На моей Луне

      Сколько он себя помнил, все вокруг было таким. Лишь пустынная, холодная тишина да серый песок, больше похожий на пыль, как на старом высоком шифоньере, куда не хочется лезть ни одной порядочной хозяйке. Безмолвные холмы, не таящие в себе никакой радости. Они были не из тех холмов, на которые ты взбираешься с нескончаемым энтузиазмом, хватаясь за длинные сухие травинки и роняя за собой россыпь глины из-под подошвы, ради одного - волшебного вида с самой вершины холма и ветра, что щекочет твои раскрасневшиеся щеки. Ни того ни другого здесь не было и взбираясь на один холм, ты видел за ним лишь другие, такие же серые и холодные кучи пыли.       Он обошел этот шар вдоль и поперек, но не нашел ничего, кроме того места, где он очнулся первый раз. Он назвал это "рождением", не совсем понимая значения слова, вычитанного в толстой черной книге с шестью буквами на обложке.       Он родился недавно, а может и давным-давно, никак не понять. Время здесь будто застыло, день не сменят ночь, как говорилось в книге, и никаких морей, животных и людей здесь тоже не было. Был только он и серая пустыня вокруг.       Единственным занятием было поддержание огня, который уже горел здесь, когда он очнулся, да чтение единственной книги, с кучей непонятных слов и имен. Он долго думал, что его зовут Господь, но когда дочитал до сотворения людей, ему приглянулось имя Ева. Он, какое-то время, даже бродил среди холмов в поисках хоть одного Адама, но не нашел ничего из той книги. Он был жутко расстроен и зол на Бога, который забросил его сюда, совсем одного. А потом был зол и обижен на книгу, за то, что она лжет ему, рассказывая все эти истории. Но продолжал читать, и искать, и молиться. Правда ему не нравились слова из книги, и он придумывал свои.       Вокруг, за холмами, за пыльным горизонтом, над растрепанной каштановой головой и далеко ввысь простиралось небо. Бесконечное, черное, с россыпью стеклянных осколков, синих и сияющий крупиц, что кружили вокруг его шарика, который и планеткой то не назовешь. Но прекраснее всего звездного великолепия была она - Голубая планета. Она всегда была рядом, и он видел, как кружат на ней белёсые воронки и колыхаются синие пятна океанов, вся она была окутана призрачной дымкой и будто светилась. - Прекрасно.       Каждую минуту шептал он, зная, что сорванный голос не поможет Гигантке услышать его. Он просыпался и первым делом здоровался с ней, приветственно выбрасывая тонкую руку вверх. - Ты прекрасна сегодня и твои облака особенно белы!       Затем он молился, упрашивая Бога не забывать о нем, даже когда он сомневается. Следующим обязательным шагом был костер. Он бросал в его жаркое нутро горсть серого песка, тот искрился и костер благодарно лизал руку, тут же разгораясь с новой силой и озаряя тьму до самой границы. Он сам предпочитал светлую сторону, но в особенно тяжелые мгновения, когда сомнения и одиночество вгрызались в затылок и напирали на веки, он переходил на темную сторону. Хотелось броситься в эту черную пучину и стать ее частью, ноги, уже готовые сорваться и бежать, корёжа сухожилия и вздымая тучи тяжелой пыли, напряженно вдавливали черные ботинки в сухую твердь, но каждый раз его что-то останавливало. И он садился спиной к свету, долго всматриваясь в черное полотно сквозь рыжие пламенные пряди костра, успокаивая страхи и остужая сознание.       Он читал большую книгу, загибая уголок страницы с понравившимися словами. Молился, слезно прося прощения за свою злость, прощался с Голубой Планетой и ложился на холодную серую землю. Он всегда засыпал на темной стороне, глядя в звездную пустоту, чтобы проснуться на светлой и повторить все заново. Иногда он надеялся, что больше никогда не проснется, но каждый раз его глаза открывались, руки и ноги требовали движения, а затухающий рядом костер скулил о новой порции топлива.       И так продолжалось уже долгое время, пока однажды он не проснулся от стука. Громкого отчаянного стука. Кто-то тарабанил где-то и зачем-то, откровенно не стесняясь спящих соседей. В первые секунды пробуждения, он думал, что стук у него в голове. Тысячи молоточков дробят по лбу с изнаночной стороны, казалось ему, и тогда он схватился за череп и сжал его между ладоней, но стук не прекращался. Он вскочил с горки мягкого песка под ним и огляделся. Звук ударяемых друг о друга предметов повторился и он испугался, что сейчас стучать начнут по его костям, но рядом не было ничего и никого, кто мог бы так поступить. Лишь тот же серый песок и угрюмые холмы - стражи его одиночества. Когда барабанная дробь начала дребезжать бесконечной струей он закричал - ПЕРЕСТАНЬ!       Стуки прекратились. Лишь тогда он смог двинуть рукой. Дрожащие пальцы смяли ткань черной рубашки, для того чтобы удостовериться, что он не остановил вместе с этим стуком собственное сердце. Но оно все еще билось, будто бескрылая птица.

