Пылающие комнаты

Все происходит так же, как и всегда: в три часа утра Джастин просыпается весь в поту и прячется под одеялом, пытаясь сглотнуть рвущийся из горла крик. Затем он готовит кофе все в той же на ладан дышащей кофеварке, в той, что всегда придает напитку медный привкус, в той, что купил за четвертак в сэконде на Хилари-стрит. Наливает кофе во всю ту же светлую кружку с изогнутой ручкой и сколом у донышка. Садится на все тот же матрас, что лежит на все том же полу в центре все той же комнаты. Включает все тот же телевизор и смотрит повтор все того же «Чарльза в ответе»*, до отказа выкрутив громкость, чтобы заглушить отвратные звуки, которые издают во время секса его отвратные соседи. Ничего никогда не меняется – вот разве что автомобили в рекламных роликах, которые крутят по телеку между сериями. Ну и температура воздуха, что просачивается сквозь щели в стенах его убогой квартирки. Ну да, вот это, а еще то, что этим утром у него внезапно звонит телефон. Джастин снимает трубку. На том конце провода еще не успели произнести ни слова, а он уже знает, что кто-то умер. Никто не стал бы ему звонить по менее важному поводу. - Вик... *** Джастин не знает, что сказать. Не потому, что сам никогда не был на месте Дебби и Майкла, хотя это и правда. Не потому, что мучается чувством вины из-за того, что так и не успел узнать Вика поближе, хотя и его он, разумеется, тоже испытывает. Нет, просто на то, чтобы добраться сюда, ушли все его силы. Сначала пешком до автобусной остановки на углу Лафайет и шестьдесят первой – поминутно оглядываясь через плечо и переводя дыхание. Дальше – автобусом, который никак не должен был оказаться таким набитым во вторник в шесть часов утра. Все это вместе превратило его в настоящую развалину. И вот теперь он сидит в доме Деб, на третьей ступеньке лестницы, и дышит-дышит-дышит, попутно безуспешно пытаясь разжать скрюченную руку. А Дебби орет на него: - ... это ж, блядь, додуматься надо такое отмочить! Нет, ты только посмотри на него, а? – через плечо бросает она Майклу. – А ну топай наверх и приходи в себя. Господи, и так все летит к ебеням со скоростью света, а тут еще этот пизданутый пацан шляется по улицам в шесть утра... И Джастин, не слушая Майкловы причитания – да отвяжись ты от него, ма, бога ради, присядь уже, не нервничай так, не обязательно же из-за всего на свете дергаться, Боже мой, Боже мой, Вик... – поднимается наверх и закрывается в ванной. В первую секунду он пугается отражения, что таращится на него из зеркала. Джастин не любит зеркал, давно уже, дома у него их нет. Он дотрагивается до своих волос, наклоняет голову – так, чтобы отросшая челка занавесила глаза, а затем резким движением откидывает ее на бок. Стрижка у него по плану раз в четыре месяца, третьего числа, – то есть завтра. Но не в этот раз, нет. В этот раз ей придется подождать. Спустившись вниз, Джастин располагается в кухне, у стола, потому что в гостиной полно народу – там Дебби, и Майкл, и Хантер, и Бен. Он перехватывает свою правую руку левой, стискивает ее и сует в карман толстовки. А затем, откашлявшись, пытается выговорить: - Деб. Получается, видимо, не очень, потому что Бен продолжает что-то рассказывать. - Деб, - окликает Джастин громче. Теперь все оборачиваются к нему, и под их взглядами у него по всему телу бегут мурашки. – Ты как? Дебби окидывает его этим своим фирменным да-ты-нахуй-попутал-что-ли взглядом и отвечает: - А ты не охуел ли задавать мне такие вопросы, когда сам хрен знает на что похож? Да тебя бы за такие выходки к унитазу пристегнуть! Чтоб не шатался в одиночку по гребанным улицам и не доводил себя до такого состояния. И не думай, что я не заметила, как у тебя рука трясется. Господи Иисусе, этот мальчишка меня с ума сведет! Видали вы такого говнюка? Она кудахчет над ним, как наседка над строптивым цыпленком. Майкл смотрит на нее с ужасом, Бен – с недоумением, а у Хантера вид такой, словно он сейчас с удовольствием оказался бы в любом другом месте. А вот Джастин улыбается. - Я знаю, Деб, - говорит он и принимает тарелку с яичницей, которую она ему сует. Больше всего на свете ему бы сейчас хотелось ее обнять. Но он не может. Джастин понимает, о чем они все думают. Деб ведет себя странно, не так, как положено. Выдает неверные реакции. Не плачет, не орет, не повторяет в сотый раз то, что всем и без нее известно: это пиздец, как несправедливо. Может быть, Джастин мало что понимает в