***
За окном стремительно пролетали унылые, окрашенные в серый цвет вечерней темнотой пейзажи. Такой же грязной, как и этот вечер, лентой тянулся поезд вдоль безграничных плантаций. Света в вагоне не было. Саске крутил в руке коробок с размокшими спичками, прислушиваясь к размеренному постукиванию колёс локомотива. Ему досталось место у окна, но он этому не радовался. Всё время слышался тихий свистящий звук снаряда, рассекающего воздух, и мышцы его тела напрягались; он едва заметно отворачивался от окна, готовый к тому, чтобы пригнуться и уберечь лицо и голову от осколков. Но это ему только казалось. Уже четырнадцатый раз. И он продолжал крутить в руке коробок, время от времени сосредотачивая внимание на безобразных пейзажах за окном. Хотя это и радовало глаз больше, чем безграничные окопы.***
— И говорят, эта мелкая заварушка может перерасти в самую настоящую войну… Саске почувствовал, как Сакура сильнее сжала его предплечье. Он тихо выдохнул и прибавил шагу, стараясь как можно быстрее покинуть тесный переулок, завернуть за угол и не слушать старого тучного аптекаря, который любил в обеденный перерыв выходить на улицу, освобождаясь от плена деревянных полочек, пузырьков с микстурками и вонючих мазей, чтобы с умным видом читать газеты и вести заумные беседы с продавцом из овощной лавки. Стук женских каблучков участился, Учиха сильнее сжал ручку зонтика. Наконец они завернули за угол, и Сакура с облегчением выдохнула, но шаг не замедлила.***
В оконном отражении Саске видел, что она расчёсывала волосы. Щёткой размеренно перебирала прядки, осторожно снимая все невидимки, что до этого поддерживали несложное плетение, и складывала их в отдельную коробочку. Девушка прислушивалась к тому, как он чистил оружие: каждый раз, как раздавался какой-либо шум, Сакура замирала и отстраняла голову от небольшого зеркальца, переводя взгляд на его спину. Украдкой он это заметил, когда положил уже собранный пистолет на полотенце, что было разложено на подоконнике, и наблюдал, как розовое пятно её волос в отражении приподнялось. Саске замер на несколько секунд и устремил взгляд на дверь, открывающуюся в соседнем доме. Оттуда вышел их сосед — сторож местного завода по производству стекла. Саске здоровался с ним каждое утро, как выходил на работу. Его сопровождал высокий мужчина, что держал в руках небольшую, но толстую папку. Они перекинулись парой слов, а затем разошлись. Лицо соседа казалось очень суровым и сосредоточенным. — Тебя заберут? — тихий голос девушки заставил его отвернуться от окна, и он тут же встретился с её тревожным взглядом. — Может быть, — эти слова дались ему с трудом: голос прозвучал хрипло, и на последнем слоге Саске запнулся. Взор тут же устремился на побелевшие костяшки пальцев, что крепко держали вычищенное оружие. — Скорее всего, — он вздохнул, подошёл к письменному столу и отодвинул верхний ящик, торопясь спрятать пистолет. — Ясно, — когда Саске повернулся, Сакура уже отложила расчёску в сторону и крутила в руках пудреницу. Её лицо помрачнело. Он приблизился к Сакуре и положил руки на её плечи, сминая ткань платья. — Не плачь, — Саске наклонился и поцеловал розовую макушку, вдыхая почти выветрившийся с её волос парфюм. Сладкий персик и едва уловимые нотки цветов. После того как она распустила причёску, прядки вились крупными волнами, что на её короткой длине смотрелось нелепо. — Я не плачу, — её голос заметно дрогнул, но глаза по-прежнему оставались сухими. В тесном кабинете как-то резко перестало быть уютно. И на один момент ему всё показалось чужим: дубовый письменный стол, книжный шкаф с подбитой ножкой, туалетный столик, за которым они сидели, и стопки книг, что выстроились под подоконником, — им не хватило места на ветхих полках старого шкафа. Взгляд наткнулся на оконные занавески бледно-жёлтого цвета: они казались тусклым пятном жизни на фоне пасмурной реальности, что вяло протекала за окном. Они с Сакурой их когда-то выбрали вдвоём. В ясные дни, подсвечиваемые яркими лучами солнца, занавески составляли приятную картинку: едва трепыхающиеся от слабых порывов ветра, будто светящиеся фонарики, которые стоит только подтолкнуть рукой, и они медленно поднимутся… Но капли дождя, что ударились об оконное стекло и быстро устремились вниз, оставляя за собой мокрые дорожки, разбили мелочь тёплых воспоминаний. Занавескам нужно подождать лучших времён и погоды. Дождливый день. Дождливая ночь.***
Сакура только недавно перестала ворочаться и, казалось, уснула. При тусклом освещении уличного фонаря, свет которого просачивался в спальню, Саске рассматривал черты её спокойного лица. Женские пальцы слегка сжались и слабо потянули рукав его рубашки. Он прислонился к кроватному изголовью, по-прежнему находясь в полусидячем-полулежачем положении. Ожидал какого-то эмоционального взрыва, но всё проходило на удивление тихо и спокойно. По крайней мере, Сакура держала себя в руках, хоть и до последнего не хотела засыпать. Почти что силой уложив её в постель и опустившись рядом, он ставил весь этот спектакль с привкусом горечи в самом мрачном эпизоде. Иной сценарий действий привёл бы, наверное, к ещё худшим последствиям для них обоих. Как бы ни хотелось ему этого избежать, но то, что должно было случиться, произойдёт. Поэтому он перебирал мягкие пряди её волос, прислушивался к спокойному дыханию и время от времени поглядывал на небольшую дорожную сумку, что стояла, полностью упакованная, под окном. Целый вечер Сакура бросала на неё косые взгляды, с каждым разом становясь бледнее и бледнее. Они десять раз обговорили то, что происходит и что будет дальше. Позже, когда уже лежали в постели, Саске нёс какую-то чушь. Такого с ним давно не было, но он рассказывал всё подряд: про соседей, переехавших жить на другую улицу, про смешные калоши, что он увидел на витрине магазина, про рутину на работе (от которой его освободили ещё неделю назад, но об этом он Сакуре не говорил), про тёплые зимы, что обещают в этом году, и что-то ещё совершенно несвязное. Он умолк лишь тогда, когда Сакура уснула. Время измерялось её тихим дыханием. Когда за окном послышался звук машины, а в окно ударил свет фар, и шумный мотор неспешно протарахтел, забирая за собой прямоугольник света, переметнувшийся от одного угла тёмной комнаты к другому, Саске снова посмотрел на сумку. На душе стало очень скверно. Он поцеловал спящую Сакуру в лоб и встал с постели. Гул мотора перестал отдаляться и остановился на одной волне звучания, чуть дальше от подъезда, в котором они жили. Не дожидаясь громкого стука в дверь, Саске взял сумку и направился к выходу. Его уводили двое людей в форме; они ступали в темноту, и с каждой пройденной ступенькой его сердце как будто рывком опускалось. Позади остался один-единственный источник света — распахнутая дверь их квартиры, и Сакура в белой ночнушке, что стояла на пороге и душилась слезами, не смея переступить дальше и схватить его за руку, попытаться как-либо остановить. Они всё обговорили заранее. До десяти раз.***
