Семь дней до заката

1 Утро началось со слов «это не правильно». Хорошее начало хорошего дня, Сэм в этом нисколько не сомневался. По крайней мере, голос Дина был бодрым и не таким пугающе безэмоциональным, как вчера вечером. — Это — неправильно, — повторил брат, развалившись на кровати, закинув руки за голову и разглядывая потолок. — То есть любить — правильно, ревновать — правильно, в конце концов, я собственник, и _моя_ семья должна быть рядом и принадлежать только мне. Но вот то, что дальше... ты понимаешь, о чем я. Так вот, вся эта физиология — неправильно. Мы же не только братья, но и мужчины. Ведь я прав? Беззаботность его голоса почти веселила. Дин настолько усиленно скрывал обуревавшие его сомнения и терзавшую его боль, что ему это совсем не удавалось. Конечно, кто-нибудь другой мог и попасться на легко сказанные слова, но не Сэм. Он знал своего брата. Конечно, не _слишком_ хорошо, но этого хватало, чтобы понять — Дин переживает. — Наверное, прав. Только это не отменяет того, что проблема есть, — спокойно сказал Сэм. — И вот тут все и начинается. Я подумал... Нам надо непременно жениться. В конце концов, должны найтись больные на голову девчонки, которым понравится убивать нечисть. Ну или мы их просто заставим. Таким образом вопрос секса, то есть удовлетворения потребностей тела, будет решен раз и навсегда. — Но остается ревность. — А вот тут, Сэмми, ты не прав. Девчонки станут частью семьи. Не могу же я тебя к папе ревновать, — хмыкнул Дин. — Не можешь. Потому что его рядом нет. А представь, что он был бы рядом. — Тогда я ревновал бы его к тебе, а не тебя к нему, — засмеялся Дин. Сэм улыбнулся — смех брата был искренним и легким. Как будто они обсуждали не весьма щекотливый вопрос, а розыгрыши, которые раньше регулярно устраивали друг другу. — То есть папу ты любишь больше? — преувеличенно ворчливо спросил младший. — Нет, просто он тебя любит больше. В голосе брата прозвучало что-то царапнувшее ухо, но Сэм не смог понять, что же именно, как Дин продолжил говорить: — Так как тебе идея с женами? — Отвратительно, — честно признал младший. — Нам придется спать в одном номере с какими-то посторонними тетками, и мы будем видеться только в Импале. И даже не поспорить, кто первый идет в душ. Я — против. — Ну вот, а такой план был, — тяжело вздохнул старший. — Почти гениальный. Лучшее, что я смог придумать. — А если... ну ты понимаешь, — задумчиво предложил Сэм. — Это — неправильно, — в очередной раз сказал Дин. — В конце концов, мы мужчины, почти настоящие ковбои, а тут... Не. — Ну а как же «Горбатая гора»? — Это что еще такое? — заинтересовался брат и даже повернул голову. — Фильм такой. Ну, с Хитом Леджером. — А, эта нудятина про неопределившихся пи... гомосексуалистов. Они не настоящие ковбои. Не то что мы. Дин снова изучал потолок, как будто на нем были написаны ответы на все вопросы. — То есть и дальше притворяемся, что ничего не случилось? — спросил младший. — Сэмми, ты вот мне скажи, — вкрадчиво начал Дин. — Ты готов подкрасться в ночи к моей заднице, пока я сплю, как тот самый попобава, которого ты решил поймать и покарать? Сэм вспыхнул, как только представил себе ситуацию, и промычал нечто невнятное в ответ, с трудом подавив желание спрятать лицо в подушке. — Вот и я... не попобава. Беда. — Ну, а если не к спящей попе подкрадываться? — осторожно предложил Сэм после минутного молчания. — И как ты себе это представляешь? — хмыкнул Винчестер-старший. — Дин, лапочка, выдыхай, я вхожу, а у тебя очко от ужаса сжалось. Не бойся, детка, тебе понравится. — Ты кого это так на секс разводил? — Это личное. Тебе лучше не знать. Смысл в другом, мы не попобавы к спящей попе подкрадываться, а бодрая попа кричит, что она