Ферментация

      — Давай быстрее, лепешка! — крикнул Он, открывая дверь.       — Я потеряла ее! — полным замешательства и отчаяния голосом прошелестела Она, стоявшая спиной к взору вошедшего полковника.       — У кого-то уже Альцгеймер, я смотрю, — дражайший друг положил одну руку ей на плечо, а второй протянул гитару цвета кедровой канифоли.       Она, улыбку ему подаря, взяла инструмент и, перекинув за спину ремень, твердый как кремень, тоже положила руку ему на плечо. И они пошли.       Как же торопятся вспомнить мои герои память минувших счастливейших дней… Когда-то тогда, до войны и смрада, пели и играли вместе они. Играли много где: сидя на кафедре; уперевшись спиною в стенку шкафа; в столовой, где их никто не ждал; перед телевизором, в котором отключили звук; на вечерах поэзии и зимних огоньках, но прежде всего на туристических слетах, которые оба страстно любили. Никролай и Кромов тысячу раз бывали в лесах Северо-Западного федерального округа, но тысяча первый для них все равно будет столь же увлекателен, как и первый. Они любили созывать огромную компанию, в масштабах школы, института — только для того, чтобы петь вместе с ними. Со скаутами из института Кромова они тоже ездили в затяжные походы, но те не очень любили спроваживать день под песню и сразу ложились спать, хотя некоторые оставались до поздней ночи выпить чаю и поболтать о великом.       Кромова потряхивало, и он надеялся, что Софья не чувствует его дрожи. Он был крайне вдохновлен и взволнован, но этой душе было мертвенно спокойно… вечерело, мирный закат улыбался им.       — Что-то Симки не видно, — присев на полено и настроив гитару, промолвила Она.       — Дай «ля», пожалуйста, — из-за гула Матвей не различал чистоту струн, но от ноты подруги уловил собственный диссонанс и настроился. — Я когда к тебе шел, ее позвал, так она охотно согласилась. Придет скоро, я думаю.       — Ну тогда споем-ка, Кромов, нашу Звездную! — она энергично схватила гитару и начала нежный, грустный, но быстроватый перебор.       Они запели практически одновременно. Вступив, полковник почувствовал, как задрожало нутро. Голос он свой держал и пел сильно, а по всему телу растекалась космическая нежность, о которой говорилось в песне. Он давно не пел.       И в этой нежности он вспомнил, каков он был десять лет назад.       22 сентября Кромов Матвей Рашидович пришел в родную школу с выступлением о поступлении в вуз, в котором он тогда учился. Среди других слушателей его внимание привлекли две девочки, как две капли воды похожие друг на друга. Они были вместе, одна скучала и разглядывала выступающих, другая болтала с кем-то, сидящем на соседней парте. И было в них что-то знакомое, не мог же он просто так забыть о близнецах, некогда запомнившихся ему.       — Мотя, мы на днях собираемся на званый ужин к Никролаям, ты ведь сегодня в школу идешь? Их дети, сестренки-близняшки, учатся там, 10-7. Тебе бы подружиться с ними, — вспомнил он слова матери и насторожился.       Та из них, что ему понравилась меньше, наконец посмотрела на него, отчего-то улыбнулась и помахала рукой. Он подошел к ней, вторая странно на него посмотрела.       — Сима, помнишь, три года назад меня Гришак чуть не забил до смерти? Так вот герой-спаситель, зовут Матвеем.       — А имя-то ты мое откуда знаешь, сестренка? — улыбнулся парень и пододвинул к ним стул.       — А я тебя еще тогда пробила по папиным базам! Он же у нас большой чайник, все мне выложил про тебя. А я тогда маленькая была и не любила начинать общение сама, все никак не могла к тебе подступиться, поэтому следила. Все знала: как школу окончил, куда поступил, кто твои друзья здесь и там. И вот как-то случайно узнала, что ты придешь, даже и не вспомню, хоть убей.       — Какая трогательная история!.. Тогда давай познакомимся. Кромов Матвей, — он протянул руку. Ей этот жест очень понравился, и она пожала ее.       — Софья. Она — Серафима. Нас все зовут сестрами Никролай и не различают.       Матвей не заметил, как закончилась песня. А песня закончилась — и вместе с ней хор бравых российских солдат.       — Слушайте, а споем-ка вражеские романсы? Больно много я их знаю и больно хорошие люди их писали! — и Софья, не дождавшись ни согласия, ни отказа, завела быструю, энергичную мелодию. Всякий замечал, что песни на английском языке в ее исполнении были намного лучше, чем та, что они пели до них. Кромов вторил голосу мелодии Никролай басом своей гитары, но вряд ли поспевал за ее мыслью… А пела летчица про любовь, про трудности, про соединенные штаты Евразии, про жизнь конечную и личность бесконечную, про магию, что лирический герой тех или иных песен замечал в людях. Она пела про столь красивые души, что полковник невольно вспомнил, как красота Ее души сводила его с ума десять лет назад…       Взаимоотношения однокурсника Кантая Сергея и Сони с некоторых пор стали страшно волновать Матвея. Он больше не хотел задорно распевать у дверей института или на сломанных подоконниках вместе с Ней, отстранился от Нее под предлогом работы над дипломом, хотя работал над ним еще со второго курса и был готов к защите, преследовал Сергея в библиотеке и столовой, познакомился с ним, хотел приобщить к своей компании, сладко представляя реакцию друзей. В какой-то из тех дней Кромов узнал, что вечером Сергей и Никролай условились погулять в шестнадцатый раз.       Истерзанный обидой и недомолвками, Матвей следил за ними до подъезда ее дома. Они заговорились у дверей парадной, тем временем мимо Кромова прошел Валерий Никролай и поздоровался с ним.       — Можете не идти домой, пожалуйста, еще несколько минут? — нервно тихо попросил молодой человек.       — Да, а что такое, милок? — по-доброму улыбнулся генерал.       — Посмотрите, — холодным перстом он указал на пару.       Никролай-старший перестал улыбаться. Он как-то тяжело вздохнул и нахмурился, а Матвей не понимал ничего и в ожидании мелко дышал и разминал пальцы.       Они не стояли здесь слишком долго. Вскоре Кантай поцеловал Софью в губы, и Валерий, положив руку на плечо Матвея, повел его прочь от дома…       С тех пор Он часто просыпался ночью после крепкого, но измучившего его сна с ее именем на устах и глупыми мыслями о любви в голове. Он нервно сжимал в кулаках простыню, садился на край постели, сгорбив спину, и медленно тряс колено, болезненно погруженный в раздумья. Когда близкое прошлое и горькие невыносимо мелкие обиды напрягали его слишком сильно, парень доставал новый картридж, глубоко затягивался и выплевывал густой пар в освещенное рыжим светом бездонное пространство человеческого существования. Он ненавидел думать о любви и с горечью любил.