На станции почти что не было людей. Саске поправил на плече рюкзак и направился к выходу, попутно разглядывая всё вокруг. Спустя год и три месяца из шести касс по продаже билетов остались открытыми только две. Вокзал казался каким-то серым, надтреснувшим, давно немытым гранёным стаканом. Спички в размокшем коробке негромко тарахтели. Он снял фуражку и вытащил из складок ткани сигарету и ещё один коробок — этот был сухим. Стояла тёплая июльская пора, в своей форме из плотной ткани он быстро взмок ещё до того, как вышел из здания вокзала на мало оживлённые улочки. Листья на деревьях, что росли вдоль шоссе, лениво трепетали. Саске взволновался, когда откуда-то из-за угла послышался звон и по рельсам спешно прошёл трамвай. Стуча подошвами сапог по мостовой, он направился к одному из тесных проулков, на ходу прикуривая сигарету. Вскоре он вышел к рынку. Перед глазами всё время всплывала картина былого, и его родной город казался сейчас… уставшим. Людей на улицах было меньше, на него смотрели истощённые лица, а что особо бросалось в глаза, так это цены. Сумасшедшие, выведенные чёрной краской на картонках при овощных лавках, бьющие все рекорды когда-либо виденного на витринах магазинчиков. Продукты первой необходимости подорожали в шесть раз. Он сокрушённо качал головой и всё пытался перевести взгляд на ботинки, но взор неустанно тянулся к витринам, к картонкам…***
Земля повсюду: вверх вздымались столпы почвы, под звуки разрывающихся снарядов их накрывало грязным дождём. Зарывались в землю, дышали ею, цеплялись за неё. В эти моменты она была для них всем. Саске прикрывал одной рукой голову, а другой крепко сжимал винтовку. И пускай он лежал, ему хотелось лечь дважды — отдохнуть от взрывов и выстрелов. Ему хотелось закрывать глаза не от земли и не от нежелания созерцать сорванные головы, осколки костей и внутренности, которые наподобие гадких букетов выпадали из тел. Ему хотелось закрыть глаза и увидеть сон. И избавиться ото всех переживаний, больше не засыпать с размышлениями о том, что он срывал кольца с гранат и бросал их в живых людей. Что он направлял дуло винтовки кому-то в грудь, а спустя мгновение на грязной от земли ткани проявлялись новые пятна отвратительного алого цвета. Из-за него, Саске, чьё-то сердце переставало качать кровь, а лёгкие прекращали вздыматься и доставлять кислород в организм. Вдоль позвоночника стелился холод, и всё, что мог чувствовать Саске, что могли чувствовать парни, которые, так же как и он, зарывались в землю и цеплялись за неё, будто за последнюю спичку, — это ожидание. Ожидание пули и окончания всего этого непрестанного хаоса.***
Было сыро и холодно. Чёрные облака, которые гнал сильный вечерний ветер, очень быстро меняли форму и достигали края горизонта, приобретая там же разительные перемены: вспышки артиллерийского огня мягко пылали, подсвечивая тучи. Саске сидел с товарищами на земле: все, как один, кутались в плащ-палатки, тесно прижатые боками друг к другу, и смотрели на россыпи искр, стараясь хоть от этого образа почувствовать тепло. Начался дождь. Крупная капля упала на тлеющий кончик сигареты, зажатой между зубов Саске. Тот разжал губы и выпустил последние клубни сизого дыма, после чего выплюнул сигарету. Во рту осталась лёгкая горечь. Рядом сидящий Наруто глубоко вздохнул и натянул капюшон аж до самого носа. — Дерьмо, — проворчал он. Саске покосился на друга, который всегда и во всём старался видеть только хорошее. Понемногу раскачиваясь и потирая ладони, Наруто запрокинул голову. — Тёплая комната, диван. А вечерком выходишь погулять. Уже и не верится, что такое бывает. Верно ведь? — протянул рядом сидящий Суйгецу. — Пожрать бы чего. На фронте кормили иногда хорошо, а иногда и не очень. Друг, который выразил желание о еде, был ещё тоньше, чем когда явился на фронт. Форма, испачканная в грязи, десять раз затвердела и смотрелась на нём грубым мешком. Дождь прекратился. Ещё некоторое время они сидели молча, пока Саске снова не вставил меж зубов сигарету. Наруто, замёрзшими пальцами ломая спички, с третьей попытки помог тому прикурить. — Что это там у тебя? — Суйгецу наклонился к плечу Саске, пытаясь разглядеть картонку небольших размеров, которая была выужена из нагрудного кармана. Уже и Наруто проявил интерес, и оба склонились, стараясь рассмотреть, что было изображено на, как оказалось, фотокарточке. Вот же она: затёртая, с трещинами и изгибами, в которые забилась грязь, но тем не менее по-особому дорогая Сакура. В солнечный ясный день она сидит на стуле под негустой кроной яблоньки. В её руках букет полевых цветов. Солнце окропило лицо белыми пятнами, тень от листьев ложится на хрупкие плечи, прикрытые лёгкой шалью, в сером платье простого покроя. Здесь от всего веет аккуратностью и изяществом: от того, как сложены её тонкие руки на коленях, от ног, обутых в чёрные туфли на небольшом каблучке, смещённых немного в сторону, показывающих всю красоту голеней и лодыжек. Чёрно-белый результат запечатлённого воспоминания не показывал того, что её волосы, собранные в опрятную причёску, розового цвета, что её глаза искрятся зелёной нежностью и на щеках играет румянец. — Ух ты, — выдохнул Наруто. Саске перевёл взгляд от фотографии на товарищей. На Наруто, который, подперев ладонью подбородок, с нежностью смотрел на Сакуру, и на Суйгецу, на истощённом лице которого застыла жадность. — Слушай, не дашь мне на один вечерок? Парень подавил злость, спрятал фотографию в карман и оттолкнул от себя друзей, тем самым растормошив их. Наконец-то придя в себя, Наруто пробормотал: — Ух и повезло тебе с такой красоткой. — Повезло, — вторил Суйгецу. Саске прикрыл глаза и только кивнул, выпуская из ноздрей табачный дым.***
В столовой, заставленной большим количеством круглых столиков, было почти всё занято солдатами. Сакура заранее заняла место у окна и спокойно сидела за нетронутой чашкой чая, повернув голову к окну и не видя его прихода. Сжимая в ладони ремень рюкзака, Саске медленно лавировал между столиков, не слыша дребезга посуды и многоголосых разговоров; взгляд был прикован только к её профилю. Не знал, что сделать с лицом: там застыла каменная суровая маска, и ему бы хотелось хоть как-то её смягчить, но, казалось, получалось лишь что-то страдальческое. Когда она повернула голову, ноги перестали сгибаться и получилось глупое вышагивание, а рука оттянула лямку рюкзака настолько, что тот моментально подпрыгнул и дал ручкой ему по шее. Девушка встала, продолжая касаться кончиками пальцев столешницы. Между ними стояло молчание. Что-то пошло не так. — Здравствуй, — подала она голос первой. Саске хотел выдавить из себя что-то, но только смотрел на её обеспокоенное, взволнованное лицо. Очень броскими были тёмные круги, залёгшие под глазами Сакуры. На ней было синее платье, подпоясанное белым фартуком. Он заметил и эмблему, вышитую на её