Запах

Опять этот сладкий запах. Он буквально сводил с ума. Что это? Не клубничное молоко, и не шоколадное парфе. Что-то неосознаваемое. Лёгкий, может быть цветочный аромат, который проникал вовнутрь, заставляя голову кружиться. Хотелось зарыться лицом в его источник, прижаться всем телом, как раньше, заключив в свои крепкие объятия и глубоко вдохнуть. Сладко, так сладко. — Э..? — Гинтоки резко открыл глаза, сразу же зажмурившись от яркого света, проникающего в комнату и мозг через неплотно задернутые шторы. Проморгавшись, он уселся, почесывая живот и пытаясь поймать ускользающий и растворяющийся в утренней дымке сон. Что ему только что снилось? Знакомое трепещущее ощущение не отпускало. Все внутри дрожало от чего-то, что мозг отказывался опознавать. Прошлое? Парень потянул носом, принюхиваясь. Казалось, что остатки чего-то сладкого витали в воздухе. Он опять уснул с клубничным молоком и разлил его? Быстрый осмотр футона показал, что все было сухо, а обнюхивание одеяла ничего, кроме запахов разве что пота и перегара не обнаружило. Помотав головой, Гинтоки встал, решив выбросить это барахло из мыслей. Тишина в квартире нарушалась лишь тиканьем часов и стрекотом цикад за окном. Кагура сегодня ночевала у семейства Шимура, так что это было не удивительно. Удивительно было то, что не все возможные последствия этого пришли в загруженную думами голову Широяши, когда он, резко распахнув двери комнаты выбежал в коридор, вляпавшись во что-то мокрое и теплое. — Садахару! Оттирая вонючую лужу, отмывая ледяной водой испачканную ногу, а затем вытаскивая упирающегося огромного пса на улицу, Гинтоки думал о том, что день сегодня явно не задался, и лучшим вариантом будет прийти после прогулки домой и завалиться обратно спать, чтобы поскорее наступило завтра. Природа, конечно же, тоже не спешила успокаивать нервы раздраженного с утра пораньше самурая. Пекло нещадно, зной обжигал внутренности, не давая нормально дышать. Покрытое липким потом тело прилепило к себе одежду, стесняя движения. Садахару не дотерпел до парка, обделавшись посреди дороги, так что пришлось прибирать его огромные какули и тащить их до ближайшей урны, которая, как назло, обнаружилась лишь в паре километров от места импровизированного собачьего туалета. Отведя собаку домой, Гинтоки обнаружил, что остатки клубничного молока скисли, а все вкусняшки доела какая-то троглодитная иноземная особа. Поковырявшись в карманах, парень нашел лишь несколько йен, которых явно не хватало на пополнение запасов сахара в крови. Гениальная идея по выигрыванию денег в пачинко почему-то тоже не сработала и теперь Гинтоки стоял посреди улицы, со слезами на глазах прокручивая в голове свою грустную жизнь и все вкусняшки, которые ему когда-либо удалось съесть. Вот его любимое шоколадное парфе: нотки какао-бобов вместе с запахом сливок перемешиваются, создавая поистине великолепный аромат. Вот клубничное молоко: ягоды и молоко всегда были неимоверно привлекательны друг для друга. А вот это сладкое непонятно что из его снов. Такое манящее и обволакивающее, хоть пока и не опознанное. Скрученный голодом желудок опять уступил ощущению странного возбуждения. Черт, что за день сегодня такой! — Йо, Гинтоки! — Знакомый голос вывел парня из задумчивости. Вздрогнув, он состроил свою самую недовольную физиономию, повернувшись к очередному субъекту, явно намеревающемуся сделать сегодняшний день еще хуже. — Чего тебе, Зура? Твои патриоты разбежались, когда узнали, что ты тусишь с командиром Шинсенгуми? Или твой жирный монстр всех распугал? — А ты сегодня еще острее, чем