки. «Где же ты, моя тихая радость — всё любя, ничего не желать?» *** Почему же так больно просыпаться с мыслью о том, что ты никому не нужен? Может потому, что понимаешь, что мысль эта — сущая правда? Ведь Снежана теперь никогда не сможет быть объектом внимания для окружающих, не сможет ловить на себе любопытные взгляды и слышать восторженные аплодисменты. Всё-таки это было приятным времяпрепровождением. Казалось бы, такая мелочь, но ведь это была работа мечты, работа, которой она дышала, словно свежим воздухом. Даже Владимир Борисович выглядел для неё приветливым и приятным мужчиной, несмотря на свою строгость к молодым актрисам. Что самое обидное — попасть в другой театр ей не удалось, так как и в этот она смогла устроиться только по связям Светланы, которая, по догадкам самой Ершовой, была любовницей Владимира Борисовича. Ну, не подходят они всё-таки друг другу. Не подходят… Постаравшись не ухудшать себе настроение мыслями о прошлом, Снежана лениво поднялась с кровати, наспех заправила её и принялась кидать все свои вещи в чемодан, только минуту назад вспомнив о том, что работа с проживанием. Значит, она сможет увидеть эту квартиру только в воскресенье? А может, она будет настолько сильно загружена, что не вернётся сюда в ближайший месяц? Да, пускай её, скорее всего, не возьмут, но она должна быть готова ко всему. При мысли о скором расставании с родным местом жительства сердце невольно ёкнуло. Ей однозначно не хотелось отсюда уезжать. Но есть ли другой выход? Вряд ли она устроится куда-то ещё, да и если она останется без работы, то что с ней станет? Она ведь просто сгниёт на последние копейки, помрёт в своей комнате, и никто даже не вспомнит. Грустно, конечно… Вещей у неё особо не было, кроме старой одежды, которую ей, сжалившись, отдала Светлана ещё пару лет назад. Странно наблюдать за женщиной, которая пытается всем помочь, но не может разобраться в себе. Да и глупо как-то… Светлану она подругой не считала и чаще всего обращалась к ней в уважительной форме, боясь потерять единственного человека, который помогал ей не сдаваться. И всё же, о ней вряд ли кто-то помнит, кроме Синициной. Парочка дырявых носков, колготки, потрёпанный блокнот с пожелтевшими листами, альбом с карандашными набросками, пачка недоеденных чипсов, босоножки и всякие тряпки, которые она периодически надевала — Ершова застегнула лазурного цвета чемодан, а всё остальное положила в кожаную сумку. Аппетита, как обычно, у Снежаны не было. От холодильника пахло чем-то неприятным, поэтому ей не особо хотелось в него заглядывать. Да и она прекрасно знала, что на самом деле он пуст и разморожен, она не пользуется им уже несколько дней. Вместо холодильника Ершова решила заглянуть в гардероб, но и там не нашла ничего хорошего и «аппетитного» на вид. Для такой зимней стужи у неё был лишь один розовый свитер, плотная синяя юбка и тонкие колготки какого-то блевотного оттенка. Да, такую одежду, которая была в театре, она теперь никогда не сможет увидеть… Поспешно скинув с себя лёгкую пижаму, Снежана всё-таки решилась надеть первые две найденные вещи. Посмотрев на себя в зеркало, лишь глубоко вздохнула и отвернулась, запихнула пижаму в шкаф. Колготки она тоже надела, хоть и нехотя, успокаивая себя тем, что на улице холодно, и ей всё-таки придётся что-то да натянуть. Она снова обернулась, чтобы увидеть своё отражение. На её осиной талии одежда была словно мешок, а тонкие ноги в коричневых колготках были похожи на ноги старой женщины из девяностых. Кожаная сумка на плече никак не вписывалась в такой образ… Но через минуту Снежана уже забыла о том, что выглядит нелепо, и принялась набирать номер Синициной. — Алло, Ершова? Ты уже на работе? — послышался громкий голос из трубки. — Нет… А должна? — Ты с ума сошла?! — Светлана закричала на неё по непонятной причине, из-за чего Снежана отняла телефон от уха. — Беги сейчас же! Ты смотрела на часы? — Куда? — Что куда? Куда смотрела или куда бежать? Тьфу ты! Ты ещё спрашиваешь? Двухэтажный дом на Советской, тридцать второй! Положив трубку, девушка выбежала из квартиры с курткой нараспашку и незастёгнутыми ботинками, в панике закрыв входную дверь на несколько замков. В голове не укладывалось, что она скажет? К счастью, ей не надо было далеко ехать — до Советской она могла бы вполне дойти пешком, но из-за страха снова вляпаться в неприятности и тяжёлого чемодана, она всё же вызвала такси. *** Тридцать второй дом, Советская улица. Симпатичное двухэтажное кирпичное здание с чёрной крышей и мраморной