Ведь в космосе не нужны крылья.

      Он медленно повернул голову к Голубой планете. Он смотрел, как тень сменяет свет и голубоватое свечение усиливается. - Это вы шумите, мисс? - спрашивает он, забывая поздороваться. Ответом ему служит тишина.       Тогда он падает на колени, вздымая серое облако вокруг себя. Его руки сцепляются, пальцы и лицо белеют от напряжения и над сжатыми до предела глазами взбухает венка. Он молится. И вновь тишина. Его не слышат. Может нужно кричать?       И он кричит, его голос - надломленный и глубокий - волнами расходится, казалось бы, по всей Вселенной. Этот крик ОН должен услышать. Но вновь тишина. И тогда с просохших губ срывается звук, ранее неведомый для него. - Я путешествовал по пустыне своего сознания, - он говорит слова придуманной молитвы, но они звучат не так, - И я не нашел не капли жизни, - они звучат не так как всегда, - ни капли ТЕБЯ! - посторонние звуки в его больше не молитве. Вот в чем дело. Дробь.       Ритм, заставляющий вопить эти слова, разрывая сухую кожу губ, разносить китовую песню, дарить звездам молитву печали. Он больше не знал кому молиться, поэтому просто кричал в усеянное мертвыми созвездиями небо.       Он все еще слышал ритмичное постукивание, когда всхлипывая, шептал обрывки молитв.       Костер методично таял, подпуская тьму все ближе к распластавшемуся на земле телу. Тело это широко раскрытыми влажными глазами вперилось в огромную темную глыбу, которая зависла над его собственным большим куском камня. Он все еще не верил, но стук раздавался с этого неопознанного летающего объекта. Он не видел от чего или кого исходят эти звуки, и ровным счетом не понимал, откуда эта штука появилась. Но костер почти затух, и он резко поднялся, бросая в искры тяжелую пыль. К его ужасу и изумлению, костер не воспылал с новой силой, а наоборот - искры превратились в тлеющие головешки. - Нет, нет, нет, дружище, ты не можешь меня оставить, - задрожал парень, но песок больше не поднял.       Глаза зашарили по серой земле, но не нашли ничего кроме книги. Он, недолго думая, вырвал страницу, и на жертвенных углях был спалён агнец Авель и братоубийца Каин. Но этого не хватило. Угли уже затухали и еще два листа просто тлели в его умирающем чреве. Тьма подбиралась плавными шагами и обступала затухающее костревище. В отчаянье он запустил руки в остатки, в надежде спасти уцелевшие искры, но все что он получил - это сажа, облепившая его руки и застилающая глаза.       Когда тьма подступила так близко, что ее можно было зачерпнуть рукой, он схватил единственную вещь на этой чертовой пыльной планете - книгу, он бросился бежать к ближайшему гребню. Спотыкаясь о каждый маленький кратер, которой тут же заливало тьмой до самых краев.       Когда он все - таки вскарабкался на вершину, прижимая к груди Библию, он вдруг осознал, что дальше бежать некуда. Со всех сторон будто разлилось огромное темное море, которое поднималось теперь и на его одинокий пик. Страх неизбежной кончины сковал все его тело, кроме горла и он вновь закричал. Громко и пронзительно, в надежде, что ОН, наконец, услышит его. - Прыгай! Он непонимающе захлопнул рот. - Прыгай, кому говорят! Голова запрокинулась, и он заметил над собой такого же чудака. Тот чудак стоял прямо над ним вверх ногами. Ноги эти будто приклеились к большущему булыжнику, что завис над Луной. А сиреневые завитки волос незнакомца медленно покачивались над опрокинутым лицом. - Прыгай сюда!       