происходящем. Не знает, что сказать, не представляет, что Деб сейчас чувствует, не понимает, какой реакции все от нее ждут. Но кое-что он знает лучше, чем кто бы то ни было в этом доме. Жизнь вообще несправедлива. И потому он заглядывает Дебби в глаза и повторяет: - Я знаю, Деб, знаю. Она наливает ему апельсинового сока, и рука у нее тоже трясется. *** Джастин остается у Дебби на весь день. Пользы от него никакой, он сам это знает. Единственное, чем он может помочь, - это прибрать за теми, кто заходит принести соболезнования. И то в процессе он старается держаться подальше от толчеи, жмется по углам, сутулит плечи и молится про себя, чтобы никто не вздумал к нему прикасаться. Относит на кухню стаканы и тарелки, вешает чьи-то куртки, подбирает использованные салфетки. Деб больше не суетится. И Джастин от души желает, чтобы остальные побыстрее сообразили, что вот это как раз и есть повод для беспокойства, а вовсе не ее утренние выступления. В том ее поведении, конечно, можно было рассмотреть намек на отрицание случившегося, но то, что творится с ней сейчас, куда как хуже. Вот это вот жутковатое принятие. А потом Джастин снова уходит в туалет – высморкаться и принять таблетку Адвила - и вот тут оно и случается. Он как раз запивает лекарство водой из-под крана, когда сквозь слои цемента, гипсокартона и дерева до него вдруг доносятся звуки. Эммета по голосу и узнать сложно. Джастин, пожалуй, долго мог бы предаваться размышлениям на тему – как это странно, как неправильно, когда голос Эммета звучит так подавлено, если бы этим самым голосом он не произнес: - Брайан! Наверное, если постараться, он смог бы живо представить себе, что там происходит. Майкл рыдает у Брайана в объятиях, и тот что-то шепчет ему в волосы – тихо-тихо, так, чтобы никто не подслушал, не поймал его слова в воздухе, не передал их дальше. Так, чтобы Майки мог оставить их себе, сохранить, спрятать в карман и там воровато трогать кончиками пальцев. Джастин долго не выходит из ванной. Сначала писает, потом массирует руку. Разминает ладонь подушечкой большого пальца, пытается разжать ее, но рука лишь дергается от спазма и начинает трястись. Тогда Джастин запихивает ее в карман. Что ж, каждый из них прячет в кармане что-то свое. Джастин медленно, ступенька за ступенькой, спускается по лестнице, разглядывая носки собственных туфель. Потасканные белые кеды ступают по вытертым деревянным половицам. Дебби орет: - ... а ну убрал свои гребанные грязные ботинки с моего ковра! И вообще не лезь ко мне! Охренеть можно, исчез на три года, думать забыл про... – голос ее не то чтобы обрывается. Просто такое ощущение, что кто-то нажимает на паузу. И становится – как это там говорится? Так тихо, что слышно, как муха пролетит? Ну и раз уж всем, кто находится сейчас в доме, приспичило обернуться и уставиться на него, Джастину ничего не остается, кроме как вскинуть голову, расправить плечи и постараться не замкнуться в себе. Он медленно сходит с последней ступеньки, на ходу стараясь согнать залегшую между глаз тревожную морщинку, но терпит сокрушительное поражение. Все смотрят то на него, то на Брайана, взгляды их мечутся, как шарики в пинг-понге. Такая вот партия в настольный теннис между двумя бывшими... Да никем, собственно. - Мелодраматично немного, тебе не кажется? – бесстрастно изрекает Джастин. Брайан лишь прикасается кончиком языка к зубам и отводит глаза. Джастин же проскальзывает мимо собравшихся в комнате и, по пути подхватив со стола стакан, уходит на кухню. - Кажется, со стрижкой придется повременить, мм? Эммет сидит у стола, подперев кулаком щеку. Он улыбается Джастину, и улыбка выходит скорее усталой, чем какой бы то ни было еще. Джастин пожимает плечами. - Никуда она не убежит. Он вспоминает, как Эммет заезжал за ним четыре месяца назад и за четыре месяца до этого, и еще раньше. Как он привозил его в салон и там флиртовал со стилистами - прислонялся к стойке, покачивал бедром, игриво хлопал ресницами. Сам он в этот момент сидел в кресле и считал про себя от тысячи до одного. Чужие пальцы, осторожные прикосновения, щелчки ножниц, холодная вода... Восемьсот два, восемьсот один, восемьсот... - Как ты? Брови Джастина снова сходятся на переносице. - Нормально... Это же не у меня только что умер брат. На секунду Джастин пытается представить себе, что бы он чувствовал, если бы то же самое произошло с Молли. Если бы она была больна – как Вик. Если бы они были близки – и внезапно ее не стало... Вообразить такое довольно трудно. Потому что вообще-то сестра его ненавидит. - Нет, я в том смысле, что... – и Эммет вовсе не незаметно машет рукой в сторону Брайана. Джастин вздыхает. - А что такое? - Что такое? – недоверчиво переспрашивает Эммет. – Что такое? Джастин пожимает плечами, ставит стакан в раковину, убирает со стола и накрывает крышкой кассероле. - Поможешь принести сверху стулья? Эммет безнадежно машет рукой и качает головой. Джастин мог бы попытаться объяснить, что ему больше не семнадцать, что он уже не тот мальчишка, что смотрел на мир сквозь розовые очки, что готов был довольствоваться крохами, умолять – хотя бы взгляни на меня, просто назови меня по имени... Но тогда ему пришлось бы солгать и заявить Эммету, что Брайан Кинни больше ни хрена для него не значит. А правда в том, что ему холодно. Ему трудно. И кругом только разочарования, смерть, неудачи, тьма и несправедливость. А любовь – она, может, и есть, да, может, она и существует, но он больше ничего такого не чувствует и даже пробовать не хочет. Любовь пускай остается там, где ему было семнадцать, там, где были надежды и наивность, и нежность, и бабочки, и солнышко. Солнышко, которое давным-давно уже больше не светит. *** Вскоре после этого Джастин пытается уйти домой. Не то, чтобы его беспокоило присутствие Брайана. Не то чтобы ему казалось, что Брайана беспокоит его присутствие. Просто ощущение такое, будто все этого от них ждут – ждут, что они начнут беспокоиться. И от этого у Джастина болит голова, просто, блядь, раскалывается. От того, что все таращатся на них и ходят на цыпочках, и ждут чего-то. И Адвил, который дала ему Деб, ни хрена тут не поможет. - Черта с два ты уйдешь! – Дэбби непреклонным стражем застывает в дверях и смотрит на него с вызовом. – Ты и два квартала пройти не можешь, что уж там про гребанный автобус говорить. Так что быстро тащи свою задницу обратно... - Я его отвезу, - Брайан поднимается на ноги. И все вздыхают с облегчением, словно бы говоря: «Наконец-то!» Наконец-то что-то произошло. Наконец-то состоялась прелюдия, обещающая, что их ожидания подтвердятся, что все вернется на круги своя. Все смотрят на Джастина, по глазам видно – они ждут, что он начнет спорить. Я в порядке, сам справлюсь, ты мне не нужен. Ждут, что он будет язвить, упрямиться, отбиваться зубами и ногтями. - Как хочешь. Язвительность отнимает слишком много сил. Майкл хмурится и прикидывает, наверно, не вызваться ли самому его отвезти. Но у него же семья - конечно, семья и муж, и ипотека, и полтора ребенка. И в итоге Джастин все же уходит с Брайаном, а все остаются и дальше скорбеть, неловко переглядываться и испытывать смутное разочарование. Джастин просит Дебби звонить ему, если ей что-нибудь понадобится. Впрочем, оба они отлично осознают всю нелепость этого предложения, а потому быстро отворачиваются, невольно зеркаля движения друг друга. В салоне машины тепло, почти жарко. Она безупречна – на чехлах ни одного пятнышка. Механическая коробка передач. Джастин устраивается на сидении, потирает висок. Брайан тем временем выруливает на дорогу. А затем прикуривает и вместе с дымом выдыхает: - Куда тебе? Джастин диктует свой адрес, прижимает спрятанную в кармане руку к животу, смотрит на небо через стекло и думает: «Не было бы дождя!» Он не испытывает никакой необходимости нарушать тишину. Брайан вроде бы тоже – с другой стороны, а когда он ее испытывал? - Оно? – спрашивает Брайан, подъехав к нужному дому. Прикусив фильтр сигареты, наклоняется над рулем и, склонив голову на бок, оглядывает здание. - Как-то не впечатляет, - заявляет он, покосившись на Джастина. - Ага, спасибо, что подвез. Джастин почти успевает дойти до крыльца, когда слышит, как за спиной захлопывается дверь машины. Он мгновенно застывает. Никому нельзя входить в его квартиру – ни Эммету, ни матери, даже Итану отныне доступ сюда закрыт. - Я тебя не приглашал, - говорит он, когда Брайан нагоняет его. Тот бросает окурок на землю и щурится в этой своей раздражающе надменной манере. - А я и не ждал, что пригласишь. В любой другой день Джастин, может, и нашел бы в себе силы, чтобы упереться рогом. Иногда ему приходится это делать. Не с матерью, нет, - та с недавних пор очень покладиста. Но с Эмметом – да, и с Дебби, и даже иногда с Линдси. Он, в общем-то, поднаторел в искусстве удерживать людей на расстоянии вытянутой руки. Но сегодня у него просто нет сил