груди, но не успел её рассмотреть, потому что девушка двумя быстрыми шагами сократила расстояние между ними и ласково обняла его. Тонкие пальцы коснулись широких плеч, сминая ткань одежды; его подбородок уткнулся в розовую макушку, и Саске будто оттаял, прижимая девушку к груди. — Здравствуй, — наконец-то мышцы лица расслабились, и уголки его губ приподнялись в сдержанной улыбке. — Присядем, — мягко сказала Сакура, отстраняясь от него. В следующий же момент её стул оказался возле его, в пустую чашку тонкой струйкой наливался горячий чай, и два кубика сахара опустились туда. — Как всегда, — подытожила она, и черты её лица прояснились. Чайная ложечка зазвенела, соприкасаясь с краями чашки. Он чувствовал при этом что-то странное, ведь встреча была для него ожидаемой: здесь подле него сидела Сакура, внутри него разливалось чувство спокойствия, но вместе с тем ощущался и страх. Отказываясь от попыток разбираться в себе на этот момент, он снова обратил взгляд на девушку, вглядываясь в родные черты. — Так где ты сейчас живешь? — спросил он, откладывая ложечку на блюдце. Сакура обхватила свою чашку с уже тёплым чаем и слегка нагнулась, вытягивая шею, чтобы пытливо заглянуть ему в глаза. — В соседнем городке N. Сюда на автобусе только час добираться — не так уж и много. Снимаю квартиру у одной пожилой женщины. Это совсем недалеко от госпиталя. Даже подземка есть рядом. Мне удалось найти жильё в очень хорошем месте и по доступной цене, — она улыбнулась, но когда в ответ последовал лишь кивок, её ладонь тут же легла на его руку. С ним что-то не так, и она это заметила сразу. Но лишний раз в душу не лезла, поэтому её пальцы лишь сжались на его ладони. Тёплые пальцы, и Саске был одарён серьёзным и уверенным взглядом: она бессловесно твердила о том, что всё будет хорошо, хоть Саске уже ни в чём не был уверен. — Служишь старшей сестрой, — подытожил он, запинаясь в предложении: горло свело. Его взгляд был прикован к эмблеме, вышитой на белом фартуке. — Да, — Сакура едва приподняла ладонь над его рукой и снова её опустила, возобновляя едва ощутимое тёплое касание. Пальцами второй руки она подцепила ушко полупустой чашки и одним мгновением допила чай. — Меня быстро повысили. В последнем письме я тебе писала, что работы много. И сейчас мне удалось вырваться лишь ненадолго. Через двадцать минут автобус. Саске накрыл ладонью внутренний нагрудный карман, тем самым прощупывая прямоугольную пачку, состоящую из её писем и одной фотографии. — Так скоро. На её лицо легла тень тоски, и губы тронулись грустной улыбкой. — У нас мало времени. — Пойдём, — Саске встал из-за столика, бросив на салфетку деньги за чай, и подал руку Сакуре. — Пойдём на улицу… В оживлённой толпе людей, одетых в гражданское, парень чувствовал себя странно. Они шли к остановке, и он обнимал её за талию. — Через три месяца я, возможно, получу увольнение. Я не хотел тебе об этом писать, потому что всё это ещё не точно. Но раз есть возможность сказать… — он умолк, не зная, как продолжить. Они остановились под знаком автобусной остановки, Саске смотрел в серьёзные глаза Сакуры и чувствовал, как на него ложилась тоска. Эта встреча была для него страшной, потому что спустя жестокие полгода на фронте он чувствовал, что изменился. Будто стал надтреснутым изнутри, и с каждым днём эта трещина всё росла и росла: расползалась внутри человеческого сосуда. Покуда она не станет настолько большой, что он расколется на несколько частей, возможно, теряя мелкие и не очень детали навсегда. Он боялся, что Сакура это заметит. Она это заметила, но в её отношении к нему ничего не изменилось. И в момент, когда из-за поворота вышел её автобус, они уже целовались, и солёный вкус её слёз на его губах он, наверное, никогда не забудет.***
— Ранение не сквозное, приятель, жить будешь, — Наруто поддерживал голову долговязого парнишки, года на два младше их с Саске. Новобранец. — Эй, Якуши, дуй сюда! — позвал он полевого медика, который как раз проходил недалеко от них в поисках пострадавших. Бой окончился, а раненые и мёртвые остались. Передав паренька в нужные руки, они с Саске побрели дальше, склоняясь над лежачими телами и выискивая признаки жизни. Тех, кто был мёртв, складывали рядом, чтобы потом похоронить. — И куда это Суйгецу запропастился, — спросил Наруто самого себя, почёсывая затылок. Саске, перед тем как склониться над очередным телом, окинул уставшим взглядом поле: грязь, тела, и потрёпанные товарищи, которым повезло уцелеть. Они ходили вразброд, точно так же, как Саске с Наруто, между тел и склонялись над ними. Поверженный противник отступал быстро и даже успел забрать почти все тела. Но время от времени встречались и погибшие в униформе, которая отличалась от их. Ещё ни одного живого среди них замечено не было. — А этого мы знали, — Наруто перевернул на спину мужчину, и Саске повнимательнее всмотрелся в лицо. Густая борода и большое количество ссадин и царапин усложняли процесс опознания, но он наконец-то признал в мёртвом Асуму. Они встречались лишь раз, в самом начале, когда прибыли на фронт. Ему было сорок лет, и он разительно отличался от мальчишек — желторотых птенцов, которых выдернули сразу же после окончания школы, всучили им в руки винтовки и отправили воевать. Он отличался и от зрелых парней: в волосах уже проскакивала седина, а взгляд казался очень мудрым. Со временем они видели мужчин и постарше, доводилось и стоять плечом к плечу, осыпая вражеского противника дробью пуль. Но Асума был среди них особенным. Солдат, который в прошлом был школьным учителем. Такое не забывалось. — Хороший был мужик, — сдержанно сказал Саске. Они знакомились с кем-то и прощались в краткие сроки. Чаще всего кто-то доносил информацию о гибели в подаче: «А помните того малого, что на губной гармошке хорошо играл? Слышал, он на мине подорвался неделю назад». Или же просто больше месяца не слышно и не видно — сразу уж и записывали или же в погибших, или же считали ранеными и отправленными домой. Их рота время от времени пополнялась новобранцами, и зачастую это были полнейшие неумёхи, которые и сами не знали, что они забыли на фронте. Но за месяц старшие подтягивали их, и всё становилось на свои места. — Ну, давай, — Саске взял Асуму под руки, Наруто же ухватился за ноги. Они подняли тело и медленно пошли к участку, где мёртвые тела складывали рядом. «С каждым разом потери воспринимаются всё легче и легче», — думал Саске, укладывая тело на землю. Эта треклятая война сделала из него что-то страшное. Здесь совесть не в помощь, и какие-либо подачки в сторону противника не приветствуются. Там есть такой же парень, как и он, Саске, которому дали в руки пистолет и сказали идти воевать, и ему от этого никуда не деться. Уже спокойно воспринимать смерти тех, кого знал, потому что это здесь — в этом месте и в это время — дело привычное. И последнее, что уверяло его в том, что он остается человеком, — это способность