***

      Серафима с радостью ответила Кромову, который шел в сторону комнаты Софьи, что, конечно же, пойдет на вечер у костра. Но не прошло мгновения, она — бежит прочь от дома в сторону завода. Никто не спросит, почему она вернулась на работу спустя час после завершения своего рабочего дня.       По пути она сопоставляет лица полковника и сестры, однако со злостью хочет прекратить это. Не получается. Увы, моя милая Сима: ты хочешь об этом думать. И ты не прекратишь, пока не отвлечешь свое внимание. Но вот ты добегаешь, стрелой мчишься к станку и мгновенно забываешь обо всем в компании других рабочих. Пока не выйдешь отсюда.       Твое сознание очень забывчиво. Но не твоя личность. Твоя личность очень хотела бы оказаться у того костра, петь с друзьями, как тогда, в школе. Только если бы не было Их. И личность, признавшая поражение, убаюкивает сознание воспоминаниями о турслетах, стирая образ Сони, несмотря на то, что в школьное время сестры были неразлучны.       Какие же классные были турслеты! Хоть ты и была во все времена самой собой, но сейчас ты сожалеешь, что не была тогда, в лесной темноте, среди друзей и … сестры?.. кем-то другой.       Она помнила, что турслет был ее любимым событием учебного года. «Но почему воспоминания о них не греют меня?» — всплыла мысль, закрыв собою размышления о боеприпасах, которые спешили по ленте в коробки. Серафима пробежалась по своим воспоминаниям раз, другой и не могла найти момента, когда что-то пошло не так. Точно где-то в старших классах, где именно — без понятия. Что-то оставалось за неосязаемой стеной и Никролай чувствовала вину за это перед собой. И перед сестрой.       Вздохнув, она ответила себе: «Надо поговорить», — отчетливо понимая, что никто ни о чем говорить не будет.       — Сима! — ее разбудил родной голос.       — Что такое? — растерянная, она забрала часть боеприпаса с собой.       — Почему? Почему ты здесь? — Софья тоже растерялась. Что-то она делала не то и осознание смущало и огорчало ее.       — Я? Работаю…       — Но ведь… Ай да сукин сын, Кромов! Скажу ему все, что о нем думаю! — тут она заметила изменения на лице сестры и осеклась: — Прости.       — Ничего. Ты лучше иди отдыхай, — не смотря в глаза, ответила близнец. В ее голосе не отразились эмоции.       Теперь в этой несчастной голове было холодно и пусто, через уши сквозило мозг. Она продолжила собирать патроны, словно ничего не произошло, однако через минуту ботинок стал натирать стопу — на другую ногу было неудобно опираться; руки выполняли обычную работу как обычно — было ощущение, что каждое движение неправильно; воздух казался спертым, открыли форточку — стало холодно. Жарким. Июльским. Днем.       Моя гордая Серафима расправила плечи и продолжила работать. Она еще не знала, но после завода ее ждала пренеприятнейшая ситуация, так давайте же оставим ее со своими мыслями и дадим отдохнуть перед бурей…       Вернемся ко второму близнецу, который сейчас прогуливался по дому и искал ответы на свои вопросы.       Софья стала замечать, что сестра часто проходит мимо, останавливаясь на мгновение, словно задумавшись. Порой ей срочно нужно было с ней поговорить в самый неподходящий момент — и когда Никролай резко бросала свои дела, Серафима не могла толком ничего сказать. Соня не была зла. Она была обеспокоена. Куда делась ее заводная сестренка? Неужели Кромов не в курсе, что она втрескалась в него по уши, или не хочет расставить все точки над i? Не благородно это и так не свойственно ему…       Словно подслушав ее мысли, из-за угла вышел Кромов и взял Софью под ручку.       — А я тебя между прочим искала. Сказать мне тебе кое-что надо, дорогой полковничек, — задорно, но с ноткой раздраженности выпалила летчица.       — Я никогда не против, — пропустив мимо ушей пренебрежительное обращение, с милой улыбкой на лице дал ответ Матвей.       Они зашли в комнату полковника, и девушка с порога высказала:       — Ты зачем меня обманул? Сима сейчас работает и не собиралась никуда!       — Слушай, — неловко усмехнувшись, он продолжил, — я ее действительно встретил перед выходом и она сказала мне, что пойдет. Тем более ее смена закончилась три часа назад.       Объяснение не показалось ей убедительным, но у нее не было убедительной причины не верить ему. Простонав, девушка прислонилась к стене и томно посмотрела на мужчину, который пока что стоял слишком близко к ней.       — Когда ты уже заметишь, что она влюблена в тебя? Ты же понимаешь, что я тебе не прощу, если ты так и не поможешь ей? Моя месть страшна, Кромов… — Софья говорила уверенно, чувствуя себя доминантой в разговоре, но на душе у нее скребли кошки. Во рту было гадко. На сердце гулко. Она знала, что он сейчас скажет и страшно не хотела слышать его ответ. Но ответ был слишком очевиден:       — Сонь… я люблю тебя, — сделав акцент на последнем слове, промолвил Кромов, засунул руки в карманы, закрыл глаза и упал на стену рядом с Никролай. Он тихо выдохнул и ожидал наказания за свою провинность.       Только энергичность Никролай ничуть не снизилась. Этот момент не был сакральным для нее.       — Ты себя не обманывай, Матвей. Какая любовь? Тебе ее навязали родители, маскируя сам знаешь что. Но почему именно я? Почему не Сима, какая тебе разница, мы ведь одинаковы?!       Кромов сжал кулаки. В конце концов, именно такой ответ он ожидал.       — Забудь, слышишь? Тем более, если это тебе так важно, то уж сподобься удовлетворить меня и выслушай наконец. Поговори с Симкой. Поговори… — тут полковник взял ее руку и легонько сжал. — Поговори и успокой ее сердце! — она высвободилась и немного отошла.       У Кромова еще сильнее сжалось нутро.       Да и у стен сжались их уши: в коридоре стояла Сима и заинтересованно прислушалась к разговору. Он обрадовал ее, освободил от дюжины сомнений. Ее не смутило признание Кромова, но она чувствовала приближение страшной развязки. Откуда она могла знать? Может быть, она заметила свои повадки в поведении сестры?       — Боже, Кромов, ты можешь делать со мной все, что хочешь, но не забывай, что у меня есть жених. Хочешь я подарю тебе поцелуй?       Бомба леденящей боли и наслаждения взорвалась в солнечном сплетении Кромова. Как же он ненавидел этот неуютный, неправильный, нетактичный вопрос. Но как же он хотел согласиться… Каждую бессонную ночь, каждый гадкий разговор с родителями и каждый выстраданный мысленный диалог связывало одно желание, которое сейчас осуществится.       Серафима сжала губы и тряхнула головой. Нехотя приблизилась к закрытой двери и прислонилась лбом к ней.       Кромов неловко навис над летчицей, и их губы соприкоснулись. Внутренний голос сжал все воспоминания, внутренний взор сконцентрировался на ощущении небесной мягкости. Мир стер свой смысл, стремительно терялась ориентация, он зрел, он дышал этой мягкостью, этим замерзшим дыханием. Софья выдохнула и хотела прекратить, но полковник поцеловал ее еще глубже, не сделав вдоха, пропустив удар сердца. Тогда девушка зарылась рукой в его волосах, открывая связность дальнейших действий, и полковник опустил руку ей на бедро, но мгновенно осекся: хотел, но не позволял. Отстранился, но как только Софья хотела развернуться, он прильнул к ней снова, он все успел понять и теперь действовал направленно.       Серафима, не желая быть замеченной, ушла в комнату к сестре, теперь имея силы поговорить. Потом. После всего, что произойдет дальше…       Через три часа. Соня уперлась взглядом в потолок, Кромов уже давно спал, прикоснувшись носом к её шее. На его лице не было блаженной улыбки. На нем застыла нервная гримаса, а дыхание было тихим, коротким. Она усмехнулась: когда они еще летали вместе, он так же чутко спал, ожидая смены. Летчица постаралась аккуратно высвободиться из кокона его тела, случайно накинула на плечи его куртку, заметив это, быстро нашла глазами свою, схватила и прокралась к себе. Она пока не представляла, как заберет оставшуюся у него одежду, но приготовилась блокировать чувства, эмоции, ожидания, правила. Скинув полковничью куртку и оставшись почти нагой, она заметила сестру, прислонившуюся к кровати и умиротворенно посапывающую. Никролай резко повернулась к шкафу, нашла первые попавшиеся шорты и майку, мгновенно натянула их и мягкой поступью подошла к Серафиме, нежным движением слегка разбудила ее, чтобы помочь раздеться. Трюк получился: она не успела ничего осознать, ничего вспомнить, пока Соня раздевала и укладывала ее в постель, о которую она облокачивалась, словно опасаясь лечь. Затененную душу Никролай озарило воспоминание из детства, в котором она так же укладывала Симу спать после активного дня. И тут же вспомнился Матвей — гадкий, гадкий, гадкий.       Теперь место на полу у постели было для Софьи, хоть и кровать, на которой лежала ее близнец, была двухместная. Теперь Ей было дано много времени для раздумий.