бодаться с Брайаном. И потому он делает глубокий вдох, толкает дверь и начинает подниматься по лестнице, стараясь не думать о звучащих за спиной шагах. Квартира у него чистая. Совсем небольшая... всего одна комната, и из обстановки только несколько ящиков, матрас и минихолодильник, который он по предложению Эммета забрал когда-то из старой квартиры Майкла. Но зато чистая, да. И у каждого предмета обстановки есть свое место и назначение. Он всем этим пользуется, все это – часть его быта. Для человека вроде Брайана его жилище, должно быть, выглядит почти нищенским, но у него есть все, что ему нужно. А к излишествам он давно уже потерял вкус. Войдя в квартиру, Джастин делает жест рукой, словно говоря – вот он, мой дом, не нравится, не ешь. И не оборачивается, чтобы по выражению лица Брайана постараться понять, какое все это произвело на него впечатление. Ему, в общем-то, и дела нет. Вместо этого он сразу же достает купленный за два доллара прозрачный пластиковый контейнер, в котором хранится богатейший запас прописанных ему препаратов, и принимается перебирать лекарства. Вытряхивает две таблетки из белого пузырька. Ну да, рука трясется так, что крышку толком не завернуть, - да и наплевать. Через сорок минут ему станет лучше, осознавать это все еще непривычно. Брайан подбирает отставленный им пузырек, читает этикетку и, нахмурившись, машинально завинчивает крышку. - Неправильно закрыл, - говорит Джастин. Брайан оборачивается к нему, и он поясняет. - Нужно перевернуть донышком верх, иначе сработает гребанный детский замок. Губы Брайана трогает ленивая усмешка, в уголке рта показывается кончик языка. Вскинув брови, он отступает на полшага назад. Джастин закатывает глаза. - Да-да, оборжаться можно, я не могу сам открыть детский замок, - на самом деле ему тоже хочется усмехнуться в ответ, но вместо этого он показывает Брайану фак. – А ты, как я вижу, все такой же мудак. Джастин отводит взгляд, не желая проверять, правильно ли Брайан закрыл пузырек. - У тебя колес больше, чем у моего дилера, - замечает тот. – Сколько берешь за Ативан? Джастин принимается перебирать пузырьки и упаковки таблеток. - Валиум – двадцать баксов, Сома – тридцать. Ативан, - он ухмыляется, - бесценное сокровище. - А я хорошо тебя обучил. Брайан отвешивает ему шутливый поклон. Стиснув зубы, Джастин отворачивается и думает про себя – не надо, не надо, не оглядывайся назад. Потом он все же снова поворачивается к Брайану лицом и понимает, что тот пристально смотрит на него. Длится это секунду, ну, может, пять секунд, но ощущение такое, будто успевает пройти целый день. Будто Брайан целый день разглядывает его, наблюдает, ждет, пытается рассмотреть что-то незаметное, едва мелькнувшее и тут же скрывшееся глубоко внутри, уверенный, что оно все же покажется. Но, судя по тому, как сужаются его глаза и поджимаются губы, он так ничего и не находит. Тогда он фыркает, так ничего и не сказав и не объяснив. Джастин протягивает ему контейнер с лекарствами и предлагает: - Бери, что хочешь. Все так же не отрывая от него взгляда, Брайан высыпает себе на ладонь две таблетки Ативана. Затем открывает другой пузырек – едва взглянув на этикетку – и вытряхивает из него еще три таблетки. Достает следующий – это, кажется, Валиум – из него вынимает одну, но потом, подумав пару секунд, добавляет вторую. И, наконец, закрывает все три пузырька, по очереди переворачивая их донышками вверх. Потом он уходит. Не прощается, просто сует горсть таблеток в карман и разворачивается на каблуках. Ну вот, Джастин же говорил. Каждый прячет в кармане что-то свое. *** Тем вечером Джастин опаздывает на работу. Начальник у него – тот еще гондон. Джастин объясняет, что у него умер член семьи, а тот все равно говорит: - Берешь этих на работу – и вот результат. Джастин точно не знает, что он подразумевает под слово «этих». Каких – этих? Молодых? Людей с ограниченными возможностями? Может, педиков? Билетная касса кинотеатра «Либерти» выглядит точно так же, как и всегда, - маленькая, стерильно-чистая, надежно отгороженная от внешнего мира. Джастин отпускает Шелли, свою сменщицу, – та на два года его моложе и, по всей видимости, до смерти его боится – и занимает место за стойкой. А затем проговаривает в микрофон цены, просовывает в узкую щель билеты и без необходимости никому не смотрит в глаза. На рабочем пульте у него только четыре кнопки (утренний сеанс/вечерний сеанс/детский билет/взрослый