принадлежит настоящему ковбою и не пускает вражеского лазутчика. — Кстати, почему это твоя попа от ужаса сжимается, а не моя, например? — спросил Сэм, окончательно переварив пример брата. — Ты на него посмотри, — страдательчески вздохнул Дин. — Другие жалуются, что их снизу определили, а этому сверху не нравится. — Какие это другие? — Это личное. Тебе лучше не знать, — вновь отмахнулся брат. — Дин? — Я настоящий ковбой, Сэмми. Я просто иногда фильмы смотрю. Разные. Ну, горбатые и прочие горы. Ну, ты понимаешь. И вообще, мы не об этом. — Я знал, что ты сексуально гиперактивен, но не думал, что настолько. — Ты еще много обо мне не знаешь, — с самодовольной улыбкой сказал Дин. Снова воцарилась тишина. Странно, брат успокоился, когда подошел к вопросу по-деловому. Как будто бы серьезный разговор снимал часть проблемы и заставлял действовать другие участки мозга. Впрочем, так оно и было, голые эмоции и переживания сменились логикой. Дин по-прежнему убеждал себя и брата, что они — настоящие ковбои и просто запутались, смешали одни чувства с другими, но больше не бежал от проблемы. А может быть, он боялся еще больше, просто не видел смысла трястись от ужаса, глядя в глаза монстру внутри себя. Сэм тоже не считал это... _влечение_ нормальным. Но не мог отрицать его существования. Как ни крути, _что-то_ между ними происходило. И это _что-то_ было больше, чем недостаток сексуальной жизни. Потому что именно их влекло друг к другу. — Но если мы не попробуем, то не поймем, это нам надо или что-то другое. — А если попробуем и поймем, что что-то другое? — Ну... мы же взрослые люди. Настоящие ковбои, — улыбнулся Сэм. — Но нам с этим потом жить. И если мы не можем простить абсолютно все оплеухи, которые отвесили друг другу за эти годы, то что говорить о члене в заднице? — Хорошая отмазка. Не засчитана. Потому что надолго нас не хватит. — Почему не хватит? — беззаботно спросил Дин. — Вот смотри, мы поговорили, мы обсудили проблему, мы ее признали. Осталось только выкинуть блажь из головы. И вообще, у меня создается впечатление, что у тебя просто вялая сексуальная жизнь, девчонки на тебя не западают, вот ты и склоняешь меня ко всяким извращениям. Если бы Сэм знал брата чуть хуже или был бы более взвинчен, то обиделся бы. Но он понимал Дина. И привык к тому, что брат всегда ерничает, когда сталкивается с настоящей проблемой. Это помогает скрыть, что у него творится в душе. В конце концов, смех в тяжелой ситуации — всего лишь способ самозащиты. — Так я и есть извращенец, — спокойно сказал Винчестер-младший. — За столько-то дней мог и заметить. И девочек я не люблю. — А Дж... — Прикрытие, — перебил Сэм брата до того, как имя было произнесено вслух. Его все еще было больно слышать. Несмотря на то, что прошел почти год. Не обращая внимания на _неправильное_ влечение к брату. Забыв о настоящем и будущем. Одно имя причиняло боль, возвращая в горящий дом, приковывая взгляд к потолку, на котором была распята Джессика. Был распят Дин. Вспомнив свой кошмар, Сэм сглотнул, пытаясь смочить пересохшее горло. А если _это_ было предупреждением? Что если он продолжит катиться по наклонной, нестись в этом бурном потоке, наращивая скорость, то и Дина постигнет та же судьба? Что, если?.. Об этом не хотелось думать. Ему просто приснился плохой сон. Подсознание подменило человека, которого он потерял в огне, на того, кто был ближе всего именно сейчас. Сэм был уверен, что это просто страх потерять Дина. Никаких предупреждений, никаких знамений, ничего сверхъестественного. Просто огонь... (демон) ...