печной трубой. Сквозь решётчатый забор было видно небольшой сад, на территории которого стояли заснеженные деревья. Забор был окружён аккуратно подстриженными туями и маленькими ёлочками, верхушки которых украшали снежные шапки. Не сказать, что дом огромный, но Снежана вообще не бывала в двухэтажных особняках, и он был для неё масштабным зданием. На первый взгляд он показался Снежане унылым и одиноким, но, рассмотрев его, она пришла к выводу, что белый снег, искрясь на солнце, разбавляет эту мрачную идиллию. Снег покрывал почти всю крышу, поэтому она казалась не настолько тёмной. Наверно, летом этот дом выглядит настоящим пристанищем призраков… Ершова пригладила задравшуюся юбку, поправила сползшую на лоб шапку с помпоном и отряхнула с неё мокрые снежинки. Постояв пару минут, она всё-таки аккуратно нажала на звонок и смущённо потупила взгляд в сторону калитки. На веранде послышались тяжёлые шаги, и она вцепилась руками в висевшую на плече сумку. — Госпожа Ершова, чего же Вы так долго стояли и не звонили? Щёлкнул замок, и вот уже перед ней показался молодой человек с широкой доброжелательной улыбкой и жестом пригласил пройти внутрь. Ершова, владея актёрским мастерством, посчитала такой приём слишком наигранным проявлением радушия и просто проигнорировала. Молодой человек не понравился ей с первого взгляда. Она не любила фальшивых людей, не могла терпеть эту выдавленную из себя улыбку. Не могла смотреть в эти равнодушные глаза, в которых нет ни капли приятных эмоций. Ершова сразу отнесла этого мужчину к списку «подделок», невольно дрогнув под его холодным взглядом. Не сказать, что Снежана хотела разглядывать хозяина дома, но при знакомстве люди, в большинстве своём, первым делом смотрят на внешность, а уже потом узнают, так сказать, внутренний мир. Золотистые волосы какого-то неестественного оттенка были небрежно зачёсаны назад. На лице красовался небольшой шрам над левой бровью и маленькая родинка на лбу, прикрытая копной волос. Во рту тлела побледневшая от сырости сигарета. Голубые глаза были хитро прищурены и не вызывали доверия у девушки. Куртку, видимо, молодой человек решил не надевать. Синяя толстовка с едва заметными катышками и клочками собачьей шерсти облегала худощавое тело. Чёрные джинсы были подвернуты внутрь. Вообще, он был неухоженным и неряшливым человеком, не приготовился к встрече, не помыл голову — сальные волосы свисали будто сосульки, и от него неприятно пахло потом, отчего Ершова едва заметно поморщилась. — Так и будешь меня рассматривать? Ох уж и ненавидела Снежана подобные выражения, особенно от людей, перед которыми готова была из кожи вон лезть, чтобы её приняли на работу. Он обращался к ней, как к простушке — на «ты». Но девушка постаралась не обращать на это никакого внимания. — Нет-нет, простите! — Ершова нелепо перемнулась с ноги на ногу, отвела взгляд и зашла во двор. Молодой человек прикрыл за ней калитку, и они остались вдвоём в, казалось бы, замкнутом пространстве. Снежана мельком оглядела сад и медленно пошагала к двери, оставляя за собой следы на заснеженном участке. На пороге дома к ней чуть пугливо подошёл взъерошенный чёрный пёс с маленькими глазками, девушка непроизвольно попятилась от него. Хоть он и выглядел довольно мило, но она решила отойти на пару шагов. — Не бойся, это Маяк. Он и мухи не обидит, — прозвучало как-то насмешливо со стороны парня. — А почему Маяк? — Не знаю даже, его прошлая хозяйка любила давать странные клички своим собакам. — молодой человек пожал плечами, параллельно вешая брошенную на диван куртку Ершовой. — Почему же странные? — улыбнулась та, осмелившись заговорить чуть громче, чем шёпотом. — Мне почему-то кажется, что женщина просто увлекалась литературой и назвала Вашего пса в честь одного из популярных поэтов двадцатого века — Владимира Владимировича Маяковского. В её сторону послышался уже второй за сегодня смешок. — Не люблю читать, уж извини. Как по мне, так это глупое занятие. Снежана фыркнула, презрительно косясь на хозяина дома. Маяк понюхал мокрым носом её ладонь, и она небрежно потрепала его по лохматой макушке. «Не нравится мне твой хозяин, Маяк. Видимо, даже ты образованнее, чем этот тип» — мысленно обратилась к собаке Ершова, снимая заснеженные ботинки. — Я ведь правильно понял, ты на собеседование? Светлана уже рассказала мне, что кто-то придёт. Но я даже не думал, что моей домохозяйкой будет бывшая… актриса. Эти слова прозвучали как-то надменно, презрительно. — Извольте, я и сейчас актриса! — с явным раздражением