билет), а с ними можно справиться и одной рукой. Здесь Джастин в безопасности – он один, а от всех остальных его защищает стекло в дюйм толщиной. Нигде в мире он не чувствует себя счастливее. *** Похороны назначены на пятницу. За Джастином заезжает мать, над задним сидением ее машины болтается его костюм, тщательно упакованный в прозрачный пластиковый пакет из химчистки. Она не говорит ему, что он не обязан ехать. Знает, наверное, что он только огрызнется и попросит от него отстать. Вместо этого она сообщает: - Брайан в городе. И Джастин точно знает, что она ждет от него какой-то реакции, потому что все теперь только и делают, что ждут от него какой-то реакции. Ждут от него... Честно сказать, он понятия не имеет, чего именно. Было время – несколько лет назад, когда все это только случилось – когда Джастин злился. Ну как – это еще мягко говоря. Он был в ярости, он охуенно злился на все и на всех – и в особенности на Брайана. И не боялся демонстрировать это более или менее регулярно. Впоследствии он не мог вспомнить, как громил свою комнату, отталкивал мать и до синяков лупил себя по голове. Что ему запоминалось – так это остававшиеся после таких вспышек разрушения, боль и острое чувство разочарования. Больше он такого не вытворяет. Это слишком утомительно, у него не хватает энергии на то, чтобы испытывать подобные эмоции. Но иногда... Иногда он задумывается – а что, если другие хотели бы, чтобы он оставался таким, как в то время? Чтобы был чуть менее апатичным? Впрочем, нет, с мамой все иначе. Она ничего в нем не ищет, не ждет от него каких-то определенных реакций. Она просто надеется. Порой ему кажется – если взглянуть на нее украдкой, можно успеть увидеть, как она молится – Пожалуйста, пусть он хоть как-нибудь отреагирует! Улыбнется, нахмурится – хоть как-нибудь. Джастин говорит: - Ага. И притворяется, будто не замечает ее разочарования. Он уже пытался. До появления в его жизни Итана он просто имитировал эмоции. Но теперь он знает, что притворяться можно только до определенного предела. *** Джастин переодевается в костюм в туалете похоронного бюро. За дверью кабинки его ждет Эммет. - ... но на выходные все уже расписано. И я подумал, как насчет понедельника? Или вторника? Если у меня будет обеденный перерыв, мы еще сможем заскочить по дороге в тот новый маленький бутик и поискать там шторы для Тедди. Господи, ты себе даже не представляешь, что там... - Да я не спешу. Мне вроде как и длинные нравятся, - убеждает его Джастин, просовывая ногу в ботинок. - О да, длинные ему нравятся. Джастин приказывает себе не застывать в напряжении. Надо же, он и не слышал, как Брайан вошел. - Ну а кому нет? Но мы тут вообще-то о волосах говорим, а в этом случае, милый, можешь мне поверить, длиннее не значит лучше. Ну так что, Джастин, понедельник или вторник? На твой выбор. Джастин выходит из кабинки и мотает головой. - Да мне любой день подойдет. Но... от перспективы шататься по бутику я не в восторге – просто чтоб ты знал. Брайан, ахнув, хватается за сердце. - Что же это за мир такой, в котором педик не приходит в восторг от возможности покопаться в леопардовых тряпках и розовых перьях? - Ужасный мир, - соглашается Эммет. Брайан окидывает Джастина оценивающим взглядом и задумчиво произносит: - А по-моему довольно симпатичный шу... – Брайан тянется рукой к его волосам, и Джастин отшатывается так резко, что бьется локтем о дверцу кабинки. Брайан, моргнув, опускает руку. - ... хер. Джастин, схватившись за локоть, смотрит на Эммета, а тот – на Брайана, а тот – на него самого. Они будто пропускают все случившееся через своеобразный фильтр. Так бывает в школе - прошепчешь что-то на ухо соседу по парте, а тот передаст это дальше, и в итоге твои слова, обойдя весь класс, вернутся к тебе в искаженном до неузнаваемости виде. Эммет, скорее всего, прошептал бы: «Как неловко», вслух же он говорит: - Не знаю, как насчет шухера, а против симпатичного хера никто из нас точно ничего не имеет. И все негромко смеются. Затем Эммет добавляет: - Ну что, пупсик мой, ты готов? Джастин проходит вслед за Эмметом в часовню. Но на скамью рядом с ним не садится, там слишком много людей – прижатые друг к другу тела, прикосновения, толчки и ерзание, пот и кожные поры. В последний момент Джастин проскальзывает на один из пустующих задних рядов. Затем он замечает, что Дебби сидит далеко впереди – недоступная, недосягаемая - и старается затолкать обратно