забрал маму и Джесс. Смерть близкого — самое страшное, что может случиться. И подсознание кричит, как может, раз уж разум подавляет эти _необоснованные_ эмоции. — Зачем, Сэмми? Кажется, общество привыкло жить с ненастоящими ковбоями. К тому же, среди умников нередко встречаются... эм... либералы. — А что сказал бы папа? — Вот именно, что скажет папа, — тяжело вздохнул Дин. Сэм готов был обругать себя последними словами за то, что напомнил о самой главной проблеме. В конце концов, брату было наплевать на общественное мнение, он мог побороть свои сомнения насчет _аморальности_ подобных отношений, как и Сэм, убедив себя в том, что это — просто секс, просто физиологическое удовлетворение, все равно ближе стать невозможно. Но самым сильным сдерживающим фактором был и остается отец. — Ему не обязательно рассказывать. Он... нормальный. И даже мысли не допустит. — То есть мы ненормальные? — спросил брат, повернувшись и посмотрев в глаза. — Есть немного, — улыбнулся Сэм. — Разве нормальные ковбои станут обсуждать гомосексуальный секс? — Если лесбийский, то да, — подмигнул брат. — Ты понял, что я имею в виду. — Я не знаю, Сэмми. Это все тяжело и запутано. Вот кто из нас снизу будет? Или как скрыть от отца? И вот все эти поцелуйчики, «доброе утро, любимый», кофе в постель и прочие нежности-пушистости. Мы же мужчины. Мы убиваем нечисть. Ну ладно, подрочить друг другу, и то... — поморщился Дин. — Или целоваться. Вот представь, что мы будем целоваться. Не так, как вчера, со злости кусая губы. А натурально, как с девушкой. У тебя и сиськи-то нет, на которую можно руку положить. И бедра волосатые. И шпион в трусах. Ну вот как с тобой целоваться? — А у тебя вообще ноги кривые, — буркнул Сэм. — Потому что я — настоящий ковбой. Где ты видел ковбоя, у которого ноги не колесом? Только в кино, но в кино магазин кольта содержит больше восьми патронов. Там просто бесконечный запас. В кино и снежные люди водятся. Сэм тяжело вздохнул и нахмурился. И правда создавалось впечатление, что все это и, в первую очередь, секс нужно только ему. А Дин был праведной монашкой, на пути которой возник змий-искуситель. Невеста Божия изо всех сил пытается защитить свою честь, взывая к разуму, но ползучему гаду не ведомы ни совесть, ни сострадание. Все, что ему нужно, — залезть в штаны невесты, схватиться за палочку, лишить невинности, а потом гнусно похихикать, празднуя свою нечестивую победу. — Хорошо, это неправильно, так нельзя, папа не одобрит, нам надо захватить девчонок и спать в соседних номерах. Прямо сегодня и разъедемся, а то мало ли в ком попобава проснется в ночь с четверга на пятницу, — сказал Сэм, поднявшись с кровати и потягиваясь. — Проблема решена, выход найден, вперед, за работу. Выражение лица Дина невольно навело на мысли все о той же монашке, уже готовой поддаться соблазну, но змий-искуситель предательски потерял к ней интерес, и несчастная праведница не знала, что же ей дальше делать, как жить с этим грехом. А ползучий гад убрался в свое гнездо, чтобы в одиночестве дрочить и с тоской размышлять о том, что на белом свете не осталось праведных людей, готовых до конца следовать своим убеждениям и вере. — Попобава или призрак, но кто-то убил этих людей. Вопрос, конечно, в том, кто, и сможем ли мы его остановить до того, как погибнет кто-нибудь еще, — сказал Сэм, скрывая улыбку. — Да, — согласился Дин, спрятавшись под маской невозмутимости и спокойствия. — Ты прав. Насчет того, что пора действовать. Но убийца — не попобава. Готов поспорить, что это призрак. Вчера я провел кое-какие расследования. Конечно, я просто подгонял факты под свою теорию, но все равно по твоей мы дальше не продвинемся. Самоуверенность брата просто бесила, несмотря на то, что в его словах был здравый смысл. Сэм безрезультатно потратил целый день на то, чтобы найти подтверждения своей теории, новые факты и зацепки. «Надо стиснуть зубы и выслушать