обычно, — Кацура приподнял шляпу, заинтересованно уставившись на старого товарища. — Ты в порядке? — В порядке? Конечно я в порядке! Сегодня вообще не день, а сказка! И с каждой минутой все сказочнее и сказочнее! Скоро появится фея-крестная, сотворит мне красивое платье и отправит в бар, где угостит меня парфе и выпивкой и заплатит за меня! — Широяша в отчаянии упал на четвереньки, собираясь погрязнуть в ощущении собственного бессилия и несправедливости жизни. — Ну. Я могу заплатить за тебя, — Кацура спокойно повел плечом. — Я сегодня продал целую кучу брелочков с Элизабет, а один мужик дал пятитысячную и сказал оставить сдачу себе, чтобы прикупить что-то, что подойдет к моим красивым зеленым глазам, например костюм“Баварская молочница», продающийся в новом магазине, открывшемся на углу третьей и квартала красных фонарей… — Ой-ой, Зура! Правда? Это правда? — Гинтоки привстал на колени, обнимая старого товарища за ногу. — Я не про то, что до тебя домогался очередной извращенец. Ты правда угощаешь? Солнце уже давно скрылось за горизонтом, даря земле долгожданную передышку от палящих лучей и зноя. Покрытый ночным туманом, Эдо светился огнями работающих ночных заведений. Было уже слишком поздно даже для заправских пьянчуг, так что медитирующая в небе луна не посчитала странными два тела, вывалившиеся из одного из баров. — Эй, Гинтоки, приди уже в себя, — Кацура, шатаясь, усадил размякшее тело на скамейку в парке и развалился рядом. Широяша поднял голову и, склонившись в сторону рядом стоящей урны, разразился звуками прочищения желудка. — Нэ, Зура. Что это было, Зура? Мне еще хуже, чем было сегодня днём. Может быть это старость? Я как кот, чувствующий приближение смерти? Я умираю, Зура? — Я не Зура, я Кацура! — Темноволосый пьяно отмахнулся, попав локтем под ребро только что восстановившего полувертикальное положение Гинтоки. Вымученно застонав, тот резко согнулся в сторону обидчика и внезапно решил остаться в таком положении. Положив голову на колени Кацуры, Гинтоки закрыл глаза, пытаясь унять боль в боку и избавиться от раздражающих вертолетов. — Эй, ты чего творишь! А ну вставай и пойдем домой, если ты уже пришел в себя! — Кацура потянул за серебряные волосы, пытаясь привести друга в чувство. — Да-да, сейчас. Немного полежу и пойдем, — Гинтоки поднял руку, хватаясь за запястье раздражителя. — Куда торопиться? Может с хорошего подпития, может из-за магнитных бурь, или еще чего, но утреннее чувство накатило на Гинтоки с утроенной, даже с удесятеренной силой. Буквально с головой его накрыло этой странной ностальгией по ночным глюкам. Это было что-то нереальное. Давным-давно забытое чувство. Как тогда. Во время войны? Или это началось еще раньше? Что, это, черт подери?! Гинтоки все еще находился в пьяном коматозе, смачно пропитывая слюнями свою подушку. Было так удобно, так мягко. Но этот навязчивый бубнёж реально раздражал. — Ну же, пойдем со мной, у меня дома еще есть. Еще лучше, чем это! Там саке из самих запасов еще предыдущего сёгуна! И пироженки! Какие у меня пироженки! Тебе понравятся! Понятно, какой-то пьяный кобель клеит глупую цыпочку, предлагая несуществующие вкусняшки. Старо, избито, совершенно не модно и уже давным-давно не работает на не упитых по самое нихочу дамочках. — С фисташками? — Знакомый голос выдернул Гинтоки из транса. Внезапно скрутившее тело канашибари, не давало пошевелиться, заставляя невольно подслушивать разворачивающийся рядом диалог. Еле ворочающийся язык и соблазняемость несломляемого духа аскетичного самурая вкусняшками выдавала крайнюю степень опьянения