разбухающее в груди сожаление. - Какого хуя ты делаешь? В глазах Брайана поблескивает раздражение. Спина у него прямая, а руки засунуты так глубоко в карманы, что полы пиджака расходятся в стороны, открывая бедра. Джастин не понимает, как это ему удается даже изумление демонстрировать с таким равнодушным видом. - Сажусь, - ерничает он. – Ну, знаешь, сгибаешь колени, пристраиваешься задницей... - Никто лучше меня не знает, как ты умеешь пристраиваться задницей. Так почему же сейчас она не на той скамье, вместе с остальными? Как ему удается превращать вопрос в утверждение, говорить одно, а подразумевать другое, Джастин тоже не понимает. - Там слишком много народу, - Джастин знает Брайана достаточно хорошо, чтобы понимать, к чему тот на самом деле клонит, и потому добавляет. - Я не люблю, когда меня трогают. - Ладно, допустим, я на это купился. Глубокий вдох. Брайан опускается на скамью рядом с ним, при этом так морщится от отвращения, словно только что разжевал что-то кислое. - Учитывая, что живешь ты практически в самом сердце Либерти-авеню, должен признать, тебе не откажешь в оригинальности. Симпатичный двадцатилетний педик, который не любит, чтоб его трогали, - это что-то новенькое. - Да в наши дни геи уже не слишком-то часто трогают друг друга на Либерти-авеню, - Джастин улыбается, не глядя на Брайана. – Так что ничего особо необычного во мне нет. - Что ж, до похоронных бюро длинные лапы Стоквелла, к счастью, еще не дотянулись. Джастин молчит. Люди, один за другим, просачиваются в помещение и постепенно заполняют пустые места. Кто-то садится на их скамью – на другой конец, далеко от них, так что Джастина пока это не напрягает, и все же... И все же вскоре ему придется пересесть. У Вика было много друзей, но Джастин и не подозревал, что на похороны придет столько народу. Мужчины, женщины, разодетые в пух и прах трансвеститы. Если бы Вик был тут, он бы наверняка отпустил пару шуток на этот счет. Что-нибудь про скотчем приклеенные парики. - Господи, ну и пиздюк же ты. Джастин вскидывает бровь и чуть оборачивается – так, чтобы видеть Брайанов профиль. - Да ладно? Тот смеется, уткнувшись языком в щеку. -... такой жалкий. - А... Ладно. - Принцесса получила по голове, подалась в отшельники и теперь рыдает ночи напролет. Об этой и других еще менее захватывающих новостях в нашем девятичасовом выпуске. Господи, я прямо слышу печальную скрипичную мелодию на заднем плане... Джастин не может удержаться от смеха. Скамейка постепенно заполняется, еще четыре человека – и ему придется перебраться на пару рядов назад. А он хихикает в кулачок. Брайан, наконец, оборачивается к нему. - Мой бывший, – объясняет Джастин, – был скрипачом мирового уровня. Брайан смотрит на него тем самым невозмутимым взглядом, который, должно быть, совершенствовал годами, а потом откидывает голову и тоже разражается хохотом. На них все смотрят, но Джастин ничего не может с собой поделать. Он сгибается пополам, тщетно пытаясь унять свои хиханьки-хаханьки. И все же ему удается справиться с собой раньше, чем Брайану. Он выпрямляется и видит устремленные на них изумленные взгляды. Деб тоже смотрит на них, и Джастин одними губами произносит: - Прости, - и чувствует себя ужасно – но только из-за этого. А Деб отчего-то широко ему улыбается. Брайан в качестве извинения лишь откашливается. - Ох, и после этого ты утверждаешь, что не пытаешься оригинальничать? Какая впечатляющая ирония – человек, который «не любит, когда его трогают», заводит бойфренда. - Что ж, - вздыхает Джастин, - он ведь не просто так стал бывшим бойфрендом. - Ага, потому что ты жалок, - шепчет Брайан ему на ухо. Джастину хочется съежиться – не столько из-за слов, сколько из-за опаляющего кожу дыхания. - Потому что я жалок. Брайан отклоняется обратно и прищелкивает языком. - Поверить не могу, что я столько сил на тебя потратил. - На самом деле, не так уж много. Брайан фыркает – вовсе не весело. - Раньше ты мне больше нравился. Джастин смотрит на него и повторяет: -На самом деле, не так уж сильно. - Господи, - восклицает Брайан так громко, что на них оборачивается пара, недавно устроившаяся на той же скамье. – Нашей принцессе-отшельнице срочно нужно заказать столик, чтобы она там в одиночестве устроила вечер жалости к себе. - Я знаю, что ты пытаешься сделать, - говорит Джастин, дернув плечом. – Но тебе не удастся меня выбесить. Как раз в этот момент к их скамье подходит еще одна пара, и он встает. - Что