улыбаться время от времени от шуток Наруто и тёплые чувства, что просыпались в его душе, когда он смотрел на фотографию Сакуры. Они уже собирались идти дальше на обход, да только Наруто резко замер и вцепился взглядом в тело, которое несли двое парней. — Что вы с ним делаете? — закричал он. Саске заметил в глазах друга ужас и снова перевёл взгляд на парней. Сердце пропустило удар, и показалось, что время на миг остановилось. Остановилось, пока Наруто не бросился к мёртвому телу, вырывая его из рук парней. Сгорбившись, обнимая за плечи Суйгецу, он растерянно смотрел на его бледное лицо, измазанное кровью. — Позовите врача. Ему наверняка можно помочь! Саске подошёл к другу, на ходу засовывая руки в широкие карманы штанин. — Идите, парни. Продолжайте обход, — он не думал, что его голос может прозвучать так спокойно. — Наруто, — обратился он уже к другу, который разговаривал с трупом. — Наруто, — повторил снова, когда тот не обратил внимания на оклик. Всё это время его взгляд был устремлён на красное пятно на затылке. — Ему уже ничем не поможешь, и ты это знаешь, — он присел и взял мёртвого друга за ноги. — Давай донесём его. Суйгецу был ему не просто знакомым, славным малым или «хорошим человеком». За всё время, что они воевали, им удалось продержаться втроём. До сегодняшнего дня. И пускай смерть тех, кого он знал, воспринималась уже спокойно, ведь за всех не напереживаешься. И осознание того, что был человек — ходил по земле, дышал и смеялся, а в какой-то момент его тело уже засыпали землёй, — не могло приниматься легко, если речь шла о смерти друга. Он вытирал тыльной стороной ладони влагу с щёк, когда они снова шли по полю, приближаясь к мёртвым телам и раненым. — Похороним его лично, — глухо отозвался Наруто спустя десять минут молчания. — Да, — согласился Саске, оборачиваясь на сложенные тела покойных. На один момент он застыл, когда увидел, что между них стояла высокая худая женщина с длинными, грязными и спутавшимися волосами, одетая в какие-то лохмотья. Крепко закрыл глаза и снова открыл их, после чего возобновил движение. Показалось. Женщинам здесь делать нечего.***
Отпускную он провёл в небольшом городке на съёмной квартире, так как Сакура не могла покидать работу дольше чем на два дня. Возможно, это было и к лучшему: Саске не был уверен в том, что готов снова окунуться с головой в почти забытую жизнь лишь для того, чтобы спустя пять дней упаковывать свои мелкие пожитки в рюкзак и снова отправляться на фронт. И он это понял в первый же вечер: всё давалось с трудом, тяжёлые мысли давили на него, отвлекая от дел. Идеальная картина: Сакура после первой смены с уставшим лицом подходит к дому, на ходу копошась в сумке, выискивая в маленьком кармане связку ключей, и стоит ей лишь заметить его, сидящего на ступенях дома, подставившего своё лицо последним лучам заходящего солнца, как тяжёлая сумка с дребезгом падает на тротуар, а руки сгибаются. И в мгновение её лицо преобразовывается — сияет счастьем; девушка бежит навстречу ему, спеша обхватить шею руками, прильнуть тёплыми устами к родным губам и быть поднятой вверх, от счастья вытянуться как струна и уловить шелест широкой юбки, которую подхватил лёгкий ветерок. Всё это раскололось, стоило ему оказаться в ванной. Оттирай не оттирай, а грязь настолько глубоко въелась в мелкие трещины на руках, что они служили будто напоминанием обо всём, от чего ему больше не избавиться никогда. Саске не без помощи Сакуры вспомнил, что, перед тем как лечь спать, нужно снять с себя форму. Им с товарищами часто доводилось купаться в ближайшем водоёме, наскоро обсыхать и снова надевать на себя загрубевшую от грязи форму. Вспомнил, как Сакура присела перед ним в прихожей и помогла снять с ног сапоги: о том, что подобное нужно проделывать, он уже и напрочь позабыл. Он не подумал о гражданской одежде: сидел на низком табурете с одним лишь полотенцем на бёдрах, склонившись над тазом с грязной водой, всё чаще и чаще ударяя о поверхность воды мочалкой. Его форму Сакура взялась отстирать и вынесла на кухню; в моменты, когда он не тёр с яростью ладони, можно было услышать звуки хлюпанья воды и выкручивания ткани на кухне. Саске ещё раз пришел к тому, что то, чем он сейчас занимался, абсолютно, совершенно бесполезно. В голову даже пришла безумная мысль: ему здесь не место. Он уставился на красные ладони с чёрными линиями, не зная, что делать дальше. В голове внезапно стало пусто, и ни одна мысль не всплывала на поверхность. Послышался звук открывающейся двери, и по спине дало сквозняком: это в ванную зашла Сакура. Тёплые ладони легли ему на плечи, слегка сжав их, а затем она отобрала у него мочалку и стала протирать спину. — Пока что будет так, а одежду я тебе завтра утром куплю. Всё будет хорошо, — тихо, успокаивающим тоном сказала Сакура. — Да. Хорошо. Он не знал, что ему делать. Пальцы зарылись в волосы, перебирая влажные пряди, и Саске успокоился. — Пойдём, достаточно уже, — девушка потянула его за руку, заставляя подняться.***
Казалось, что он забыл, как вести себя с девушкой: луна заглядывала в окно, обливая молочным светом миниатюрную фигуру Сакуры. Тонкая белая ткань домашнего халата, оштрихованная тонкими синими полосками, будто светилась в темноте. Они стояли в темноте друг напротив друга, и Саске почему-то во всём показался себе неуклюжим. Его большие ладони, что тянулись к её талии, но не смели достичь конечной цели. Её робеющий взгляд. Саске даже в какой-то момент стало трудно сохранять равновесие. Почувствовал, что начал шататься. Девушка прильнула к его груди, осторожно обвивая руками шею. Саске устало вздохнул, стараясь убрать со своего лица страдальческое выражение. «Наслаждайся моментом». Он поднял её, вцепившись пальцами в бёдра, но старался сильно не сжимать, чтобы не оставить на нежной коже синяков. Пружины тихо скрипнули, когда он посадил Сакуру на кровать. Быстро справился со всеми мелкими пуговичками на халате, нащупывая их пальцами и в то же время исследуя по почти забытому маршруту тело Сакуры. Пряный запах женской кожи был наподобие приятного сна, события которого он вспомнил лишь спустя несколько дней, а до этого ходил с памятью о том, что приснилось что-то хорошее.***
Просыпаться в чистой, свежей постели, прикрывать рукой глаза от тёплых лучей утреннего солнца, что пробивалось сквозь оконные стекла. Вслушиваться в цоканье настенных часов и приглушённого шепота городской жизни: за окном шум транспорта, пение птиц и говор людей. Сакура упорхнула спустя две минуты, как он проснулся. Успела лишь оставить на стуле одежду, сказать о завтраке, что ждал его на столе, и поцеловать на прощание, перед тем как убежать в госпиталь. Обещала, что выбьет себе три выходных дня. И если всё получится, то до обеда она уже будет дома. Саске потянулся, прислушиваясь к тому, как похрустывали позвонки, а затем сел в постели. Съёмную квартиру он нашёл для себя местом неуютным, хоть и было видно, что здесь жила Сакура. Она разбросала вещи, при взгляде на которые у него в памяти возникали тёплые воспоминания и мысль, что «так и надо», «так привычно». Кофейная турка, одним ребром стоящая на плите, а другим — на разделочном столе, совсем лёгкий беспорядок, который он находил для себя таким уютным: разбросанные книги, журналы и брошюры на столе казались какой-то отдельно сложенной композицией. Одежда всегда висела на плечиках вешалки, но не в шкафу, а на его ручке, например. Лучи солнца грели ему лицо. И на вопрос «что же мне делать?» лениво выполз ответ: «Жить. Наслаждаться моментом». Саске улыбнулся, встал с кровати и отправился на кухню.***