его. В конце концов, он охотится уже много лет. Можно довериться его чутью. Если мы не можем уступить друг другу в малом, то как уступим в большем?» — Так вот, люди погибали и в других городах. С четверга на пятницу, выбрасывались из окна, что не удивительно, судя по частоте случаев, но я все равно их не понимаю. Хотя это совсем другая тема. Так вот, ты с интернетом дружишь лучше меня. И у меня всего лишь отдельные имена, вполне возможно, их было больше. И возможно, что некоторые из самоубийц связаны с Сент Клаудом. Не в том смысле, что видели на карте или проезжали мимо, а провели здесь некоторое время. Думаю, остановиться надо именно на людях, отвечающих этому требованию. А потом выяснить, как они связаны между собой. — Мы даже между погибшими не нашли общей связи, — нахмурился Сэм. — А этим займусь я. Есть одна мысль, и она лежит на поверхности. Просто ты решил доказать версию попобавы, потому от нее отмахнулся. Док, рецидивист и денежный парень связаны между собой одним местом. Колонией. Возможно, и другие так или иначе были у кормушки дяди Сэма. Либо перевоспитывались, либо зарабатывали. Пока ты будешь садить свои очаровательные глазки, пялясь в монитор, я скатаюсь в колонию, побеседую с директором, — лучезарно улыбнулся Дин. Сэму это не нравилось. Создавалось неприятное впечатление, что брат просто хочет сбежать, разделиться, чтобы не оставаться рядом с ним. Но высказывать подобную мысль не было смысла — по отдельности они узнают больше, а время поджимало. Осталось меньше шестнадцати часов до _вероятного_ убийства. — Хорошо, — согласился Винчестер-младший. — Только сначала завтрак. — Мне нравится ход твоих мыслей, Сэмми. Ты наконец-то правильно расставил приоритеты! Удивительно было, что Дин не сбежал в поисках еды и кофе с утра пораньше, еще до того, как завел разговор, немного снявший напряжение. Как раз настолько, чтобы завершить дело, не разругавшись в пух и прах. — А потом я закажу себе отдельную комнату. — Это неправильный приоритет, Сэмми. Настоящие ковбои всегда смотрят в лицо опасности. Даже повернувшись к ней жопой. Только попробуй, тогда я точно опопобавюсь и согрешу, — пригрозил брат. Оставалось только смириться с его решительностью. Все равно Сэм не собирался снимать другую комнату. 2 Сестра Монк любила своих пациентов. Ей нравилось ухаживать за ними, залечивать их ссадины и царапины, мерить температуру, учить личной гигиене, контролировать их состояние здоровья. Но больше всего она любила вести душевные разговоры. Мальчики, попадавшие в колонию, взрослели без мам, пап и старших братьев. Сестра Монк становилась их семьей, их наставником. Она рассказывала им все, что узнала за долгие годы, и внимательно выслушивала все их проблемы. Когда ее пациенты не хотели говорить, она терпеливо и с состраданием объясняла им, что нельзя все держать в себе, надо поделиться, и тогда непременно станет лучше. Некоторые упорствовали. К ним Мелисса проявляла повышенное внимание. В конце концов, мальчиков отправили сюда перевоспитаться и стать социально адаптированными. А адаптация начинается с разговора. С умения сказать так, чтобы быть услышанным, и услышать, когда к тебе обращаются. Новенькие всегда упорствовали, но в итоге понимали, _кто_ их настоящая семья, кто всегда поймет и никогда не осудит. За исключением тех случаев, когда мальчики вели себя плохо. Тогда сестра Монк проявляла решимость и сама лично занималась наказаниями. Конечно, педагоги тоже пытались объяснить ребятам, что те поступили неправильно, но они не знали, как найти подход к трудным подросткам. Все их дипломы и бумажки, дорогое образование и христианское смирение ни к чему не приводили. Мальчишки чувствовали себя безнаказанными, когда с ними просто