ты делаешь? - Перебираюсь назад, - Джастин указывает на пустующий задний ряд и пытается проскочить мимо Брайана. Тот хватает его за полу пиджака. - Сядь! - Перестань! Джастин выдергивает полу из его пальцев, но в эту секунду Брайан вскидывает руки и хватает его за талию. Блядь, как же так, как же он этого не предвидел? Ведь Брайан всегда так поступает. Тычет пальцами в гнойную рану, пока из нее не хлынет кровь. Расскажешь ему – и вот результат. - А ну сел на место, - на этот раз громче приказывает Брайан. Джастин вырывается, он не хочет, не хочет, чтобы люди – а Брайан в особенности – видели его в таком состоянии, но ничего не поделаешь, и он твердит себе – дыши – тысяча, девятьсот девяносто девять, девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто... - Не надо! Брайан лишь вцепляется сильнее, тянет его, дергает на себя, пока Джастин не валится обратно на скамью. А после закатывает глаза. - Успокойся. У Джастина трясутся руки. Он все еще пытается вырваться. - Не надо! – девятьсот девяносто три, девятьсот девяносто два. – Пусти меня! Пусти... - Если успокоишься и перестанешь истерить... Рвануться, толкнуть, хлестнуть рукой, локтем – в плечо... Девятьсот восемьдесят семь, девятьсот восемьдесят шесть... - Отвали... Кулаком по ребрам – девятьсот восемьдесят, девятьсот семьдесят девять – ботинком по лодыжке. Брызги слюны сквозь стиснутые зубы, шею ломит от напряжения, сухожилия сейчас треснут... Брайан хватает его за запястье, тянет на себя, отбивает рукой удар и тут же обхватывает ею Джастиновы плечи – сжимает, словно тисками, так крепко, так больно... - Успокойся, - шипит он сквозь зубы. – Расслабься! Схватка все не кончается, Брайан уже весь красный. Он не лупит Джастина в ответ – даже когда тот целится ему в лицо, метит кулаком в челюсть, только сжимает крепче и яростно сверкает глазами. У Джастина точно останутся синяки – на запястьях, на шее, на талии и там, где на бедре выступает косточка, та, что бьется сейчас о бедро Брайана. Джастин хрипит, отпихивает его руками, пригибает голову - девятьсот пятьдесят один, девятьсот пятьдесят – но Брайан буквально пригвождает его к себе, надежно фиксируя все тело - колени, бедра, плечи. - Назад, - рявкает он. – Валите на хуй! – приказывает кому-то – но не Джастину, нет. Кому-то другому, тому, кто подошел слишком близко, тому, кто попытался вмешаться. - Назад, - повторяет он и сжимает Джастина крепче – так крепко, слишком крепко. Девятьсот сорок четыре, девятьсот сорок три. – Прекрати. Джастин, перестань! Но Джастин не прекращает. Снова толкается, кусает Брайана за руку, перед глазами все расплывается, и он мельком видит след своих зубов – влажный и смазанный. - Я не могу дышать, - теперь он умоляет. Скребет ногтями по Брайанову плечу, хватает в горсть край пиджака и видит, что рука трясется. Девятьсот двадцать восемь, девятьсот двадцать семь. - Ты уже это делаешь. Уже дышишь. Слушай. Слушай! Брайан перехватывает Джастинову дергающуюся руку и прижимает ее к его груди. Она бьется в его ладони, горячая, влажная, вся в кровоподтеках. Джастин задыхается. - Я не могу... Брайан... - Можешь. Расслабься, - говорит он. Жаркое дыхание опаляет ухо. – Легче, - снова и снова, вздрагивая от Джастиновых рывков, хрипло, нежно. – Легче, – переводя дыхание. – Все хорошо. Джастин ловит ртом воздух. Восемьсот... восемьсот... И внезапно ощущает запах – лосьона после бритья, кондиционера для белья, Брайана... Челюсть ноет, шею ломит от напряжения, в кончиках онемевших пальцев покалывает. Он виснет на Брайане, вжимается виском ему в плечо, и рука, стискивающая его плечи, наконец, ослабляет хватку. Джастин прерывисто дышит, уткнувшись лицом в Брайанов пиджак, в плотную, шершавую ткань, влажно всхлипывает, моргает и чувствует влагу на щеках. Их грудные клетки тяжело вздымаются. Постепенно он начинает различать очертания и звуки, и трепет дыхания на его волосах. Пальцы Брайана перебирают пряди, губы касаются макушки. - Все хорошо. Ласка, замаскированная под раздражение. Моргнув, Джастин начинает различать лица людей, столпившихся в боковом проходе. Их там слишком много, всех и не рассмотришь. Мать испуганно таращит глаза. Деб, Линдси, Бен, Эммет... Он вздрагивает, с трудом отцепляет руку от Брайанова пиджака, вытирает щеки. Движения выходят резкие, рваные. Джастин жадно глотает воздух и отпускает себя, позволяет себе дрожать, ощущать запахи, видеть, слышать, дышать. Позволяет Брайану