Fear

      Fear — страх.       Снег за окном мягко ложиться на дорожку, соединяющую дома в Деревне Победителей. Зимний «пух» слегка блестит на солнце, навевая добрые воспоминания из детства, когда папа был еще жив.       Прим была совсем малюткой, но она все равно выходила на улицу с нами. Вместе мы лепили большого снеговика. Нам было хорошо вместе, ведь у отца не часто появлялся выходной день в зимние месяцы. В Шлаке взрослые почти не выходили на улицу. Исключительно по работе. Дети же выбегали из своих затхлых домов и резвились как могли.       После всех зимних забав мы возвращались домой в мокрой одежде и с румянцем на щечках. Мама, как всегда, поила нас горячей водой с мятой, а потом укладывала в холодную постель, где мы согревали друг друга сами.       Я вздохнула и перевела взгляд на дверь. Может к Прим пойти? В последнее время я стала чаще следить за младшей сестрой. Причины были весьма веские. Даже очень.       Все началось еще с Тура Победителей в Одиннадцатом дистрикте, когда миротворцы убили старика за насвистывание песенки Руты. Вот тогда мне стало страшно. Разговор с президентом, который произошел ранее, не так сильно напугал меня по сравнению с этим случаем.       А потом «несчастные влюблённые» — Китнисс и Пит, как дрессированные собачки, должны были рассказывать народу Панема о щедром и заботливом Капитолии. Мы сделали все, чего желал от нас президент Сноу, но это никак не убедило людей, что мы на его стороне.       По идее, он это сам давно прекрасно понимал, что мы независимы и свободны, но он нашел ниточки, за которые можно нас дергать. И так как Сноу заботится о своей репутации, он дал нам понять, что мы просто обязаны убедить всех в своей верности «всеобожаемому» президенту. Было трудно, но мы старались как могли. От этого зависит жизнь наших близких.       А после Тура случай с Гейлом изменил всю жизнь в Двенадцатом дистрикте. Теперь мой страх за сестру вырос в тринадцать раз. Гейл ведь мой «кузен». Президент дал ясно понять, что теперь он не шутит. Нет. Все под прицелом.       Все, кроме меня. Сноу знает, что меня не волнует своя судьба. Прим. Пит. Хеймитч, мать. Гейл. Ну может еще и Лютик. Их жизни, но не моя.       Я снова смотрю в запотевшее окно. Рисую небольшой кружок. Рядышком буква П. Внутри круга спираль. И. Затем палочки, расходящиеся от кружка. Последняя буква Т. Пит. Мое солнце.       Я опять вздыхаю и стираю свой рисунок. Никто не должен это видеть. Вглядываюсь в просвет и вижу… О, Хеймитч! Слегка пошатываясь, он пробирается к своему дому.       После публичной порки Гейла я не раз была готова кинуться ему на шею с благодарственными объятиями, но стеснение перед пьяницей не давало сделать это. И Пит. Он тоже не оставил нас тогда. Как же можно так сильно любить человека и терпеть эту боль невзаимности чувств? — Китнисс… — тоненький голосок прервал мои размышления. — Доброе утро, Прим. — Ты не завтракала, — она вошла в комнату и прикрыла дверь за собой. — Я не голодна. Спасибо. — Китнисс, Пит спрашивал про тебя, — она села рядышком на широкий подоконник. — Ммм… Что он хотел? — Приглашал нас на улицу, — протянула она с ухмылкой. — Зачем же это? — недоуменно я спросила. — Ну, он предложил … снеговика слепить. Помнишь, как в детстве? — Ты помнишь? — Конечно, я помню все, что связано с… папой. — Нууу, утенок, и ты помнишь даже то, что когда тебе было два года осенью, поскользнувшись, ты упала в грязную лужу? А потом, когда папа доставал тебя оттуда, тоже умудрился упасть в грязь. — Нет, значит не все я помню, — хихикнула Прим. — Так ты идешь? Китнисс, погода великолепная, идем! Ну Китнисс! Пожалуйста! — Раскатала губу сестра. — Ладно, ладно. Идем. — Ура! — Захлопала эта пигалица в ладоши, — Пит, она идет! — крикнула куда-то вниз. — Он здесь? — удивилась я. — Конечно. Идем скорей!       Сестра убегает, а я снова остаюсь в комнате одна. Перед тем как выйти и закрыть дверь, я смотрю на окно, где было нарисовано солнышко. Я боюсь. Боюсь за них. Страх сковывает по рукам и ногам. Я не могу потерять этих людей, ставших мне очень близкими. Не могу потерять их, как когда-то и отца. Только не сейчас.