WOAS. Rare Fandoms. vol.3

[Лидия — сестра одного из забитых Артуром на ринге насмерть пареньков] Если пришла убивать — убей. Трясущимися пальцами вытащить из сумочки револьвер, взвести курок, направить дуло ему в затылок — отчего же он не оборачивается, неужели не слышал щелчка затвора?.. У него плечи опасно-расслабленные, полусгорбился у стойки, то ли заботливо полирует деревянную поверхность, то ли просто нервно и бесшумно барабанит пальцами по столешнице. Он безумец — все знают, что безумец, безумнее всех прочих Козырьков, страшнее, злее, беспощаднее. Он — чудовище, от которого необходимо избавить этот город, и как только его не станет, Бирмингем вздохнет свободнее, и не погибнет больше от неистовых ударов его каменных кулаков очередной мальчишка, так наивно обрадовавшийся приглашению на ринг… — Стреляй. Артур Шелби читает ее мысли — раз уж решилась, то нужно идти до конца, но палец словно омертвел, окаменел на спусковом крючке, и только дрожь становится все сильнее, и дрожат уже не только руки, но и все ее тело сотрясает эта дрожь: нервная, больная, страшная. — Ну же, стреляй, — повторяет он, и оборачивается так стремительно, что она не успевает даже вскрикнуть, и лишь хрипло и испуганно стонет, полузадушенно и почти томно. Страшно. Ей страшно, ей так страшно, что темнеет в глазах и подкашиваются колени, но если пришла убивать — убей. Убей зверя, как и собиралась. — Я знаю тебя, — бесцветно говорит Артур Шелби, он глядит ей в лицо, словно бы и нет в ее руке револьвера, словно бы и не угрожает ему смертельная опасность. — Ты ведь сестра Фреда, да? Фреда Мартина, которого я… — Не смей произносить его имя! — крик получается громким, пронзительным, истеричным, впору самой бы закрыть уши руками, но Артур не ведет и бровью, лишь едва заметно кивает, соглашается. — Так. Так. Все верно, милочка, — бормочет он глухо, поправляет упавшие на лоб волосы, но пряди не желают лежать покорно и тут же вновь падают ему на лицо. Лицо изможденное, лицо совсем не привлекательное, лицо, похожее на маску… — Я убью тебя, — она даже не угрожает, а храбрится, пытается саму себя убедить в том, что сделает это, что не отступит. В конце-концов, она должна — иначе это попытается сделать мать, а мать — она совсем слабая, она не сможет, и когда она не сможет, то будет корить себя за это так сильно и так страшно, что умрет от тоски и унижения. Так что она должна, должна, должна убить. — Я устал ждать, — медленно говорит ей Артур Шелби, и он не издевается, не подначивает, он приоткрывает ей что-то такое, что прятал от других слишком долго. Даже от самых близких прятал. — Устал ждать, когда кто-то решится, понимаешь? Мне страшно от того, что я могу сделать, а потом не вспомнить. Никогда не вспомнить, и даже кровь на моих руках и разбитые кулаки не помогут. Я видел твоего брата в гробу, Лидия Мартин. Но я до сих пор не помню, как убил его. В его глазах — бездна отчаяния, страх перед нависшим над ним забвением, мольба о помощи. У Лидии в горле — ком, вырывающийся наружу сдавленными рыданиями, и револьвер падает из разом ослабевших пальцев, гулко ударяется о новенький паркет, а Артур Шелби обнимает ее, чтобы утешить, и она обнимает его в ответ. — Вот, возьми это. Для тебя, для твоей матери, для других твоих братьев. Уезжайте прочь из Бирмингема, спрячьтесь, забудьте. начните все заново. Никогда больше не приближайтесь к людям, похожим на меня. Деньги, которые он запихивает ей в карманы, ничего не исправят. Они не избавят его от чувства вины, а ей и ее семье не вернут брата. Они не изменят того, что она не сумела отомстить. Но имела ли она право мстить кому-то, кто и без того был настолько сломлен?.. Она покидала «Гарнизон» на негнущихся ногах, заплаканная, испуганная тем чувством сострадания, которое испытала по отношению к убийце брата, и деньги в ее карманах казались тяжелыми камнями. Взять их, или выбросить — пусть решает мать. Артур Шелби подошел к ней в церкви спустя несколько недель — все тот же мертвец в маске человека, который не знает жалости. — Не присылай мне больше хлеба, Лидия Мартин. Я никогда не пробовал ничего вкуснее, но твой хлеб не спасет мою душу. — Ты ведь пришел в церковь, — возразила она ему. — Только чтобы сказать, что тебе следует держаться от меня подальше. — Я сама решу, Артур Шелби. — Ты должна ненавидеть меня. — Должна. Но не могу. — Тогда ты так же безумна, как и я сам. Она не стала спорить — просто молча глядела, как он уходит, и вспоминала, как обнимал он ее содрогающиеся от рыданий плечи. Мать выгнала ее из дома, когда она оставила работу на пекарне ради того, чтоб попытаться занять место бармена в «Гарнизоне» — прежнего убили в перестрелке особо буйные посетители. Что ж, она знала, что так будет — и давно уже присмотрела себе комнатку в недорогом пансионе. — Даже не думай об этом, — сказал ей Артур Шелби, увидев ее в «Гарнизоне» снова. — Я никогда не приму тебя работать здесь. — Потому что я женщина, или потому что я — это я? — спросила она и упрямо встретила его взгляд. Взгляд, который внезапно потеплел, и всего на мгновение ей почудилось, будто бы он улыбнется, но он не улыбнулся, конечно. — Потому что тебе здесь не место, милочка. — Мне все равно больше некуда идти, — заявила она тогда и, надеясь на то, что ее наглость покорит его, прошла к нему за стойку. — Теперь мое место здесь. — Ты спятила, девочка, — сказала ей Лиззи спустя несколько недель, когда заглянула в паб, чтобы выпить виски после напряженного рабочего дня. — Артур далеко не тот, в кого стоит влюбляться. — То же самое я могу сказать о Томми, — парировала Лидия Мартин. — Но тебя ведь это не останавливает. — Да, — вынуждена была признать Лиззи. — Жаль, что братья Шелби не влюбляются в тех, кто готов ради них на все. — Может быть, нам просто нужно проявить чуточку больше терпения и веры? — Может быть, — вяло улыбнулась Лиззи. Она не верила, и в этом-то и было их главное с Лидией различие. Лидия верила.