к нему прикасаться. - Все хорошо, - рот словно покрыт изнутри наждачной бумагой, голос выходит резкий, отрывистый, неловкий, скрипучий. Общий вдох облегчения чувствуется, кажется, всей кожей. Наконец, они начинают расходиться, отступают один за другим, переживая некую смесь шока и досады. Джастинова мать садится прямо за ними. И вот в проходе остается только Деб. - Ты не мог, конечно, как нормальный человек просто принести ему гребанные цветы, верно? *** Церемония очень красивая. Ну, наверное. Джастин вообще-то точно не знает, потому что Брайан продолжает перебирать его волосы. Пока идет служба, он дважды вздыхает, один раз откашливается и один раз закидывает ногу на ногу. А еще он теплый, надежный, и пахнет от него восхитительно и до сих пор знакомо. Джастин засыпает прямо вот так, привалившись головой к Брайанову плечу. Рука Брайана обвивает его шею, а пальцы сначала ерошат волосы, а потом добираются до кожи головы и принимаются аккуратно надавливать, массировать, успокаивать. Джастин не знает, сколько проходит времени. В голове шумит – но не то чтобы неприятно. Так бывает, когда впервые затягиваешься сигаретой или слишком надолго задерживаешь дыхание. Все зудит. Шея, запястья, коленки, мышцы, которые он давно уже не задействовал. Когда он просыпается, вокруг темно. В часовне пусто, а пальцы Брайана все еще перебирают его волосы. И вдруг резко замирают. - Джастин? – мама. - Мне пора идти. Она стоит в футе от него, чуть наклонившись вперед, и смотрит большими глазами, в которых даже с такого расстояния читается вопрос. - Хорошо. Шепотом, чтобы не разрушить что-то слишком непрочное, слишком хрупкое. Не двигайся слишком быстро, не говори слишком громко - еще спугнешь. Она улыбается, но в глазах ее теперь мелькает сомнение - и страх. - Я позвоню. Она кивает. Когда она уходит, пальцы Брайана снова приходят в движение – просто легонько поглаживают, нежно и неторопливо. - Хочешь уйти? – спрашивает он. - Нет, - быстро отвечает Джастин. Прижимается теснее и вдыхает запах ткани, что трется о его щеку. Пальцы Брайана продолжают двигаться. *** И все же навечно тут не останешься. Приходят уборщики и начинают собирать цветы и венки, протирать скамьи, мыть пол. Часовня закрывается, и Джастин поворачивает голову, утыкается лицом Брайану в плечо, нюхает, вздыхает и решает про себя, что пусть лучше Брайан разрушает это их единение. Брайан не раз причинял ему боль – прогонял, отвергал, отталкивал, давал обидные прозвища, никогда не делал выбор в его пользу – так, снисходил, если не подворачивалось ничего получше. А потом вообще уехал и не позвал Джастина с собой, только велел на прощание идти вперед и не оглядываться. И сам тоже не оглядывался – он так ни разу и не приехал, ни когда Джастин был в больнице, при смерти, ни когда его, наконец, выписали домой. И все же то, что Брайан проделывает сейчас, оказывается больнее всего. Сейчас он встает, разом разрушая все установившиеся между ними формы контакта, одергивает пиджак, разглаживает морщинки на ткани и потягивается. И это ужасно больно. А ведь на этот раз Брайана даже и обвинить не в чем. Джастин не жмется к нему, не вцепляется в руку, не виснет на локте. Просто идет вслед за Брайаном к машине, скрестив руки на груди, дрожа и стуча зубами. - Ты пропустил похороны. Брайан, закурив, широко разводит руками, словно бы говоря – вот он я, не нравится, не ешь. - Думаю, Вику было бы на это насрать. До дома Джастина они едут молча, как и в прошлый раз. Только сегодня Брайан не выходит вслед за ним из машины, даже двигателя не глушит. В эту ночь Джастину снится худший кошмар за всю его жизнь. Просыпается он от того, что падает на пол, валится на него ничком. И в первый момент не может даже понять, отчего ему так больно – от удара или от самого сна. Но затем боль охватывает всю щеку и расползается дальше, заполняя черепную коробку. И Джастин орет так, что слышат его, должно быть, все четырнадцать этажей. И только поднявшись на трясущиеся ноги, он вдруг понимает, что находится в холле здания. Пару минут он стоит там, растерянно оглядывается, моргает сонными глазами, дрожит, трет лицо и старается выровнять дыхание. Потом он возвращается в свою квартиру и на ходу чувствует, как гудят ноги. Этому может быть только одно объяснение – он слишком сильно отталкивался ими от пола на бегу. В первый раз – в первый раз за все это время - он попытался убежать от кошмара. Раньше он только прятался.