Вспоминая...

Было время к вечеру. В окрестных домах уже загорались лампады. Только в одном из окон замка Едикуле огни не горели. Это была тюремная камера, и в ней томился юный узник. Ему на вид было не больше восемнадцати лет. Так молод! Какие же преступления привели его сюда? По лицу его не поверишь ни в какие преступления. Так он пригож и благовиден, что, кажется, ни один чёрный помысел не пробежит по его челу, ни одна страсть не заиграет в глазах, исполненных безмятежной грусти. И между тем статен, величав: как встрепенётся из своей апатии, как тряхнёт чёрными кудрями — виден в нём господин, а не раб. И одет куда как богато, хоть наряд его и изорван… Видно, не простой пленник!.. Не простой, да ещё коронованный… И в большинстве своём чист делами и помыслами. Все его преступления заключаются в казни брата, которую он совершил по закону Фатиха. Никакому злу, кроме этого, не причастный, он виноват за властолюбие двух людей, по чьей инициативе был поднят мятеж янычаров. Это сын-первенец султана Ахмеда I, рождённый, когда сам Ахмед был ещё подростком — злополучный Осман II. То сидел он в грустном раздумье, облокотясь на колени, то вставал, то ложился. Он метался, как будто ему дали отраву. Никого с ним не было. Одинокий огонёк еле освещал его убогую камеру. Этот огонёк то замирал, то вспыхивал, и тогда можно было различить на стене каракули, нацарапанные предыдущими узниками с помощью угля или гвоздя. Читались надписи: «Сегодня последний день…», «Будь проклят!» и ещё что-то, что почти уже стерлось из-за времени или смылось каплями воды. Взгляд юноши зацепил два слова над койкой: «Кто ты?» Пошарив по углам и вдоль стен, узник отыскал гвоздь, уселся на койку и выцарапал рядом ответ: «Я — Осман». После чего, измученный ожиданием, улёгся и вскоре заснул. Но в его сознании мелькали какие-то образы, тени и страшные лица, окончательно пугая юного султана и сбивая его с толку. «Нет, не то!» — беспомощно подумал Осман, смутно вспоминая то, что ему хотелось бы сейчас увидеть. И то далёкое чудесное воспоминание пришло… — Кто я тебе, Валиде? — спрашивает пятилетний наследник у своей матери. Юная Кёсем Султан пытливо смотрит на мальчика. — Что ты имеешь в виду, мой лев? Осман проворно забирается к ней на колени и уточняет: — Почему наложницы в гареме говорят, что я тебе не родной? Кёсем лишь издаёт печальный вздох. Она знала: однажды этот день наступит. Но и знает, что надо будет отвечать. Привычно перебирая пальцами непослушные тёмные кудри своего сына, девушка негромко произносит: — Они говорят правду. Шехзаде хмурится, пытаясь осмыслить ответ. — Я не твой сын? Но как такое возможно? — Ты сын Махфируз Султан, первой наложницы Повелителя. Она, как и я, была гречанка по происхождению. Когда тебе не было ещё и полгода, меня вместе с другими рабынями привезли в подарок султану Ахмеду. Я сумела покорить его сердце и вскоре сделалась единственной его любовью. А Махфируз отправили в Старый дворец. — А как же я? — у Османа задрожали губы. — Я что, был ей не нужен, да? Совсем не нужен, раз она больше не госпожа? Кёсем прижимает ребёнка к себе, целуя его лоб и пухлые щёки. — Не думай об этом, — тихо говорит она. — Поймёшь всё потом, когда вырастешь. А сейчас ты со мной, и я люблю тебя. Ты мой сын, Осман. Мой. Мой шехзаде. И мальчик доверчиво обнимает девушку, прижимаясь к её груди. Бормочет себе под нос: — Валиде. А вскоре засыпает, убаюканный песней матери. Осман улыбнулся во сне, заворочался и открыл глаза. Он улёгся, заложив руки под голову, и принялся рассматривать стену перед собой. По трещинам, покрывавшим её, текли капли воды, и в какой-то момент юноше показалось, что они похожи на женское лицо — красивое, одухотворённое, но с затаённой болью в глазах. Женщина смотрела на свергнутого султана так, будто видела не только его тело, но и душу. Глядя на этот лик, Осман снова вспомнил Кёсем — ту, кто его воспитал. Её прекрасные глаза, её улыбку. Вспомнил и её родных детей. Вот ему снова видится сон… — Иди играть с нами, Осман! — кричат из сада Мехмед и Айше. Мехмед… Айше… Старшие дети Кёсем Султан. Они погодки. Им по девять и восемь лет, а Осману уже почти десять. Наследный шехзаде разглядывает в зеркале своё лицо. Он не очень похож на брата с сестрой — видны чёрные локоны и большие глаза шоколадного цвета. Айше с Мехмедом не совсем таковы: волосы у них более прямые и лица смуглее. — Мы собираемся в конюшню, — зовёт сестрёнка. — Ты с нами? Осман смотрит на Кёсем, и молодая султанша кивает: иди, мол. Улыбнувшись в ответ, мальчик бежит к сестре и брату. А Кёсем, глядя ему вслед, чему-то добродушно усмехается. Пленник дёрнулся и очнулся. Он вновь лежал на тюремной койке, но прежнего душевного напряжения и метаний уже не было. Едва он подумал о Кёсем, как в голове послышался вопрос, который он не мог забыть уже целый год: Мне ль осуждать закон Фатиха? О нём я узнала ещё в первые дни своего пребывания в гареме… Надсмотрщик говорил: «У нас это в порядке вещей…» Но зачем, Осман, убил ты брата своего?.. Эти покорствующие судьбе, но укоризненные слова в очередной раз возбудили муки совести в душе юноши. Он опять представил безвинно казнённого шехзаде Мехмеда, которого всегда называл братом, и который любил Османа как брата… А ведь Мехмед был родным сыном Кёсем Султан… Кёсем… В эту минуту за дверью раздались шаги по коридору и голоса. Голоса Давута и Дервиша. Осман мгновенно вскочил и уселся на койку. — Да, Валиде, я виноват, — пробормотал он. — Я твой сын, и я погубил своего брата. Надеюсь, сейчас я смою с себя клеймо братоубийцы. Прости меня, Валиде. И ты, Мехмед, прости меня. С этими словами юноша поднял голову и взглянул на дверь, ожидая своих палачей. Он готов. Они могут взять его.