***

      Сотрясаясь от своей отвратительности, Софья хоть и заметила, но проигнорировала пробуждение сестры. Все, Никролай, расплата настала. Много в жизни ты наделала плохого и теперь… и теперь Серафима встревожено и нежно смотрит в твои глаза. Ты трясешься еще сильнее.       — Сонь… я не в обиде, слышишь?       Летчица впилась руками себе в шею.       — Так… Окей, я ненавижу тебя всей душой!!! — наигранно повысив голос, промолвила она.       И Софья прекратила трястись.       — Два плюс два?       Сглотнув, ответила: «Четыре».       — Одиннадцать, глупошара!!!       Софья тряхнула головой.       — Нет-нет-нет. Не так. Неправильно…       — Как же так! — изобразив детское удивление, крикнула морячка. — Может быть, действительно, равно пяти и надо признать поражение…       — Нет, я не про это. Я про… это, все. Скотина я, Симка… Тварь.       — Тихо. Забудь. Я сейчас еще сильнее обижусь, — теперь более реалистично взгрустнув, оборвала монолог сестры Сима. И потом добавила: — Я по-серьезному. По тому самому поводу.       — Так точно!!! — Софья не хотела совершать такое движение, но и не хотела продолжать мелодраму.       — Я уже бегу отсюда, меня утвердили в должности. Давай вместе? Наверняка папаша поможет обойти твою травму.       — Мне бы продолжить летать, а без… а хотя я за.       Девчонки быстро собрались. Казалось, что забыли что-то, но они отбросили эти тревожные мысли и отправились. Сестры сели за велосипеды и медленно поехали. Когда приехали, Серафима пошла договариваться о поездке на грузовом поезде с патронами, которые она изготавливала.       И пока сестра отошла, Софью нашел Матвей. Рассерженный. Уставший. Грозный.       — Уйди! — не сдержавшись, вскрикнула она.       — Подожди.       — Матвей.       — Как ты будешь летать?!       — Разберусь! Тебе какое дело?!       — Так, Матвей, ты либо прямо сейчас едешь с нами, либо идешь к черту, — Серафима подошла со спины и похлопала мужчину по плечу. Софья мгновенно успокоилась, полковник же напрягся.       — Я еду.       — Даже без оправданий, круто, сойдет. Погнали. Поезд отправляется через час.

***

      — Луч-3, можете соединить с Волчьим Лыком?       — Представьтесь. Это конфиденциальная информация.       — Кромов Матвей Рашидович.       — Голос подтвержден. Добро пожаловать, код 19, настраиваю связь с Африкой.       — Ну здравствуй. Наследник.