Смотрюсь в тебя, как в зеркало

На улице всё ещё темно, когда я выбираюсь из постели, чтобы в четвертый раз оставить тебя, мою единственную... И уехать на следующие полгода, оставить так полюбившийся за эти пару дней Лос-Анджелес. Оставить с тобой частичку своего сердца. Едва я сяду в самолет до Вашингтона, меня разорвет на части от боли и тоски. Как же больно, безумно больно любить тебя, Лекса. Но никогда, ни за что на свете, я не променяла бы эту боль на иллюзорное, выдуманное счастье. Никогда, слышишь? Если бы ты только сказала... если бы дала знак, надежду... Ведь, знаешь, нет больше никакой миссис Коллинз. Я давно уже прежняя Гриффин, та самая, которую ты воскресила, как феникса из пепла. Я ожила благодаря тебе, а ты и не подозреваешь... – Аэропорт, рейс через полтора часа, поэтому побыстрее, я доплачу. – Таксист-индус понимающе кивает и заводит машину. С каждой секундой рева прогреваемого двигателя у меня что-то умирает внутри, загибается и задыхается. От желания остаться, остановить время, изменить всё и сломать систему – просто оставшись с тобой, в твоей постели, в этом городе... Я погибаю, надрывно кричу внутри, глядя в последний раз на твои окна на третьем этаже новостройки на окраине города. Ты – всё, что у меня есть. И ты – то, чего у меня никогда не будет. Я уже захлопывала за собой дверь такси, когда ты в одной пижаме с шортиками и домашних тапочках выбежала за мной в прохладную Лос-Анджелесскую ночь. Догнала машину, встала перед капотом и заставила таксиста ударить по тормозам. Я, испугавшись, выскочила на улицу, чтобы хорошенько встряхнуть тебя, заглядывая в отчаянные, слегка безумные, но такие родные глаза. – Что ты вытворяешь? Простудишься же, и под колеса попадешь! – Я почти ору, мысленно отгоняя жуткие картинки возможной аварии, твоей смерти и прочей ерунды. Ты должна жить, быть, существовать. Ты для меня – самое ценное во всем мире. – Останься со мной! – Ты дрожишь так сильно, что приходится обнять и крепко прижать к себе. Мне показалось, что я ослышалась. – Что ты там бормочешь, Лекс? – Обнимаю с четким осознанием, что никогда в жизни больше не хочу отпускать тебя. Вот только мотор такси снова рычит в ожидании. – Останься. Навсегда останься. Не уезжай, не бросай меня. Мы больше ничего никому не должны. Никогда. Давай будем, будем только мы с тобой. У меня плывет перед глазами и земля уходит из-под ног. Кажется, я действительно покачнулась, ибо чувствую, как твои руки вовремя подхватывают меня, удерживая в вертикальном положении. Сердце выпрыгивает из груди, а давление явно скакнуло за допустимую отметку. Мне всё ещё не верится. Всё ещё гудят в ушах на повторе твои слова... Но боль исчезает, отходит на задний план, оставляет нас обеих. И я вдруг понимаю, что ты готова. Готова, как и я, бороться за наше будущее, бороться за нас. Ты не оставишь меня и не дашь мне оставить тебя. Мы больше ничего никому не должны! – Как же твоя жизнь, свобода, как же наши договоренности отпускать друг друга? – Я плачу так надрывно, что таксист, понимая подоплеку происходящего, машет рукой и скрывается в ночи, оставляя нас у твоего подъезда. – К черту всё и всех. К черту, слышишь? Останься. Я не могу без тебя, Кларк Гриффин. – Сильные руки обхватывают в кокон, а губы касаются моих спутанных волос. – Я люблю тебя, Лекса. – Мои слова едва слышны через порывы ветра, но ты чуть крепче обнимаешь меня, прижимая к себе. – Я всегда буду с тобой, принцесса. И тогда мы обе замираем, затихаем, сливаясь друг с другом. Мы вечны. Отныне и навсегда, мы вечны. Что бы ни случилось, как бы ни сложились наши жизни – мы будем друг у друга. В ту зимнюю Лос-Анджелесскую ночь я наконец осознала, каково это, когда тебя любит сама Лекса.