И он увидел, как незнакомец опустил свою руку к нему, на этой руке развернулась целая трагедия: извилистое дерево упиралось своими корнями в зеленеющую землю, а кроной цеплялось за пятнистое небо. Маленький кусочек вселенной на живом холсте посреди огромных реалий открытого космоса. Инстинктивно черная рука, с остывшими крупицами бывшего тепла, потянулась навстречу неизведанной коже. От этого простого и необдуманного движения книга выскользнула из тонких рук и с тихим шелестом утопла в вязкой тьме. Его прошибло страхом и паникой. Единственная вещь, связывающая его с этой серой привычной жизнью, только что исчезла в пучинах перешедшего границы мрака. Но мягкий голос снова вернул ему сознание, уже смирившееся с участью быть погребенным в лунной темноте. - Просто оттолкнись немного, давай, - он приподнялся на полупальцы, а голос подбадривал его, и голая рука с гладкой кожей все тянулась и тянулась к кончикам черных пальцев, - давай, просто отпусти это место...       Он зажмурил слезящиеся, будто от дыма, глаза и оттолкнулся. Это было сродни прыжку в тарелку с желе: движения замедлились, а конечности были набиты ватой. Он открыл глаза и увидел как поверхность, некогда серой планеты, полностью покрылась черным налетом, почти сливающимся с окружающим космическим холстом.       Не чувствуя под собой опоры, парень начал отчаянно барахтаться в вездесущей невесомости, его завертело и закружило, будто в огромном хамстерболе, а перед глазами понеслись звезды, сливаясь в сплошной белый. И среди этой тошнотворной белизны вдруг проступило яркое, но нежное пятно лилового. Его тряхнуло, а затем потянуло в сторону. Он зажмурил глаза так, что короткие ресницы полностью скрылись между складками век. Когда ноги коснулись твердой поверхности, он почувствовал нечто странное: его будто поместили в теплый кокон, плотно опутав чем-то крепким и сильным. Нос защекотало и ему пришлось чихнуть и раскрыть глаза. - Будь здоров, - раздалось над самым ухом, от чего парень вздрогнул. Вокруг него сомкнулись те самые руки, нос щекотали те самые волосы и тот самый спасительный голос желал здоровья. - Ч…Что это…- промямлил парень, широко раскрыв глаза и боясь пошевелиться, будучи сжатым в этом теплом капкане. Он еще не разобрался - нравится ему это или нет. - Это объятия, - отстраняясь, пояснил теплый незнакомец, - я могу перестать, если… - НЕТ, пожалуйста!- чересчур громко воскликнул парень с черными руками и непроизвольно ухватился за белую майку существа перед ним, пачкая ее. - Все хорошо? – оголил белозубую улыбку парень напротив, отчего кожа вокруг глаз сложилась в милые лучики, и мальчик с луны клянется себе, что даже Голубая планета не сравнится с этим видом. - Все прекрасно, - едва шепчет пораженный юноша. - Я слышал, как ты кричал, - почему-то виновато косится лиловоголовый, - в этом было столько боли, и я решил, что смогу как-то помочь и… вот я здесь! – разведя руки в стороны, сообщил пришелец. Бессовестно невинен. - Но как ты… Сюда и… Я же, был… - Это все не важно, абсолютно точно. Ты звал – я пришел. Все верно? Ангел.       Слезы хлынули из карих глаз, омывая чумазые щеки и подсолив улыбку, которая никогда не появлялась на этом лице. Он нашел своего Адама. Их двое теперь, космос не казался больше таким холодным. Мисс Голубая планета отражала другие лучи, ведь все это время солнцем был этот парень, похожий на счастливого фиолетового кота и все, чего тебе хотелось, видя его – это потрепать пушистые волосы и крепко прижать к себе.       Впервые за всю свою непонятную, безвременную и холодную жизнь, он засыпал, не чувствуя гладкой обложки Библии под рукой и горячего шипения костра. В нем разлилось такое умиротворение, будто вся Вселенная сомкнулась на парне рядом, заполняя каждую клеточку его кожи прекрасным спокойствием и глубиной. Тьма отступила, звезды горят ярче, рисуя обрывки счастья в высоком небе на нескончаемом полотне. С вечно затуманенных глаз, будто смахнули вековую пыль, и хрупкая статуэтка засияла в татуированных руках.

Лишь мальчик с луны и лиловая мурчащая макушка рядом. И никакой тьмы. Никакой тьмы.