Странно, но Саске чувствовал только расслабленность. Звук как будто отключили, и в ушах стоял противный звон. Странное тепло окутало тело, разум накрыла сонливость. В голове даже мелькнула радостная мысль о том, что он наконец-то поспит. И Саске этому очень обрадовался. Идиллия длилась до тех пор, пока кто-то не перевернул его на спину. Это был… Наруто? Да, точно, Наруто. Он что-то кричал ему. Другим. Потом — снова ему, потряхивая за плечи. Земля вздрагивала от взрывов, он лежал на спине, уставившись взглядом, подобно опьяневшему, на искрящиеся звёзды, а над ним летали пули, и ничего не прекращалось. Друг продолжал что-то кричать, но Саске ничего не понимал, не слышал, да и не хотел, в общем-то. Он хотел похлопать Наруто по руке и сказать, что всё будет хорошо, но не мог пошевелить ни единой конечностью. Он устремил взгляд в небо, чувствуя, как его выворачивало и захлёстывало непонимание происходящего. Напоследок, перед тем как впасть в небытие, он почувствовал нарастающее жжение в предплечье.***
Саске запутался в том, кто на кого смотрел: он на безобразный белый потолок, покрытый трещинами, или тот — на него? Всё тело было будто из ваты, а звук доходил до него в таком плохом качестве, что складывалось впечатление, будто в его уши налили воды. Слышал только, что неподалёку кто-то с кем-то разговаривал, и время от времени кто-то проходил недалеко от него. Саске просто терпеливо ждал, заставляя себя вспомнить хоть что-то и понять, где он. Хотя, судя по всему, в лазарете. Но если так, то что же с ним случилось? Размеренные шаги приближались, казалось, к его кровати. Увидел над головой женские руки, что тянулись подбить подушку. «Сакура», — подумал он. Тёплая ладонь легла на лоб. Он успокоился и закрыл глаза, проваливаясь в сон.***
На стуле у кровати сидела женщина. Он внимательно её рассмотрел: тощие руки, мертвенно-бледная кожа и тёмные круги под впалыми глазами. Что-то между изодранным платьем и широким бинтом, обёрнутым вокруг тела, было на её болезненно худой фигуре, напоминающей скелет. Саске поморщился, удивляясь, к кому такие посетители могли нагрянуть. Было странным чувство того, что он уже где-то её видел, а также неприятно настораживало, что её взгляд был обращён на него. Избегая неприятного, он повернул голову и снова уставился на белый потресканный потолок. — Сестра Узумаки, седьмая кровать! — послышалось где-то в углу большой комнаты. А спустя минуту Саске увидел уже знакомые руки. Сначала ладонь, что снова легла ему на лоб, а позже он почувствовал, как отбросили в сторону одеяло и принялись ощупывать предплечье. Над ним склонилась рыжая девушка, большая оправа очков которой соскальзывала с её переносицы. Униформа указывала на то, что она работала сестрой милосердия. — Где мои вещи? — На прикроватной тумбе, — слегка раздражённым тоном ответила она; когда же взгляд встретился с его уставшими глазами, упрямые черты лица девушки смягчились. — Вы знаете, что произошло? Он покачал головой, при этом морщась от боли. Сестра замерла, а лицо её снова изменилось — теперь оно было очень сосредоточенным. Пальцами она продолжала ощупывать его руку, а затем начала что-то разматывать. — Что случилось? — Вам… ампутировали конечность. Осколок гранаты попал в руку и перерезал почти все соединения. Мне… мне жаль. Саске медленно поднял обе руки, потому что по ощущениям не мог понять, что неправильно. Стоило ему напрячь мышцы, как пришло осознание, что левая рука легче. Он со странным чувством смотрел на левую руку, а точнее на то, что от неё осталось: культя с неснятыми перевязками. Сестра молча сидела около него, давая время, чтобы он пришёл в себя, а затем аккуратно потянулась пальцами к руке, чтобы продолжить делать перевязку. — И что теперь будет? — потрясённо выдал он. — Домой отправят, что же ещё, — девушка посмотрела на него из-под густых ресниц, и он заметил в её глазах сожаление. — Домой… — вторил он ей. Пора возвращаться домой. Словно что-то вспомнив, он повернул голову в сторону, намереваясь поинтересоваться у сестры, что за странная женщина сидела у его кровати. Но стул был уже пустым. Вопрос застыл, так и не сорвавшись с губ.***
Скорее всего, Сакура теперь будет сама делать ему перевязки. Интересно знать, как она отреагирует, когда увидит его… таким? Он стал… инвалидом? И Саске больше не попадёт на фронт? Он возвращался домой навсегда? Живым. И почти что целым. А его товарищи остались воевать. — Треклятая война.***
Виноград, что плёлся над их окном, значительно вырос за то время, что Саске здесь отсутствовал. Из писем, хранившихся в нагрудном кармане, он знал, что Сакура должна была пробыть в городке N до начала июня, а затем возвращаться домой. По идее, сейчас он должен был застать её дома, но ключ от входной двери нашёлся под ковриком, а квартира была пуста. Более того, сложилось ощущение, будто в жильё никто не возвращался: всё было непривычно холодным, покрытым тонким слоем пыли. Он распаковывал вещи с помощью одной руки, не без труда переодеваясь в гражданское, и ставил на плиту чайник — всё это время Саске пребывал в смятении. Сакура не могла куда-то съехать или уйти, бросив его. Возможно, её задержали на работе и она всё ещё в другом городе, лечила раненых в госпитале, возвращая кому-то жизнь, объявляя страшные и в то же время радостные диагнозы (он почувствовал облегчение, когда узнал, что вернётся домой, но в то же время чувствовал вину перед теми, с кем когда-то стоял плечом к плечу, ведь они остались дышать смертью каждодневно, а он шагал по мирным улочкам своего городка). Как бы ему этого ни хотелось, но он решил, что завтра утром проведает мать Сакуры, которая жила на другом конце города и с которой у него были не самые тёплые отношения. Но, возможно, она что-то знает о Сакуре? С такими мыслями он готовился ко сну, попутно осознавая, что впервые за длительное время будет спать совершенно один.***