разговаривали. Причинив кому-то боль, они должны были осознать ее сами, чтобы в следующий раз задуматься, стоит ли так поступать. Были и другие случаи. Мальчики росли, становились взрослыми, их тела развивались и требовали большего. Все это заумное сексуальное воспитание только разжигало любопытство подростков и подталкивало их к опытам. Некоторые мастурбировали в душе, другие перед сном укладывались на одну кровать и помогали друг другу, изучая чужое тело. Но хуже всех были хрупкие и невинные, на первый взгляд, мальчики, соблазнявшие других и сталкивающие их на богопротивный путь. Сестра Монк регулярно сталкивалась с такими «ангелочками». Они плакали, пытались объяснить, что не хотели, что их изнасиловали, рассказывали, как им больно, но Мелисса знала — они лгут. Когда не хочешь, никто не дотронется до твоего тела. _Ей_ удалось сохранить свою невинность. Если бы эти сорванцы и в самом деле так переживали, то не оказывались бы в ее кабинете во второй, третий, десятый разы. Но они были частыми посетителями. Только их она ненавидела. Грешников, соблазняющих чистые души и обвиняющих в преступных желаниях тех, кто искренне раскаивался и сожалел. Мелисса Монк пыталась перевоспитать заблудившихся, но ничего не получалось. Они упорствовали в своих богопротивных деяниях. День за днем, год за годом. Каждый раз она облегченно вздыхала, когда развратник покидал стены исправительного учреждения, но на смену ему приходил другой — такой же «хрупкий ангелочек», как и прежний. Иногда сестре Монк казалось, что Господь так проверяет ее веру. Иногда — что Сатана смеется над ней. Но она скрепляла сердце, поджимала губы и смиренно пыталась вернуть грешников на путь истинный. Мелисса надеялась, что оказавшись за пределами каменных стен исправительного учреждения они возьмутся за ум. Даже выйдя на пенсию, она продолжала приходить на свое рабочее место, потому что не могла доверить _своих_ мальчиков молодой и глупой девчонке, ничего не понимающей в работе с трудными подростками. Хорошо хоть директор поддерживал давнюю знакомую и сумел сделать так, чтобы сестра Монк не сталкивалась с этой миз Уилсон. Мелисса спрашивала себя, как можно приходить на работу в джинсах и кроссовках. Или носить кольца на каждом пальце. Или красить волосы в темно-красный. Если бы спросили ее мнения, то миз Уилсон ни за что не получила бы этого места, в конце концов, сестра Монк была еще физически и морально здорова и в состоянии продолжать работать. Но директор Брэдли настоял на том, что ей надо подумать и о себе. Глупец, он просто не понимал, что в ее жизни были только эти мальчики — заблудшие души, которым она должна была указать путь, о которых обязана была заботиться, которым должна была помогать. Эту задачу возложил на ее плечи Господь. 3 Уильям Брэдли был холост. На самом деле, разведен, но после тридцати лет раздельного проживания, он ощущал себя закоренелым холостяком, а не дураком, однажды добровольно пошедшим под ярмо. Или каблук. Когда жена ушла... (сбежала с другим, более успешным) ...Брэдли полностью посвятил себя работе. Из других вариантов оставались алкоголь и покер, но зная свою склонность к зависимости от дурных привычек, Уильям решил спрятаться в заботе о подопечных. За годы работы ему удалось добиться многого, хотя проблемы все еще оставались, и каждое пережитое поражение продолжало жечь сердце и разум. Если вопросы финансирования и образования подопечных были решаемы, то Брэдли до сих пор не научился контролировать взаимноотношения между мальчиками. Конечно, нарушения штрафовались работами или сокращением пайка, но это только провоцировало подростков на еще большую агрессию. Уследить за ними было просто невозможно. Отработав десять лет, Брэдли