Он ненавидел...

      Он ненавидел время. Такое ничтожное и бесполезное, утекающее сквозь пальцы, точно соленые воды океана, и в то же время абсолютно безжалостное и грубое, точно плеть, бьющая по саднящим сочным ранам на теле. У него было столько великолепных шансов познать его, но почему-то оно резко остановилось именно тогда, когда он желал этого меньше всего. Пожирающая тишина била по ушам, запирала в ржавой клетке, густо обросшей эрозией, и пропитанной затхлым запахом с пеплом сожженной человеческой кожи. Время. Ничтожное дырявое полотно, что всегда было ему подвластно, будь то день или ночь, но он никогда не думал, что даже в сладкой беспечности водятся твари, похуже самих демонов ада.       Мужчина усмехнулся, прижимаясь губами к холодному стеклу стакана, и легким движением обжег горло багровой жидкостью, сполна вкушая собственного яда, что никак не хотел отпускать его земное естество.       Он ненавидел тепло человеческого тела. Ненавидел ощущение, когда кровь, плескаясь и пузырясь внутри, бурлила по венам, заставляя его сердце биться. Пульс, что ниткой бился на шее, заставлял его чувствовать себя ничтожным, мелким, смертным, и хотелось самому вгрызться в невинную артерию. Хотелось жадно терзать, пока вся жидкость не покинет тело, а назойливый стук багровой влаги в висках не перестанет ударять в голову. Кожа была мягкой и чрезвычайно тонкой. Казалось, он бы мог порвать её, едва коснувшись пальцами крышки рояля и пробежавшись ими по стертым строгим клавишам.       Он ненавидел чувствовать свою уязвимость, работу собственного организма внутри. Казалось, он мог слышать, как натягивается каждая мышца, как хрустит каждый сустав и как отчаянно упругий орган перекачивает и пускает по организму липкую алую кровь.       Пустой кровожадный смех ударил по стенам лофта, добавляя тишине жадности, боли и безумия, будто каждый крик страждущего в нижнем мире сквозь одержимость и исступленность голоса выбирался наружу. Едва стекло с оглушительным стуком опустилось на угольно-черную крышку рояля, дьявол в сладком безумии запрокинул голову назад, разминая затекшую шею.       Он ненавидел быть человеком, ведь это заставляло его чувствовать.       Раз за разом.       Тик-так…       Комната кружилась вокруг него в легком беспорядке, беспричинно фокусируясь на отдельных вещах, оставляя размытыми другие части его жизни. Темнота и помешанность расползлись по его лицу в улыбке, обнажили клыки, из которых вот-вот желала просочиться кровь, а когда кончик языка коснулся передних зубов в бесноватом движении, он позволил себе блаженно прикрыть помутневшие глаза.       Он ненавидел быть живым, ведь это заставляло его сходить с ума по-настоящему, терять разум в безумии, что так любезно подарила ему сумасбродная жизнь на земле, а не под ней. Пока жгучая жидкость резала изнутри, Люцифер улыбался и в легком незамысловатом ритме бил пальцами по крышке рояля.       Безумие, саднящее в каждой молекуле воздуха, что кислородом обращались в ядовитый газ, заставляло стекла дрожать, в попытке выбраться из этой газовой камеры.       Раскинув ноги в стороны, он сидел, склонившись над деревянной крышкой в расстегнутой белой рубашке, закатав рукава до локтей, и тягуче медленно, с каким-то тайным удовольствием и томлением слизывал кровь со вспухшей ссадины на нижней губе. Металлический оттенок растворялся на языке, и он подумал, что для людей было обыденным порой ощущать этот вкус, тогда как этот рождал в нем беспамятство.       Чертова Деккер! Чертова жизнь! Чертова судьба…       Каждой клеткой своего тела он испытывал ненависть к предначертанности и определенности собственной судьбы, что испокон веков ему не принадлежала. Ангел с небес, Божий сын, творец прошлого и настоящего… Пфф… Жалкий затворник собственного тела и мыслей, обреченный на свободу в пределах чужого разума и желания.       