***
Лихорадка оказалась милостивым палачом. Ведь Оливер в каком-то смысле горел. Горел с безумной улыбкой на губах. Горел изнутри, горел снаружи. Очищался. В последний день своей жизни он горел особенно мучительно. Но как же это было сладко… Осознание того, что это плата за вход в лучший мир, приятно манило. В тот день Оливер снова вернулся в страшное морозное утро сорок девятого. Снова глянул в спокойные голубые глаза. Снова услышал приятный голос с лёгким заиканием. Снова увидел кровь на плахе и лезвии топора. Любил Кромвель короля? Да, пожалуй. Любил… И сам же свёл в могилу. Сам. Как так-то? Как так получилось? А перед самой смертью лорд-протектор вдруг улыбнулся. У него будет возможность попросить прощения. Или хотя бы попытаться… Попытка ведь не пытка, правда же? Он достоин прощения? Достоин ли он вообще чего-нибудь?Часть 1
19 января 2017 г. в 21:20
— Когда я подниму руки вот так — рубите смело, — это последнее, произнесённое голосом Его Величества, что услышал Оливер. Да и вообще последнее.
Вот тогда он замёрз, заледенел, как Темза в тот проклятый Богом год. Да вот беда: Темза к весне растаяла, а вот Оливер… Айсберг в его душе оставался с ним до самой его смерти. Смерть… Что это такое? Что за ней? Царство Небесное? Ад? Пустота? Кромвель не знал этого. Во всяком случае сильно сомневался, что хоть что-то в этом мире говорит правду на это счёт. Даже Библия. И она лгала.
В тот промозглый январский день лорд-протектор впервые задумался о том, что Карл и он после смерти окажутся в разных местах. Или исчезнут. Растворятся в вечности. Оливера манило слово «вечность». Но только при условии, что и казнённый английский король там. Никак иначе.
Вечером страшного тридцатого января тысяча шестьсот сорок девятого лорд-протектор много думал. И вспоминал. Всё, что остаётся у айсберга, заснеженной неприступной вершины, ледяной пещеры — воспоминания. Потому что они уже больше никогда не оттают. Только если сгорят… Оливер где-то слышал, что огонь очищает. Иногда ему снились языки пламени, охватывающие его с ног до головы. Очищение? Чтобы подняться выше? Для этого не страшно сгореть дотла.
О, Кромвель цеплялся за воспоминания. Он не знал, зачем. Но он догадывался, что это рано или поздно погубит его. Пусть. На этой земле не было никого и ничего, что бы хоть немного удерживало. Теперь не было.
Оливер вспоминал свою первую встречу с королём. О чём он тогда просил? О правах для парламента? Кто знал, что с этого разговора начнётся гражданская война? Кто знал, что после этого Оливер единственный раз в жизни начнёт хоть кем-то дорожить? Кто знал, что он своими руками подпишет этому кому-то смертный приговор? Лучше бы Англия погрязла в абсолютизме. Лучше бы Кромвели отправились в Америку. Лучше бы… Лучше бы… Чёртово сослагательное наклонение. История его не знает. Глупо, чёрт её побери.
Битва при Нейсби. Нейсби. Одно слово — резкий поворот не туда. Король проиграл. Проиграл. Шах и мат, Ваше Величество. Но даже тогда он оставался гордым. Слишком гордым, чтобы заметить, что он небезразличен Кромвелю. Слишком гордым, чтобы вообще что-то замечать.
— Вы проиграли, Ваше Величество, — всё, что будущий лорд-протектор смог тогда сказать. Обожание застилало глаза.
— Я знаю, — это безразличное спокойствие. Будь ты проклят, Карл Стюарт. Будь проклят за то, что не видишь дальше своего носа.
А ведь Оливер пытался договориться. Правда, он пытался. Но Карл был непреклонен. Три года был непреклонен. На суде всё время говорил, что прав он, никто другой. Он всегда считал себя правым. К чему были эти три года? К чему Кромвель так долго ходил вокруг да около и наносил никому не нужные визиты пленному королю? Он ведь с самого начала понимал, что Стюарт не согласится ни на какие условия. Но всё же Оливер каждый раз исправно являлся на встречи. И каждый раз говорил себе, что эта встреча будет последней. Зря.
Приговор. Только на следующее утро Кромвель понял, что он натворил. Росчерком своего пера уничтожил человека. Дорогого ему человека. Безбожно красивого и… в общем-то не самого плохого короля.
Как тогда сжалось сердце лорда-протектора, когда он увидел тот потерянный, напуганный, печальный взгляд Карла после того, как он услышал о собственной казни… Как Оливер тогда проклинал себя, когда понял, что с ним, с «железным» Кромвелем, такое… Поздно понял. Слишком поздно. Приговор уже огласили.
Кромвель молча смотрел, как топор опускался на шею Стюарта, и его сердце отбивало последние удары. Больше оно у лорд-протектора не билось. Застыло в вечном холоде.