разделил два крыла, ограничив доступ из одного в другое. Но и это не помогло. Спасая одну жертву, он подставлял другую. Время от времени Уильям безрезультатно пытался избавиться от особо бесконтрольных подопечных, но на их место приходили новые. Директор не мог понять, почему так происходит. Ведь эти мальчишки были в одинаковых условиях. Они должны были бы держаться друг друга, помогать друг другу, но... Они оставались детьми, причиняющими боль другим, лишь бы заглушить свою. И так напоминали в этом взрослых. Когда Брэдли выбрал работу в исправительной колонии для подростков, он надеялся избежать проблем, связанных со взрослыми. Он был готов к специфическим трудностям, но не ожидал столкнуться с распространенным во всех тюрьмах насилием. На охранников он еще мог повлиять — некоторые вылетели с работы, как только появились факты нарушения должностных инструкций, — но не на воспитуемых. Если бы только на его попечении находились обычная школа и обычные дети. Но об этом оставалось только мечтать. Директор Брэдли по праву гордился некоторыми воспитанниками. Об отдельных — не хотел вспоминать. Многих — забыл. За годы службы через его учреждение прошло слишком много мальчишек — высоких и низких, худых и полных, глупых и одаренных, со страхом или с вызовом в глазах. Но имена некоторых впечатались в его память навсегда. Именно поэтому он понял с первого же вопроса детектива Друбэя, о ком идет речь. — Что-то случилось? — невозмутимо спросил Брэдли. — Да, они все погибли. Мы с напарником ищем связь между этими лицами. — То есть вам ничего не известно? — Почему ничего? Мы специалисты. Тревор Багз и Джек Ричардс одновременно находились в вашем заведении на перевоспитании. Джошуа Малкольм работал здесь врачом. Генри Рокз — охранником. Только насчет Дастина Саммерса я не уверен, потому и надеюсь на вашу помощь, директор Брэдли. Об этой истории совсем не хотелось вспоминать. Док помог замять дело, Рокза уволили на следующий же день, а мальчишки были строго наказаны. Джек даже вырос человеком. — К сожалению, ничем не могу вам помочь. Как вы понимаете, за эти годы я видел очень много мальчиков, чтобы их помнить. — Но ведь есть и архивы, — холодно улыбнулся детектив. — Если не можете посмотреть вы, просто проводите меня. — Доступ к этой информации запрещен. — Директор Брэдли, погибло пятеро, возможно, и больше, людей. Может погибнуть кто-то еще. Нам нужна ваша помощь, чтобы разобраться в том, что происходит. Или вы сможете спокойно спать, зная, что своим бездействием обрекли кого-то на смерть? — Я могу поискать, детектив Друбэй. Когда у меня будет время. — Убийства происходят в ночь с четверга на пятницу. Вам это о чем-нибудь говорит? — задал коп вопрос без малейшего намека на паузу. Уильям не смог сдержаться и вздрогнул. По виску поползла капелька пота. Таких совпадений не бывает. Но... этого не может быть, потому что не может быть. Слишком много времени прошло, и никто не знает об этой истории. Кроме тех, кто так или иначе был в нее замешан. — Нет, — сказал Брэдли, отметив, как предательски дрогнул его голос. Директор не мог дождаться, когда коп уберется восвояси. Нужно самостоятельно провести расследование. — Вы что-то знаете, — глядя в глаза, сказал детектив Друбэй. — Но почему-то не говорите. Почему, директор? — Вы ошибаетесь, — спокойно ответил Брэдли. — На вашем лице невозможно что-либо прочитать, но в глазах все написано. — Вы ошибаетесь, — повторил Уильям. — Просто блефуете, пытаясь достучаться до... страха? Мне нечего скрывать, детектив. Если бы я что-то знал, то уже рассказал бы вам. