on the other side of the theatre

Вряд ли хоть один из них смог бы назвать точный момент, когда всё это началось. В тот вечер было слишком много текилы, слишком много пьяных танцев под медленную музыку, слишком много голодных взглядов из-под полуопущенных ресниц. И в тоже время — слишком мало воздуха в объятой полумраком комнате, слишком мало пространства между двумя телами, слишком мало крупиц здравого смысла, не усыплённых градусами дорогого алкоголя. Единственные уцелевшие воспоминания о произошедшем были стёрты на следующее утро по молчаливому обоюдному согласию: неловкими фразами, виноватыми взглядами в пол, щеками, подёрнутыми стыдливым румянцем. И время действительно позволило бы им забыть об этом окончательно, запереть в одном из глухих ящиков пыльной кладовой, утопить в повседневных заботах и делах, отбросить, как ненужный рекламный буклет, насильно всунутый в ладонь. Но, по стечению обстоятельств, о случайности которых, если копнуть поглубже, можно разжечь немало споров, это случилось вновь. А затем ещё раз. И ещё. Снова и снова, до тех пор, пока оба не прекратили вести счёт. Каждый раз это напоминает дрянной спектакль с бездарно написанным сценарием и наспех сколоченными декорациями, в котором все только притворяются, что не знают концовки. Один и тот же бессмысленный, никем не согласованный ритуал, неписаное правило: полутёмная комната, бутылка спиртного, возвышающаяся в центре стола, и два хрустальных бокала, наполненных до краёв. И плевать, что ни один из этих бокалов не будет сегодня поднесён к губам; плевать, что жидкость затем перекочует обратно в сосуд; плевать, что бутылка будет возвращена на свою полку в почти нетронутом виде. Когда все прелюдии соблюдены, а реквизиты расставлены по местам, свет гаснет окончательно. Шторы, вопреки театральным традициям, плотно задёргиваются: это шоу не нуждается в зрителях. Наступает тишина. Оба затаивают дыхание в надежде, что другой найдет в себе достаточно благоразумия, чтобы прекратить этот нелепый фарс. Ещё несколько мгновений протекают в ожидании того, чему сегодня снова не суждено произойти. Угроза срыва минует, и действие начинается: достаточно пары медленных взглядов, скользящих по чужому телу, пары несмелых шагов, сводящих расстояние к минимуму, и пары губ, жадно сталкивающихся друг с другом. Сюжет в этом спектакле отсутствует полностью, а сцены сменяются слишком быстро. Беспокойные руки, хаотично исследующие каждый сантиметр чужой кожи; горячий шёпот, отзывающийся мурашками по всему телу; влажные поцелуи и укусы на чувствительной шее; податливое тело, изгибающееся в сильных руках; сдавленные рваные вдохи; длинные пальцы, запутанные в чужих волосах; искусанные в кровь губы; треск ткани под сжатыми кулаками. Эта дешёвая пьеса продолжается и после того, как зажигается свет, сцена пустеет, а тишина наполняется отзвуками непролитых рукоплесканий — два задействованных в ней актера никогда не выходят из образа. Первый наутро наливает кофе в две кружки и делает вид, что спину саднит от неудобной позы на диване, а совсем не от глубоких следов, оставленных чьими-то ногтями. Второй, стоя в ванной перед зеркалом, убеждает себя, что не помнит, откуда взялись синяки на бедрах и эта странная алая россыпь чуть ниже ключицы. Это порочный круг, азартная, непрекращающаяся игра, где каждый, конечно же, уверен в том, что сможет остановиться, когда захочет. Да и как может быть иначе, раз всё сводится к ряду пустяковых правил: оставлять всё в пределах комнаты, играть отведённую роль, не позволять чувствам взять над тобой верх. Правила предельно просты, и так уж заведено, что ни один из них не привык к поражениям. Только вот надевать маску безразличия с наступлением нового дня становится всё сложнее. Голубые глаза всё чаще ловят быстрое движение пальцев, натягивающих ткань на оголившееся плечо, испещрённое ещё не сошедшими следами — слишком явными уликами. Всё труднее вовремя одёрнуть руку, которая тянется убрать непослушную прядь чёрных волос с чужого лба. Взгляды, брошенные украдкой, становятся дольше и многозначительнее. Иногда кажется, что в них сквозит нечто большее, чем просто непонимание. Грусть? Боль? Обида? Но десятки незаданных вопросов так и остаются незаданными, а приевшийся сценарий не претерпевает никаких изменений. Ночь одурманивает сознание, позволяет оставить своё «я» на свету и притвориться, что в этих четырех стенах время останавливается. Утро вновь возвращает всё на свои места, заполняет пробелы смехом, взглядами в камеру и «мы не виделись целых десять часов, мне нужно столько тебе рассказать», хотя на деле не прошло и пяти. Недосказанность назойливо маячит перед глазами, оседает пылью на предметах, горчит на языке, пропитывает собой каждый миллиметр существования. Но эти двое пропускают её сквозь пальцы и продолжают плыть по течению, боясь неосторожным словом разрушить проверенную годами связь, которая теперь почему-то кажется неожиданно хрупкой.