А еще ему не принадлежала Хлоя… Впервые за всю жизнь, когда одним взглядом женщина смогла вдохнуть в него воздух, не отяжеленный дымом и порохом, когда мужчина наяву почувствовал что-то странное, трепетное, правильное, слишком живое для мертвого демона, у него вновь отбирали все…       Предрешено…       Какое глупое и искусственное слово, сшитое из рваных полотен уверенной рукой неба. Оно вселяло отвращение и презрение в плещущей ненависти, отзываясь дрожью.       Ему было плохо. Тошнота подкатывала к горлу, едва очередной стакан пролился в обжигающем водопаде в его глотку. Но он продолжать терзать бесполезный организм, отдаваясь разрядке. Теперь не важно. Кому он нужен, когда все близкие вдруг стали невидимыми, искусственными, нарисованными рукой его отца на жалком клочке бумаги.       Он был один…       Как и всегда, испокон веков, он знал, что не сможет найти себе места, грубо заглушал ноющий уголь в груди мимолетными удовольствиями, и этого было достаточно.       До неё…       Когда Хлоя Деккер смотрела на него, он чувствовал что-то тягуче сладкое и приятное внутри, но в то же время что-то настолько дикое и несвойственное дьяволу, что хотелось выть волком и бежать прочь от пронзительного чувства бесчеловечности. Но все, что он видел в ней, боготворил, обожал, было ненастоящим, так какой во всем этом смысл… Тот поцелуй…       В чем был смысл всего этого чертова существования?!       В страдании?!       В ненависти?!       В отвращении?!       Он ненавидел чувство. Он сгорал от него, вопил в пламени, точно жалкий пленник, мучительно погибающий на ленте времени. Чувство будило в нем такой неестественный трепет и легкость, что хотелось вырвать собственное сердце и в агонии смотреть, как оно еще живое совершает свой последний стук.       Полуприкрытые глаза медленно скользили по роялю, пока он рвано хватал губами воздух, чувствуя, как он нещадно обжигает рану на губе. Мужчина хрипло усмехнулся и пальцами пробежался по гладким клавишам. В музыкальной агонии они создавали отвратительные ломаные звуки.       Её не было рядом, а значит, в своей обретенной силе он мог бы раскрошить инструмент в щепки, даже не прилагая усилий, но мужчина лишь продолжал лениво колотить по нему пальцами в пассивном осознании.       Слабость.       Он ненавидел себя за слабость, что она любезно дарила ему, едва приближаясь, но мерзкое чувство счастья рядом адреналином растекалось по требовательному телу, не позволяло ему оттолкнуть, забыть, исчезнуть, как бы он ни старался. Он возвращался, точно одержимый, день за днем, чувствуя, как его манит к прекрасному наркотику, как он проникает в жидкую кровь и кровожадно расползается по каждой клетке. Ему было уютно, хорошо, тепло. Разве проведя вечность под землей, он мог желать большего?       Все же… На этот раз он решил больше не повторять этой ошибки вновь…       Он лениво подхватил стакан и плеснул в него еще немного собственного успокоительного, чтобы усмирить нервы. Желваки беспокойно бегали на лице, пока он прожигал взглядом прозрачный сосуд с жалкими каплями на дне. Дьявол расслабился, испустив вздох, и беспечно заиграл пальцами на холодной поверхности.       Он бы провел так еще одну вечность, заливая в бессмертное тело жидкий огонь. Этот простенький стакан дарил такую простую безмятежность, сверкая в лучах тускло пепельного света люстр, пока в забытье он смутно не увидел в отражении её светлое лицо…       Все пошло прахом в тот момент, когда эти злосчастные картинки в его голове все же не прекратились.       Он спас её, что ж, он даже не помнил в какой именно раз, если быть точным. Мужчина до сих пор до дикой боли в груди помнил, как бледное лицо мертвело в больничном свете стерильных помещений. Помнил, как назойливый звук вместе с её, отчитывал и удары его собственного живого сердца. Оно было безумно слабым, тихим, почти омертвевшим, но бьющимся, и этого было достаточно. Каждый раз, проводя рукой по её холодной впалой щеке, он вздрагивал от пронзающего льда и дышал так, будто каждый следующий вздох мог оказаться последним.       