《 (≫>ваш сон не закончился<≪) 》
КРУГ ВТОРОЙ (СНОУДЕН): Лифт
29 декабря 2017 г. в 17:40
Примечания:
Andreas Rönnberg – Dark City
За спиной Марка закрываются золотые двери. На них нет ни ручек, ни замков: они открываются, когда хотят, и закрываются, когда попросят. Пепел все еще бьется в ноздри — крылья бабочек у ночника. Грязное небо завороженно падает вниз. Рваная материя. Свернувшиеся в раковину улитки под ногами — мир замер, мир ждет конца. Марк касается камня, и вороны садятся на мхом обросшие перила. Время не собирается возвращаться в это богом забытое место — быть может, его здесь и не было, как не было станции. Поезд… Шумит паровоз. Его смог. Угли топят механику сердца.
— Апокалипсис — вот он. Грядет. — от колес инвалидной коляски хрустят камни. Эд давит стебли цветов. Желтые тюльпаны, красные розы — их нанесло из полей. Линдси танцует — ей не жалко цветы, ее ноги — здоровы — ей не жалко и чайные листья. На руках у Сноудена фарфоровая чашечка. В ней зеленый чай с молоком. Эд предлагает. Зовет. Его бледные руки сжимают весь мир. — Наш кошмар и не начался. Смог приходит и уходит, мы остаемся. Зачем? Ты не спросил себя?
Трескают стены. Меж стен летит прах. Перед замком развешены нити — на них мясо гниет и туман. Марк зарывается в руки. Его свитер не пахнет. Гниет. Море грешников бьется об скалы. Их шторм… где-то озеро Коцит. Их лед.
— То, что мы здесь, — лишь расплата. За равнодушие к близким. И преданность к целям. Мы предатели, Марк, и мы предали всех, — будто ангел трубит гудок поезда. Шум колесный и тягостный звон. В спицы Сноудена бьются лучи. По ресницам Линдси катится, плача, рассвет. — Ты идешь, Марк? Ведь поезд уедет.
— Я уйду, Эдвард. Дай посмотреть. На востоке здесь солнце, а там?..
— Там пустое пространство. И хмель. И дурман. Он растет там, и Павел просит… скрыть его с глаз моих. Пчелы носят пыльцу — я не знаю, я жив или нет. Он просит меня говорить — и я кладу палец к губам. Он просит здесь ходить, я сижу здесь. Видно, замок его — Нотр-Дам. Видно, я для него Шанидар. Возьми ручку. Печатай. Ботнет. Дальше Линдси. Процессор. И смерть. Скажи это им, там, на станции. Поезжай наверх. Близко город. И (серая) смерть. Снова стены трясутся…
Маркнет…
Марк уходит, закутавшись в плед. Чернильные кляксы расплываются на горизонте. Цветы на венах больше не растут — стебли их тянут кровь, чтобы жить. По прожилкам она затекает в бутоны. Набухают бутоны. И листьями шепчут — пора. Под ногами трава, гравий, сплавы ограды — коль железо касается кожи, оно жжется — Марк помнит, что боль…
Боли нет здесь. Тоска есть, и слякотный вечер молчит, словно Вардо свою пластинку запустил и играет на скрипке — он умеет? Марк помнит? Зачем… Ядовитые травы колосятся. Наперстянки у кромки дорог. Их рты чавкают, часы показывают девятнадцать — скоро поезд прибудет. Вода. Течет ручей слов у обочины. И канава. И гравий. Маркнет?..
«Мы возвращаемся. Эдвард… Ты прости меня, Эдвард, прости». Дышать легче и замок оставлен был. Шире дорога, к югу от границы, на запад от солнечной Линдси. Ее руки гладки, и на кончиках пальцев — луна. «Поднимался Марк вверх. Шагал в гору». Сбилось стружкой дыхание. Смрад… Где же рельсы? Надежда не ждет. Шахта лифта грохочет, сквозь слепленные веки Марк видит сосудистый шквал, перепонка сосудов дрожит, ресницы вздымаются вверх — Сноуден-боты и бледные люди, тьма за стенкой, и тихо, как в спальне, ностальгия заела — карман!
Номер в кармане. СавЕрин. Черно-белая сепия. Мим. Он молчит, буква выделена — лучше вЕрь, Марк, а лучше — провЕрь — страх соленый, как ветер морской — снова в кошмар?
Он мог бы помочь…
— Подожди, — его глас так спокоен и сер. Глаза теплые, карие, как мягкий плед. Он не просит помочь и стоит. Инвалидной коляски как нет. Его запах — лимонный щербет, свежий хлеб и шальная корица, а рубашка так выглажена, что крест распятия встал кривее, чем складки на ней. — Не покидай нас всех, Марк. И я не уйду. Мне незачем. Случившееся нуждается в обсуждении, и если Павел не узнает сегодня, он узнает завтра. А завтра он точно узнает.
— Ты болтливый! — Марк слышит свой голос. — Ты болтливый, а с кем говоришь? Он не слышит тебя! Павел спятил!