Саске пришёл к тому, что она — галлюцинация. Ведь то, что женщина сейчас стояла возле окна, положив грязные руки, испачканные землей, на подоконник, никак не могло быть реальностью. Он лежал в постели, лениво закинув руку за голову, и рассматривал её длинные спутавшиеся чёрные волосы. Практически всё в её облике вызывало отвращение. По спине пробежался холодок, когда тощая повернула голову в его сторону и они встретились взглядами. Тёмные глазницы были так выразительны на черепоподобном лице, что очей, сияющих чем-то хорошим, живым, не требовалось. Будто два колодца, что не имели дна, отбрасывающие холод на всё, куда только упадет взгляд. Галлюцинация не галлюцинация, но Саске не захотел, чтобы она подходила ближе. «А ещё лучше — пускай исчезнет». Он повторил это мысленно раз пять, закрыв глаза. Как ни странно, но желания иногда сбываются. А возможно, он одержал маленькую победу над своим разумом? Но когда он открыл глаза, в комнате никого, кроме него, не было. Взгляд зацепился за блёкло-жёлтые занавески на окнах. Снаружи снова была пасмурная погода, и, словно отяжелевшие от пыли, на фоне серости они выглядели жалко. Как будто Саске не застанет лучших их времён. Они виделись… Нет, не так — он видел её и раньше. Это сметало напрочь мысль о том, что подобное (а именно странный образ) могло появиться после того, как он пострадал на поле боя. И не контузия. Ведь впервые Саске увидел тощую женщину между телами мёртвых. «Здесь всё просто. Я схожу с ума», — было дико, что он вот так странно об этом подумал, и никаким волнением по этому поводу и рядом не пахло.***
Заправляя одной рукой постель после сна, он думал, что к этому можно будет привыкнуть. Правда, на это потребуется время. Возможно, много времени. То, что будет нелегко, он доказал себе, когда достал из шкафа гражданскую одежду и начал одеваться. В целом, на сборы Саске потратил часа полтора. Когда же он вышел из дома на улицу, настроение его было таким же серым, как и небо над головой. Скорее всего, будет дождь. И он подумал о том, чтобы вернуться домой за зонтом, но затем даже удивился своим мыслям: и что, что дождь? Он и в пыли катался, и в болоте тонул, и кровь засохшую с помощью земли оттирал. Неужели ему страшен дождь? Дождь-то не был страшен. Именно поэтому он спустился по ступеням, примечая, что за полтора года ему всё-таки удалось добавить пару дюймов, хоть Саске уже и достиг того возраста, когда рост приостановился ещё несколько лет назад. Но старая рубашка не давала свободы движений, как когда-то раньше, и даже неприятно стягивала плечи. Неприятные чувства возникали в груди, когда он думал о предстоящей встрече. Ведь даже у Сакуры с собственной матерью были очень непростые отношения. Саске человеком был неконфликтным, да и Сакуру считал спокойной. Но ему довелось несколько раз присутствовать при семейных разборках матери и дочери. Ему казалось, что Мебуки Харуно совсем не любила дочь. Почему-то при нём она ни одного ласкового слова Сакуре не сказала, ни разу не похвалила. Как только они накопили денег на своё небольшое счастье в сорок квадратов, он тут же помог Сакуре упаковать вещи, и они ушли с порога дома женщины, которая совершенно равнодушно отнеслась к уходу дочери. Ни слова им вслед не сказала, ранее ни положительно, ни отрицательно не отреагировала, когда Саске оповестил её о планах на совместное проживание с Сакурой. И сейчас, как бы неприятно ему ни было снова выходить с ней на контакт, Саске пока что не имел других вариантов, ведь нужно узнать, где находилась его супруга.***
— Убирайся! — перед его носом собирались яростно захлопнуть дверь, но Саске успел выставить ногу в проход, тем самым давая себе возможность продлить зрительный контакт с Мебуки. Она мигом побледнела, стоило ей увидеть его на пороге своего дома, а затем на лице заиграли желваки, а тёмно-зелёные глаза вцепились в его лицо, светясь при свете дня прямо-таки жгучей ненавистью. Он не мог понять, почему его так плохо встречали, ведь раньше женщина себя так никогда не вела. Когда он раскрыл-таки дверь пошире и протиснулся в квартиру, напрашиваясь в прямом смысле на приём, женщина прислонилась спиной к стене в прихожей: внезапная и кратковременная ярость сменилась привычным равнодушием, но он не мог не уловить в её голосе нотки брезгливости, когда она сухо бросила ему: — Так и будешь столбом стоять? Её голос уже был старым, да и, как присмотрелся Саске, сама Мебуки сильно изменилась с их последней встречи: в небрежно собранных волосах большими и толстыми прядями встречалась седина, лицо осунулось, прибавилось морщин. — Раз ворвался, то говори, зачем пожаловал. — Мы можем пройти на кухню? — Пройдём на кухню, но на любезно предложенную чашечку чая не надейся. Саске удивился таким резким изменениям в поведении женщины. Да и она, казалось, тоже заметила перемены. Перед тем как покинуть прихожую и пройти на кухню, Мебуки внимательно осмотрела его с головы до ног, и взгляд надолго задержался на культе. Идя за ней по узкому коридору, переступая связки старых газет на полу, он смотрел на её сутулые плечи и худощавую фигуру, завёрнутую в тяжёлый домашний халат чёрного цвета. На кухне пахло рыбой: из небольшой кастрюли, что стояла на плите, доносились тихие звуки бурления, и было видно кончик хвоста. — Вы не знаете, где сейчас Сакура? — Саске сел на стул и сразу озвучил то, за чем пришел. Женщина застыла у стола, её лицо побледнело пуще, а губы задрожали. Она упорно отводила взгляд куда-то в сторону, не желая посмотреть ему в глаза. — Последний год она ездила по городам, расположенным около мест боевых действий, и лечила пострадавших солдат. Месяц назад должна была вернуться сюда, но дома я её не обнаружил. Квартира вообще выглядит так, будто её там и не было. Я подумал, что ей продлили работу, или же она вернулась к вам, а мне письмо не дошло. Может быть, вы об этом что-то знаете? Реакция Мебуки на его слова была внезапной: она закрыла лицо руками и упала, громко ударившись коленями об пол. Будто что-то на неё давило: она опускалась лицом, плотно закрытым ладонями, сквозь которые просачивались слёзы, и до Саске доносились её несчастные завывания. Он не мог ничего понять, но предчувствие было плохим. Он едва не опрокинул стул, когда резко встал и опустился около неё. Никогда раньше не предполагал, что она может вот так плакать. Подняв женщину с пола, и силой оторвав ладони от лица, заглядывая в её глаза, полные страданий, он с волнением повторил свой вопрос: «Где Сакура?» Она выдала ему набор слов, вздохов, охов и новую порцию рыданий, и единственное из этого всего, что он понял, — это отрывки фраз: «Воздушная тревога… эвакуация в подземке… рядом газовые и водные коммуникации… взорвало и их затопило водой». Саске так и застыл на маленькой кухоньке одного из старых домов, обнимая несчастную женщину за плечи и чувствуя, как в этом бренном мире к огромному количеству несчастных, которых обидела война, прибавился ещё один человек.***