А когда он позволил себе вольность одной единственной слезы, упавшей на её тонкие маленькие пальцы, мужчина понял, что потерялся…       Это неправильно… Все это неправильно! Дьявол, черт подери, не может сидеть у кровати любимой девушки и лить глупые бесполезные слезы, не может чувствовать, не может понимать эти отчаявшиеся души, что погрязли в собственных слюнях и соплях. Они не скупились на опрометчивые чувства. Однако он не был частью придуманного мира, не был куклой, с каждой секундой понимая, что больше сходил за умелого кукловода.       Он не мог… любить…       А Хлоя не заслуживала такой судьбы… Она была замечательной, такой хорошей и замечательной в своей счастливой улыбке, легких движениях, задорном смехе, что он задыхался. Он сломал её… Разрушил её жизнь в прямом смысле, ведь был слишком эгоистичен, чтобы просто отпустить… А теперь она расплачивалась за него, за все грехи, что он совершал и совершает до сих пор, лежа на этой серой больничной койке с прикрытыми глазами и острым катетером в тонкой руке. Он ненавидел себя!..       Ненавидел!       Ненавидел!       Ненавидел!       Громкий, далеко не человеческий рык разразил помещение, со всей отдачей крошась о каменные стены, и вернулся эхом в его голове. Что-то исступленно хрустнуло и разлетелось на части, осыпаясь осколками на пол, что тут же щедро искупался в небольшой лужице благородного напитка. До отчаянной белизны в пальцах он продолжал крепко сжимать кулак, в беспамятстве таращась на него, и казалось, желая услышать за этим хруст собственных костей.       На пол капнула крохотная капля ярко-алой крови.       Его крови…       У него идет… кровь!       Хлоя…       Двери лифа распахнулись с крохотным едва слышным звонком, являя собой темный женский силуэт на фоне приторно желтых ламп. Пройдя в центр комнаты, она встала позади него, по-видимому, с досадой рассматривая развязный силуэт безразличного дьявола.       — Уже празднуешь?.. — он слышал добрую усмешку в её чуть хриплом голосе и крепко сжал челюсти, понимая, как же сложно будет с ним расстаться.       — Было бы что… — сбивчиво бросил он, отводя руку с полупустой бутылкой в сторону.       — Нашу победу, конечно… — она улыбнулась, чуть склонив голову, а он лишь фыркнул, искренне насмехаясь над её глупой и бесполезной оптимистичностью.       — Нашу?.. — дьявол чуть повернул голову, так что она могла видеть лишь его точеный силуэт, и вновь приложился в голышку бутылки, испуская удовлетворенный стон.       — А разве нет? — недоуменно пробормотала она, переминаясь с ноги на ногу, точно бледная школьница.       — Нашу… — тихо пробормотал он, усмехаясь, будто действительно вновь пробовал это дикое слово на вкус. — Аккуратнее со словами, детектив… — шепнул он с какой-то жуткой кровожадной ноткой, смакуя свою фразу на кончике языка, и расплылся в неестественной жадной улыбке.       — Я думала… — она растерялась, безнадежно теряя слова где-то по пути к тому, чтобы произнести их вслух. В горле пересохло, а сухие губы слипались, пока смятение тонкими иглами пронзало все ее тело, с ядом на кончике принося оцепенение. — Мы ведь…       — Нет никаких нас, Хлоя! — лениво прорычал он, расслабленно разворачиваясь на стуле, и прожег безумными белесыми глазами покрасневшее лицо женщины. — И никогда не было… Ты — лишь злая шутка моего отца, которая никак не может понять, что её использовали!..       Он просто рассмеялся, прикрывая глаза и вскидывая голову, и пара капель виски в неосторожности упала на мокрый пол от неестественных конвульсивных движений его тела.       — Что?.. Но… — её щеки вспыхнули и она подалась вперед, но мужчина резко дернулся, гулко ударяя дном бутылки о крышку рояля, отчего женщина, дрогнув, просто замерла на месте.       Пьяный Люцифер в гневе был еще страшнее, чем хотел казаться. Это он понял, когда её рваное дыхание сбилось, а глаза испуганно затрепетали, фокусируясь на его лице. Ему было до безумия больно говорить ей это, зная, что разрывает оба их сердца на части, крошит в собственных руках в пепел и втаптывает ногами в землю. С каждой секундой что-то в её взгляде неминуемо тускнело, а прежний трепет обращался в пыль.       Он творил с ней это.       Он делал ей больно снова.       Он делал это в последний раз…       С шумом втянув воздух в легкие, мужчина вновь через силу улыбнулся, чувствуя, как что-то внутри безнадежно разбивается и крошится в пепел. Он привык дышать пеплом, ощущать его вкус на своем языке, видеть сквозь частицы пыли, проведя вечность под землей в небытие, но почему-то именно сейчас, казалось, обыденные вещи вызывали дикую боль в груди.       Он должен был начать новую жизнь, огородить её от себя, дать ей самой выбрать свой путь, не отяжеляя его дыханием дьявола за спиной.       Он должен был уйти.       — А что ты ожидала услышать, Хлоя?.. — вскользь протянул он. — То, что было между нами — это лишь иллюзия…. Умелая, хлесткая, безумная… иллюзия…. А ты просто слишком слепа, чтобы это понять… — хрипло заключил дьявол, усмехаясь. — Мы — лишь пешки…. И когда ты, наконец, поймешь это, то уже будет слишком поздно….       Он обнажил зубы и воскликнул, размахивая руками в стороны:       — Так что радуйся, что ты узнала об этом от меня и прямо сейчас, чем когда бы полностью увязла в этом дерьме!..       Женщина продолжала молчать, с легкого недопонимания и обиды переходя на серьезное терпеливое выражение лица. Её усталые глаза сверкали не то от злости, не то от поглощающей глухоты, но заливаясь собственными эмоциями, чувствуя, как алкоголь кипит в жилах, он просто не мог себя остановить.       — Порой мы слишком ничтожны, чтобы заслужить свою собственную жизнь, — фыркнул дьявол, резко выдыхая. — Порой её решают за нас, расписывают до самой смерти и напоминают в каждом новом вдохе, какого твое предназначение… Жаль только что бессмертным никогда не найти своего освобождения… — горечь проскальзила в его голосе так ясно, что у неё скрутило живот и закружилась голова.       Женщина вновь не произнесла ни слова, пока он изливался в своих словах, полных желчи и скорби.       — Какая ирония! — натянуто рассмеялся он. — Сам Дьявол не может принимать собственные решения!.. Не может…       Мужчина сглотнул, упираясь почти безжизненным взглядом в пол, едва усмирив свои обжигающие хлесткие эмоции и резкие фразы. Ему было сложно произнести перед ней это слово, но однажды начав что-то в запале, уже не можешь отказаться от своих мыслей. Это доставляло почти физическую боль, что хотелось разодрать грудь, погрязнуть в крови, оглохнуть, лишь бы не знать этого чувства вновь.       Почти дрожащими губами он схватил оставшийся воздух, отдаленно хранящий легкий еле уловимый запах её свежих духов, и выдохнул куда-то в пустоту.       — …любить…       — Но ты не дьявол… — тихо прохрипела она, прочищая горло.       — Ошибаешься!.. — прошипел мужчина, немедленно вскакивая со своего стула. Казалось, каждая мышца в его теле напряглась до предела, а желваки заиграли на лице вновь, делая глаза неестественно черными, а взгляд жадным и… дьявольским…       — Уходи…       — Что… — опешив, выдохнула женщина, от этого даже пятясь назад, едва не запутываясь в собственных ногах. — Люцифер…       — Я сказал, уходи! — прорычал он, приближаясь, отчего по её холодной коже прошлась неизбежная волна колкой дрожи. — Уходи! Я не хочу, чтобы ты была здесь!..       