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы вырастить людей из потенциальных преступников. Мне это не всегда удавалось, но я старался. Как вы думаете, знай я что-либо, стал бы я скрывать? — Да, стали бы. Только я все еще не понял, почему. Я приду завтра снова. И принесу фотографии очередной жертвы. Я специально попрошу сделать выразительные снимки. Чтобы вы прочувствовали и не могли спать. Потому что смерть будет на вашей совести. — Зря стараетесь, детектив, — сказал Уильям глухим от гнева голосом. — И только портите свои карты. Я ведь могу и отказаться искать для вас материалы. — Тогда я принесу не только фотографии, но и ордер, директор Брэдли. — До свидания, детектив Друбэй. — До завтра, директор Брэдли. Звук закрывшейся двери был похож на выстрел. Уильям вздрогнул, вспоминив самую страшную ночь за свою карьеру. Тогда тоже стояла ненормальная жара, закончившаяся страшной грозой. 4 Если бы в Сент-Клауде находилась комунна Дочерей милосердия, Мелисса стала бы одной из них. К сожалению, благочестивые сестры обошли этот город своим вниманием, что не помешало юной и чистой душой девушке принять их образ жизни. С тех пор прошло уже почти сорок лет, и сестра Монк каждый день преклонялась в молитве, прося Господа дать ей силы и смирение. И ее слова слышали, иначе сон не был бы столь спокоен и безмятежен в любую погоду. И когда бушевал ураган, и когда царила жара, и когда ноги вымерзали настолько, что Мелисса переставала их чувствовать, и когда духота сжимала грудь, не давая вдохнуть. Потому что с сестрой Монк был Господь. Он поддерживал ее. Он вел ее, указуя путь и даруя смысл жизни. Он был самым важным. Единственным. И потому Мелисса пыталась спасти Его сыновей, тех, кто достоин быть ими. В эту ночь ее сны были, как и раньше, чисты и спокойны. И впервые к ней явился ангел Господень. Сестра Монк улыбнулась, чувствуя, как по телу разливается божественная энергия, и упала на колени, чтобы возблагодарить Господа. Привычные слова, читаемые трижды в день, въелись в дух и плоть, Мелиссе не надо было прилагать усилий, чтобы прочесть молитву. К тому же, сегодня... Сегодня с ней был посланец Божий. — Angelus Domini nuntiavit Maria, et concepit de Spiritu Sancto. Ave Maria, — декламировала сестра Монк, заглядывая в глаза ангела и дрожа от возбуждения. — Ecce Ancilla Domini... Холодная рука сомкнулась на горле. Глаза Мелиссы распахнулись, но она по инерции продолжила читать молитву: — Fiat mihi secundum Verbum tuum. — Хватит, — прорычал... — ...не ангел. Изыди. Со мной... — ...никогда не было Господа. Ты — садистка. Извращенка. Педофилка. — Неправда! — побагровела Мелисса. — Это ложь! Это... — Дэвид Браун, сестра Монк. Помните? Сердце ударило раз, другой, а потом застыло на долгие-долгие секунды. В глазах потемнело. Катастрофически не хватало воздуха. — Он мертв, — просипела женщина. — Да, я мертв, — улыбнулся неангел. Из его рта несло могильным холодом. Сестра Монк не раз бывала на кладбищах и в склепах, присутствуя на похоронах чужих людей, разделяя их горе и чувствуя себя ближе к Богу, потому ей было знакомо это ощущение. Только в этот раз оно тянуло ее вниз, в ад. — Это просто кошмар, — прошептала Мелисса. — Кошмаром была моя жизнь. Дэвид. Дэвид Браун. Он был одним из тех, кого сестра Монк так ненавидела. Он грешил и соблазнял других на грех. И его невозможно было перевоспитать. Мелисса вела с ним воспитательные беседы, пыталась объяснить, как вести себя правильно, и вырастить из него человека, но наглый мальчишка упирался и не желал признавать своего падения. И жизнь его закончилась грехом — Дэвид убил себя, выпрыгнул из окна _ее_ кабинета. — Ты всегда говорила, что насилию можно противостоять. Ну так сопротивляйся. В его улыбке был приговор. В его глазах полыхал ад. В его руках была сила демона. В ее душе не осталось ничего, кроме отчаяния. А потом не стало и души.