Он промокший до нитки, не предпринимающий никаких попыток защитить лицо от жестоких порывов ветра и холодных дождевых капель, что разбивались об него. Слепо куда-то бредущий, уже осознающий потерю, и от каждой мысли об этом ему становилось хуже и хуже. Быстрым шагом пересекая улочки, бродя по безлюдным в такую непогоду скверам, он оказался в незнакомой ему местности. Проулок, что накренился вниз; дождевая вода водосточных труб быстро неслась по выемкам, порою забегая на уже мокрые стены домов. «Это знак», — подумал он, когда увидел в самом конце закоулка небольшое заведение, на ступенях которого стояла уже знакомая ему худощавая женщина-видение. По-прежнему грязная, в лохмотьях и босая. Когда подошёл ближе и встал на ступени, то смог рассмотреть неприятную сыпь на её лице. Даже не оборачиваясь, поднялся и толкнул мокрой ладонью дверь. Она тут же распахнулась, и его овеяло теплом, а до слуха донёсся звон посуды и шум человеческих разговоров. Он прошёл в кабак, выискивая взглядом свободный столик, а когда не нашёл, то начал продвигаться к барной стойке. Пять раз он клал на неё мокрые купюры, и пять раз ему наливали выпить. На шестой раз старик за стойкой налил ему за счёт заведения и похлопал по плечу. Не видя другого выхода, как избавиться от тоски, он всё запивал её и запивал, пока не опустил голову на столешницу, сжав волосы на затылке в кулак. Он бы так и сидел, разглядывая неровную деревянную поверхность со слишком близкого расстояния, если бы ему на плечо не опустилась тяжёлая рука. Саске медленно поднял голову и приметил сидящего возле себя мужчину с длинными волосами, собранными в низкий хвост на затылке. Смазливые черты лица и молодая кожа, совершенно не соответствующая возрасту, — перед ним сидел его школьный учитель Орочимару Дэнсетзу. — Я таки не обознался, это ведь ты, Учиха Саске, — утвердительно кивнув, улыбнулся он. — Добрый вечер, — кратко бросил Саске, задумываясь о том, как поскорее уйти. Компания хоть кого-то знакомого, с кем ранее были хорошие отношения, и уцелевшего из этого города не была ему неприятна. Просто сейчас совершенно ни с кем говорить не хотелось. — А я вижу, — привычно слащавым тоном протянул Орочимару, дотрагиваясь до его покалеченной руки, — причину твоего возвращения. Очень жаль, мой юный друг, очень жаль. Но, по крайней мере, — он тихо хохотнул, прикрывая тонкие губы ладонью, — вы живы и с нами, это ведь хорошо. Саске не мог с ним согласиться, поэтому снова перевёл взгляд на столешницу, отодвигая чарку в сторону. Пожалуй, хватит с него. Если бы не внезапные встречи, он бы здесь, возможно, и до вечера просидел, но вот сейчас-то, во избежание ненужных ему разговоров, он хотел уйти. Осталось только придумать предлог, чтобы это не выглядело как-то невежливо. — Знаешь, я тут на минутку забежал, нужно было кое-что кое-кому отдать. Свои дела, понимаешь, а теперь бежать нужно. Столько дел, столько дел, — Саске расслабился, радуясь тому, что всё так сложилось и ничего придумывать не доведётся: учитель сейчас сам и уйдёт. — Но я бы очень хотел, чтобы ты зашёл ко мне в гости. Уверен, у тебя сейчас найдётся на это время. Приходи завтра вечером, у моей сестры как раз именины. Я уверен в том, что все будут рады тебя там видеть и пообщаться с тобой, а я — особенно. Орочимару быстро вытащил из кармана карандаш и написал на салфетке адрес проживания, вручая её Саске. Очень быстро попрощался и отвернулся, шагая к выходу и при этом заворачиваясь в плащ. Парень даже слова не успел сказать — нечего было и возразить. — Что поделать… Придётся идти, — медленно сказал он, а затем неуклюже встал и тоже направился к выходу, чувствуя, что координация притупилась и его пошатывало со стороны в сторону. Его одежда немного подсохла, и он, открыв дверь, был рад тому, что дождь прекратился. — Может, это даже и к лучшему, — обратился он к худощавой женщине, что по-прежнему стояла у ступеней, — ведь полезно, наверное, будет на что-то отвлечься. Саске пошёл домой, с каждым пройденным шагом трезвея. Плод его воображения шёл за ним.***
Он проснулся от того, что плакал. Так и уснул на диване в гостиной, завернувшись в плед, что пропах её запахом. Странная заторможенность всё никак не проходила, и теперь он сидел и курил, уставившись отсутствующим взглядом в окно. «Её больше нет. Её больше нет. Нет», — отбивало в голове каждую секунду. Из груди вместе с сизым дымом вырывались тихие вздохи. Саске перевёл взгляд в угол, где на стуле сидела Больная. Так он её обозвал. Целые сутки она не исчезала. А ему было уже всё равно. Понял, что не знает, чем ему заняться. Каждый предмет в доме, купленный на общие сбережения, напоминал о ней. Куда бы ни посмотрел, перед глазами всплывал её образ. Глупо на что-то надеясь, он снова переоделся в военную форму. Ведь там, на фронте, он переживал утраты легче. Но понял, что это не поможет. Ведь те, кого он потерял, нашлись на поле боя и там же остались. А Сакура осталась в его сердце: глубоко въелась самыми нежными и приятными воспоминаниями, даже мелкие ссоры значили для него очень многое, ведь они с каждым разом быстро мирились, и так приятно было прижимать её к себе, Саске так любил её любить. А сейчас он сидел на полу, прижимая рукой к сердцу её фотографию, разбросав вокруг себя её письма, и плакал. Её черно-белые глаза смотрели на него, аккуратно выведенные слова из листов бумаги говорили. Больная подошла к нему. И он понял это не сразу. Лишь когда поднял на неё глаза и встретился с холодным взглядом. Ему стало хуже. Женщина громко и злорадно рассмеялась, после чего исчезла.***
«От самого себя не убежишь». Вокруг него разговаривали люди, он сидел в шикарной гостиной за праздничным столом и смотрел на отбивную. Не знал, что с ней делать, как её съесть. От собравшихся здесь тошнило, и Саске уже самого себя упрекал в том, что таки пришёл на встречу к Орочимару. Все вокруг одеты с иголочки, вели разумные разговоры. Время от времени бросали на него любопытные взгляды. — Ой, давайте я вам помогу, вы же не можете, — ляпнула рядом сидящая девушка, заметив, как он отсутствующим взглядом смотрел в тарелку. Быстро отодвинув стул, она зашла за его спину, склонилась, взяла в руки нож с вилкой и начала нарезать мясо. Саске при этом чувствовал себя отвратительно и старался не поднимать взгляда на других, ведь знал, что своими действиями соседка по столу привлекала к ним больше внимания. На миг все разговоры прекратились, а потом прозвучало робкое: — Скажите, пожалуйста, а то, что происходит на поле боя, соответствует тому, что пишут в газетах? Он медленно перевёл взгляд на дамочку, сидящую напротив: разодетая в пышное платье, с глуповатым взглядом и наивной улыбкой она ждала от него ответа. — Откуда мне знать, я на фронте газет не читал, — едва сдерживая злость, ответил он. Женщина, которая задала вопрос, сидела с таким выражением лица, будто он дал ей пощёчину. Но всё же спустя некоторое время по её лицу снова расплылась глуповатая улыбка; она отложила столовые приборы в сторону и наклонилась. Вот теперь-то от него не отстанут. Допрос начался…***