прошипела девушка, поспешно стряхивая снежинки с чемодана. Она считала себя актрисой по жизни. Как говорится, однажды и навсегда. Её ничуть не удивил тот факт, что этот подозрительный тип был знаком со Светланой — она помогала многим, да и, скорее всего, уже звонила ему. Но с таким пренебрежением выделить слово «актриса»… На первый взгляд этот паренёк показался ей достаточно сдержанным человеком, а уже через минуту стал обращаться с ней как-то некультурно. Это оскорбило её. — А зачем ты чемодан взяла? Хозяин, кажется, просто проигнорировал её слова. Дал понять ей, что актёрское искусство для него ничего не значит. Видимо, он не отличался от других знакомых Ершовой отношением к театру, и она поняла это с первого бездушного взгляда. — Зачем чемодан? Вы ещё спрашиваете, молодой человек? Работа с проживанием, или объявление о поиске домохозяйки писала Ваша бывшая жена? Слова как-то непроизвольно сорвались с губ, и она, негромко ойкнув, прикрыла рот моментально вспотевшими ладонями. Парень лишь вытащил изо рта сигарету и скривил губы в противной улыбке. — Ты меня прости, конечно, — сказал он с явным спокойствием.  — но знаешь ли ты, что каждая девушка в этом городе хочет попасть в это элитное место, хотя бы на роль девочки на побегушках? А ты так некультурно себя ведёшь… Странная ты девушка, Ершова. Он на секунду замолчал, будто раздумывая, что ещё добавить, но, видимо, передумал, повернувшись к собеседнице. Он смотрел на неё будто сверху вниз, и, даже если не буквально, то в образном смысле этого нельзя было отрицать. Снежану поразило то, как этот молодой человек может резко сменить тему. Он постоянно переключался на что-то другое. И всё бы ничего, но было непонятно, за кого он пытался себя выдать. — А ты типа завидная шишка? — как можно спокойнее спросила девушка, уже мысленно понимая, что сейчас полетит за дверь… Ей было абсолютно безразлично, кем является этот человек — ей всего лишь нужно было найти работу. — Я сын самого известного в Москве художника. Не хочу хвастаться и распинаться перед тобой, но всё же, я Тимофей Киселёв, разве ты не слышала о моём отце, Сергее? При этом имени у неё внутри всё затрепетало, но уже через мгновение погасло. — Нет, — только и бросила она. — спасибо, что протянули мне руку помощи. Впредь постараюсь не быть такой наивной. Девушка высоко подняла голову, будто давая понять, что быть просто подстилкой для ног она не собирается. Вновь застегнула сапоги, накинула куртку и взяла в ладонь ручку чемодана. Тимофей, кажется, был немного ошарашен таким поворотом, но ничего не сказал. К удивлению девушки, он лишь подошёл к калитке, открыл её и выпустил Ершову. Снежана едва заметно кивнула, сгорая от стыда. И она ушла. Не громко хлопнув дверью, без всяких скандалов и криков. Просто в очередной раз осознала, что она всё-таки бесполезная вещь в этом мире, и даже уборщицей её никто не возьмёт. Громкий хлопок раздался за её спиной. Калитка закрылась. Она уже не сможет вернуться… Ну и пусть! — Подумаешь, сын художника! — сорвавшимся от слёз голосом крикнула Ершова, понимая, что уже ничего не изменить. Всё произошло настолько быстро, что она до сих пор не могла до конца понять — может, ей просто показалось? Да и зачем она так бурно отреагировала на какое-то высказывание. Что, если это было специально задумано, чтобы проверить её на прочность? Её мысли прервал телефонный звонок, и она молча поднесла трубку к уху. — Ну что, Ершова, я же говорила тебе, что он завидный холостяк! Располагайся там, а главное — чувствуй себя как дома, ведь… — Не приняли меня, Светлана Михайловна, не приняли! — едва слышно всхлипнула девушка, мгновенно сбросив вызов. «Сама виновата в произошедшем — возомнила себя какой-то фифой, а на самом деле… Дура, настоящая дура!» — пронеслось у неё в голове, и после этих мыслей ей захотелось расплакаться ещё больше. Она прекрасно понимала, что после ухода из театра её характер резко изменился в худшую сторону — она стала заметно раздражительнее. А ведь этот Киселёв был прав — не стоило ей сразу бежать с чемоданом, это всего лишь собеседование. Всего лишь чёртово собеседование, после которого она так паршиво себя чувствует… Девушка достала надёжно спрятанную во внутреннем кармане сигарету и зажала её между губ, но так и не осмелилась зажечь. Единственным пристанищем для неё на тот момент было лишь одно место — самая популярная могила на Ваганьковском Кладбище. И девушка, стерев замёрзшей ладонью с лица прозрачные слёзы, направилась туда, где сможет отвести душу….