Зуры. Когда он успел так накидаться? — С фисташками! С фисташками! Ну же, пойдем? Подушку резко выдернули из-под головы Гинтоки, заставив больно стукнуться о скамейку и прийти в себя. Открыв глаза он увидел огромного мужика, придерживающего упившегося вусмерть Кацуру за талию. Черные шелковистые волосы разметались по его плечам, глаза пьяно блестели. Раскрасневшиеся от тяжелого дыхания щеки и томно приоткрытый рот, превратили главджоишиши во что-то невероятно соблазнительное. Гинтоки нервно сглотнул, снова поняв всех тех извращенцев, регулярно домагающихся до Кацуры. Снова? Он попытался поймать мысль, но она как всегда ускользнула, вернув его в реальность. В руке у Кацуры была практически допитая бутылка какого-то странного саке. Такого они сегодня точно не пили. Видать этот извращенец и притащил его с собой, допоив главджоишиши до такого состояния. Парочка развернулась, направившись в сторону удовлетворения гастрономических желаний одного, и совершенно не гастрономических — второго. — Эй, Зура, стоять, — Гинтоки схватил парня за шкирку, рывком вытягивая из полуобъятий неизвестного мужика. — Дядя, извините, но он, кажется итак уже слишком много выпил. Мы идём домой. — Но, Гинтоки, я хочу пироженок, — Кацура расстроенно икнул, закатил глаза и, привалившись к плечу Широяши, умиротворенно засопел. — Эй, парень, отвали, пока цел. Я не для того поил его, чтобы оставить тебе. — Бугай протянул руку к Кацуре, намереваясь отобрать. Широяша встал в пол оборота, закрывая спящего Кацуру собой, и вцепился свободной рукой в протянутую. — Убери свои грабли и свали, пока цел, — проснувшийся демон бушевал внутри Гинтоки. Поежившись под убийственным взглядом Широяши и чувствуя, как похрустывают кости в передавленном запястьи, сопровождаясь сильной болью, противник резко струхнул. — Понял, уже собирался уходить. Искренне прошу прощения. Всего вам доброго, хорошего настроения, здоровья.* Гинтоки отпустил его руку, оставив на ней огромный синяк и развернулся в противоположную сторону, закидывая сопящее тело себе на спину. — Идем спать. Опять этот сладкий запах. Он буквально сводил с ума. Сейчас он был отчетливее, чем раньше. Давным-давно он не ощущался так сильно. Помнится когда-то в прошлой жизни. Во время войны самураев с аманто? Или во время восстания? Почему он вспомнил это время? Каждый день проходил в сражениях. Товарищи, с которыми они сражались плечом к плечу гибли один за другим. В воздухе стояла смерть. Тогда они ночевали в казармах по пятьдесят человек. Воняло потом и кровью. Но не только. Этот сладкий запах тоже был там. Каждую ночь он убаюкивал Широяшу, обволакивая его, даря телу и разуму временное мнимое чувство покоя. Он никогда не задумывался об этом. Это было как данность. Только для него. Спокойный и сладкий островок безмятежности в океане смертей и страданий. Гинтоки сглотнул, открывая глаза. Черноволосая макушка лежала рядом на подушке, разметавшись по ней шелковистыми прядками. Гинтоки чуть придвинулся, сначала осторожно, потом полной грудью вдыхая воздух. Сладкий. Такой сладкий. Голова закружилась, хотелось еще и еще. Протянув руки, он обнял Кацуру за талию, притягивая его, прижимая к себе. Зарылся носом в его волосы, глубоко дыша. Растворяясь в этом сладком запахе, таком привычном и таком давно забытом. — Я думал ты такое творишь только когда спишь, — Кацура подал голос, покрасневшей шеей выдавая свое смущение. Гинтоки прижался еще крепче, хрипло выдохнув: — Я думал, это был просто повторяющийся сон. — Отпусти, — Зура заерзал в крепких объятиях, пытаясь выпутаться. — Нет. Теперь никогда.