Больная уже стояла на улице и ждала его, когда он покинул дом, громко хлопнув дверью. Эти глупые и никчёмные люди, из которых тщеславие дерьмом льётся! Собрались на празднике, все приукрашенные, приодетые, нацепившие на лица умные маски и позволяющие себе обсуждать вещи, о которых и не знали! С таким весёлым лицом говорить о том, что дела на фронте пошли вверх! Откуда им знать о том, что дела пошли в гору, если они не знали, каково это? Лишь количество умерших стало меньшим, но это не значило, что стало лучше, потому что по-прежнему шла война, люди по-прежнему гибли, а правительство по-прежнему кормило народ лживыми обещаниями. И считать его, не разделяющего их мнений, глупцом. — Лицемеры, — пробурчал он себе под нос, быстро шагая к дому. Больная шла рядом с ним. Она пакостно улыбалась, и он почувствовал, что злился на неё больше, чем на компанию людей, которых он покинул всего пять минут назад. Снова заплутал по улочкам и скверам, когда же вышел на центральную площадь города, то злость поутихла. На смену ей пришла горечь. Саске брёл к дому, хоть и не хотел туда возвращаться, ведь снова будет предаваться воспоминаниям о Сакуре. Хотя эта мысль и была глупой: он не мог избавиться от мыслей о своей утрате даже вне дома. Чувствовал от этого и злость, и усталость, и растерянность, и бесконечную тоску. В этом городке не осталось человека, который понимал бы его. Он хотел убежать от себя, от потерь и неудач, от войны. Он не хотел этого всего: не хотел вместо дивана оказаться в окопах, не хотел смотреть на руки, запачканные кровью, отбирать чью-то жизнь и при этом чувствовать себя спокойно, а не рыдать. Чувствовал себя постаревшим лет на сто. С такими грустными мыслями он дошёл до дома. На некоторое время задержался перед дверью, выискивая в нагрудном кармане пиджака ключи. — Вы Учиха Саске? — кто-то его окликнул. Наконец-таки достав связку ключей, парень обернулся и увидел пожилого мужчину в форме почтальона, который быстрым шагом шёл от противоположного дома к нему. — Да, это я. — Тогда это вам, — почтальон сунул руку в сумку и достал оттуда плоский прямоугольный пакет. — Последняя на сегодня. Наконец-то свободен, — поделился с ним радостью. — Спасибо, — вежливо поблагодарил он за посылку, принимая её. Не было желания распаковывать на улице, поэтому Саске поспешил открыть дверь и зайти в квартиру. Больная прошмыгнула следом за ним. Снова присаживаясь на диван в гостиной, подставляя лицо вечерним лучам заходящего солнца, что пробивались сквозь оконные стёкла, Саске достал из нагрудного кармана сигарету. Она была последней в пачке. А ведь курить он начал именно на фронте. Да уж. После пережитого не закурить сможет только человек с бесконечной заботой о своём здоровье. Больная встала у окна, и свет за её спиной будто просачивался сквозь худощавое тело. Разорвал упаковочную бумагу и обнаружил у себя в руках тетрадь в плотной обложке. Это он уж ни с чем спутать не мог: вся в грязных пятнах и помятая от того, что её часто в спешке засовывали в нагрудный карман, — это была тетрадь, в которую Наруто карандашом записывал свои произведения — свои стихи. Сразу перед глазами всплыли воспоминания о том, как друг в порыве вдохновения ночью, согнувшись в три погибели, при тлеющем свете зажатой в зубах сигареты, поспешно записывал строки, что родились у него в голове. И каждый раз он гордо заявлял о том, что, как только испишет тетрадь полностью, Саске станет его первым читателем. «Неужели ты так быстро справился?» — улыбнулся самому себе Саске и раскрыл тетрадь. Такая же, как и снаружи: листы в клетку были в грязных пятнах, а абсолютно все сгибы бумаги были чёрными от земли, которая в них забилась. Но что-то было не так. Он быстро пересмотрел все страницы и, даже не дойдя до половины, обнаружил, что записи обрываются и дальше следуют только грязные листы, над которыми карандаш, зажатый в руке, никогда не порхал. Еще раз пересмотрел всё с начала, будто не верил своим глазам: на самой первой странице обнаружил слова, написанные огромными буквами «ПОСВЯЩАЕТСЯ МОЕМУ САМОМУ ПЕРВОМУ И БЛИЗКОМУ ДРУГУ УЧИХЕ САСКЕ», дальше шли стихотворения, названия которых он уже давно знал. И на самой последней исписанной странице он остановился. Взгляд вцепился в незаконченное произведение, что имело только три строки и даже не успело раскрыть смысла. Наруто бы ему никогда не выслал свой незаконченный труд. Поэтому Саске наталкивался только на одну мысль. И уголки его губ, ещё недавно приподнятые в самой настоящей искренней улыбке, резко опустились. Наруто отправили на фронт сразу же после того, как он достиг совершеннолетия и больше не мог оставаться в стенах детского дома. Тетрадь со стихами — это всё имущество, которым он располагал, пребывая на поле боя. Семьи у него не было, а единственное, за что можно было зацепиться, это он, Саске, имя которого было упомянуто на первой странице. Кому же ещё выслать вещи погибшего? И он не знал, могло ли его лицо выражать более страдальческие эмоции, чем те, что он испытал за последние два дня. Все нити оборвались. Самое светлое, самое лучшее, хорошее — в урну. Он уже не мог всё это воспринимать, верить. Хотелось зажать голову ладонями и закричать, но у него не было второй руки. Что это всё неправда, что всё это страшный сон и ничего этого всего не было, но как уже самому раньше сказал: «Самого себя не обманешь». Взгляд наткнулся на Больную, которая незаметно от него покинула свое место у окна и теперь стояла перед ним. — И почему ты появляешься в самые тяжёлые моменты? — задал он риторический вопрос. Она стояла и молчала, а на лице её играла улыбка. А до Саске дошло осознание. Она питалась всем этим: наносила удары и была рядом, ведь ей так хорошо.«Ну и что тебе надо? Зачем ты пришла? Старая проститутка — сука-война? Кто тебе платит за наши тела? Сколько ещё тебе нужно? Какова их цена?»
Так и замер на диване с не прикуренной сигаретой, зажатой между пальцами, с тетрадкой, что лежала у него на коленях. В голове было совершенно пусто, и сил хватало только на то, чтобы смотреть в её отвратительные глазницы. Будто зная, к чему он пришёл, Больная улыбнулась шире. Он не сразу заметил в её руках простенькую деревянную шкатулку. И даже никаких предположений, никакого интереса, что бы там внутри ни было. Саске чувствовал странную покорность, будучи побеждённым: у него отобрали всё, что было, — всё, чему он мог радоваться. И по городу разрывалась сирена, оповещающая о воздушной тревоге где-то за окном; у него за стеной в соседней квартире слышался топот ног, хлопанье дверей. А он всё сидел и смотрел на неё. Его больше не беспокоили крохи разбитого оконного стекла, шум разрывающихся снарядов и дрожание земли — было всё равно. Деревянная шкатулка открылась, и заиграла мелодия. Почти забытая, из далёкого, несчастного детства. Сигарета выпала у него из рук, когда тёмные глазницы оказались прямо перед ним и холодное дыхание коснулось лица Саске. Холодные пальцы сомкнулись на его шее; в мире по-прежнему творился хаос, город пылал, а он устало закрыл глаза, уже смирившись со всем. В голове лишь громче заиграла его последняя колыбельная.