— Ты о чем, Марк?
— Он спятил! Ботнет!
— Что… еще?
— Линдси Миллс! Ее смерть.
Воцаряется молчание. Ты открываешь глаза. Сноуден жив. Его кожа блестит. Глаза выкачены, словно Маркнет… где-то рядом. И ищет. 《 МОЛЧИ 》
— Кто тебе сказал о ней?
— Линдси Миллс. Ты… и Павел.
— Когда? Вы с ним виделись? Вы не друзья.
— Это глупый вопрос. Ваш ботнет. Он стоит на сердцах. Я это видел, когда…
— …ты провалился, но Миллс… я не знал ее.
— Врешь.
— Замолчи. Я не знаю ее, но она…
— Ты любил ее, Эдвард. Любил! Как ты можешь не помнить? Скажи любому боту это имя. Глянь, что будет.
— Им необходима программа самоуничтожения, Марк. Это просто случайное имя… Может, прошлое Павла — не знаю, но тебя только доставили привязанным к креслу, с выкаченными глазами и потным лбом. Сходи в туалет и умойся, жаль, что здесь нет свежего воздуха. Мы высоко. Приведи себя в порядок, Марк. Нет никакой Линдси Миллс, — руки Сноудена трезво ровны.
— Истерика…
— Марк, бывает… Что-то случилось. Один бот умер, и все… ты знаешь, что в сети может произойти все. К сожалению, никто из нас до конца не знает, как работает то, что мы сами делаем… успокойся, Марк. Выпей воды. Отпустите его…
— Он лягается!
— Скажи мне, ты тоже бот?
— Сноуден.
— Это Сноуден. Обычный. Но тсс…
— Линдси Миллс, Линдси Миллс!
— Не молчи! Эй, Марк, скажи, что с тобой? — работяги простые. Их мысли пусты.
— Я молчал?
— Говорил. 《 ЛИНДСИ МИЛЛС 》 Это имя, — его губы двигаются, как на картинках в мониторах сноуботов. Семирамиды сады — его руки, как лозы, в ногтях — винный привкус. Белое игристое — он играет, ничто не поймешь, — это имя ни о чем не говорит. Но звучит так красиво, Марк, будь оно женское — я бы влюбился.
— Вот, ты веришь… Ура. Но… я не добрался до станции. И там был ответ на вопрос.
— Марк, не было станции, был только лифт, и эти парни скрутили тебя в нижнем офисе и доставили вот сюда.
— Им не плохо? Кессонка…
— Нет-нет, Паша сделал все здорово…
— Где телефон?
— Кому ты хочешь звонить? Отдышись, Марк. Вардо может испугаться.
— Мне к Ассанжу…
— Зачем?
— Вардо говорил, что ты много перебиваешь. — ремни ослабляются. Марк встает, разминается. Садится назад. Утыкается в ногти. Ему стыдно. Он глуп и сердит. Сноуден двигает воду к нему. За окнами клубятся облака. — Это выше, чем мой небоскреб?
— Намного больше под землей, — Сноуден смеется блаженно. Его зубы искрят. Марк любуется. Он теплый, изящный — и жив. — Так зачем тебе Ассанж, мой друг?
Сноуден снова смеется. Дрожит. Истерично, красиво. Сбоит. Хорошая голограмма. Прекрасная.
— Я сам не знаю, почему его вспомнил. Это какой-то рандом — я редко до этого бывал в дипвебе, и каждое путешествие для меня, — Марк издает такой неловкий хохоток, что дрожит вода в его стакане, — как ребро, отделенное от Адама. Создается прекрасное…
— Думаешь?
— Я уверен! Ведь познание — суть. Даже если приходится чувствовать боль. Я уважаю катарсис. Даже боги спускаются на землю. Напомни об этом Павлу…
— Опять этот сон? — 《 МАРК ПРОСНИСЬ 》
— Если б мог, я проснулся. — жалобно стул лебезит под ногами, и лампа — новая свежая лампа жужит над головой. Марку тоскливо. Если б это был сон…
— Марк, мне пишут, что Павел пришел. Мы идем? — Сноуден мается с пуговицей на рубашке, его ловкие руки вдевают ее то туда, то обратно, Марк завидует —
— Можно последний странный вопрос?
— Да, конечно, — Эд кладет перед собой учебник по психиатрии. Ярко-желтым подчеркнута строчка: «Поддакивать бреду. И не молчать». Марк трясет головой. Книги множатся.
— Ты точно живой?
— Я живейший. Ты можешь потрогать.
Сноуден протягивает руку. Цукерберг облокачивается об нее и с кресла встает. «Да, живой». Ноги немощны. Мышцы ослаблены. На подкорке — тревожная музыка. Закрываются двери им вслед, Марк забывает на столе стакан воды и какие-то бумажки, Сноуден выше на две головы. Они идут по коридору, и оба здороваются. Кондиционер работает лопастями, обдувая вспотевшую спину… и цветы на руках?..