С минуту она молчала, поджав губы, и упрямо не двигалась с места, будто боялась упасть от всех вопросов, что сводили её с ума, раз за разом вертясь в голове без ответа.       И она клялась, что видела красный пылающий ободок его глаз, когда так и не решилась отвести от него взгляд.       Тик.       Так.       — Какой же ты все-таки идиот, Люцифер! — качнув головой, вспыхнула женщина и резко подалась вперед, затыкая его раздутое самомнение и «дьявольское» превосходство перед земными проблемами еще одним до боли необходимым поцелуем.       Губы практически саднили и пульсировали, покрываясь горькой пленкой привкуса дорогого виски, смешиваясь, растворяясь, врастая в кожу так, что не хотелось отрываться никогда. Одурманенная жадностью и человеческой необходимостью прикасаться, она сходила с ума в руках дьявола, до последнего отказываясь в это верить. Он был её искушением, запретным плодом, одно созерцание которого заставляет потеряться, и, черт возьми, она была готова пойти на риск, даже если после придется спуститься в ад.       Что она делала с ним!       Зарычав в её губы, он понял, что остаться здесь и пропасть в реках алкоголя было либо самой плохой, либо лучшей идеей в его жизни. Противоречия бесстрастно сгрызали его до костей ровно до той минуты, как из-за неё ему вновь стало плевать на эту сомнительную чушь и собственные угрызения совести. С каких пор у дьявола они вообще появились?! С ней он стал слишком ответственным, слишком рассудительным, с головой погружаясь в омут ненависти, каждый раз, когда заставлял её разочаровываться в себе. Сейчас он не думал ни о чем…       Что-то в нем неизбежно крошилось, заставляя напряжение холодной дрожью пробегаться по телу и, казалось, он желал никогда больше не открывать усталые глаза предателя.       — Нет!.. — рыкнул он, но будучи связанным её цепкими руками, обернутыми вокруг шеи, дьявол не мог победить своего последнего самого главного демона. — Нет!       Глаза налились красным, и казалось, он мог сжигать кожу в прах этим взглядом. Желание рвало на части и поглощало, черной дырой засасывая в этот бескрайний омут, пока он раненым зверем рычал и сопротивлялся необходимым жгучим прикосновениям. До ноющей боли в пальцах он напрягал руки, нетерпеливо обжигающие её спину в алчных касаниях, так, что каждую дрожащую мышцу сводило до мелкой бьющей дрожи, точно в припадке. Мужчина часто дышал и мычал что-то невнятное, но оторваться было так сложно, невозможно, больно, будто их губы были пришиты друг к другу толстыми черными нитями.       — Не смей соблазнять меня, детектив! — прохрипел он, в одержимости отрываясь и впиваясь пальцами в её распаленное лицо. — Во второй раз это со мной не сработает!..       — Уверен?..       Потемневшие полуприкрытые глаза заставляли пространство между ними электризоваться и пылать. Она дышала часто и рвано хватала губами воздух, даже не нуждаясь в нем, желая лишь вернуться к прежнему неиссякаемому источнику. Раскрасневшиеся щеки и припухшие губы подводили его к черте невозврата, к обрыву, где бушевал волнами поглощающий океан, и, казалось, этим ядовитым для него чувством наполнялся до остатка весь воздух вокруг.       Нет, он был чертовски неуверен.       Он прожигал её черными глазами еще с минуту и просто дышал, боясь сделать любое движение, возвращая отсчет плывущим секундам. Когда челюсть свело от того, как сильно мужчина сжал зубы в сомнении и омертвевшем самообладании, его черное угольное сердце взорвалось вместе с ним.       — К черту все!..       Захлебываясь собственной алчностью и глухим желанием, он утянул её в очередной поцелуй, и последним, что он увидел, прежде чем ослепнуть, была её лукавая ухмылка.       И когда утром он откроет глаза, ощущая тихое сопение у себя на груди и маленькие тонкие пальцы, потерявшиеся где-то на животе, он с удовлетворением осознает, что, может, теперь ненавидит себя чуточку меньше…