My obsession

– Тебе нравится? – наклонившись к уху, Хёкджэ шепотом поинтересовался у завороженно наблюдающего за южными танцовщицами, даже несмотря на холод и снег пляшущими на булыжной мостовой босиком и одетыми лишь в свои полупрозрачные расшитые бусинами и монетами платья, позвякивающие при каждом движении, мальчишки, который был настолько увлечен этим чересчур откровенным для здешних мест танцем, что расслышал вопрос лишь тогда, когда посмеивающийся Хёкджэ, уже не раз имевший удовольствие наслаждаться подобным зрелищем и куда более искусными танцовщицами, чем обычные ярмарочные девки, повторил его в третий раз. – А? Что? Нет, совсем нет, – наконец-то услышав вопрос мужчины, тут же залился краской и отрицательно замотал головой засмотревшийся на слишком экзотичные наряды и странно сделанные украшения мальчишка, да так сильно, что тихонько смеющемуся Хёкджэ пришлось придержать его за локоть, чтобы он, не дай бог, не потерял равновесие и не упал. – Тебе не стоит стыдиться этого, – со смехом поспешил успокоить не знающего, куда теперь девать глаза, мальчишку Хёкджэ и добавил, словно нарочно стараясь смутить его еще сильнее: – Это совершенно нормально, когда мужчинам нравятся подобные вещи. Да, для нас это экзотика, но во многих южных странах даже знатные дамы обучаются подобным танцам, чтобы очаровывать своих мужей… – Нет-нет-нет, мне не нравятся такие вещи и такие женщины, – еще сильнее замотал головой Донхэ и, пробормотав, что он, вообще-то, думал о том, как этим несчастным дамам, должно быть, холодно танцевать босиком и в такой легкой одежде в столь холодную погоду, смутился еще сильнее, поняв, что фактически этими словами он подтвердил Его Светлости, что разглядывал этих женщин и их одежду. Но он не разглядывал! Поэтому, не зная, как ему доказать это насмешливо смотрящему на него мужчине, Донхэ сделал одну-единственную вещь, которая сейчас казалась ему самой разумной: схватил Хёкджэ за руку и, пролепетав что-то о том, что им пора идти дальше, буквально силком поволок мужчину куда-то в сторону, с легкостью увлекая его в хитросплетенье внезапно выросших прямо посреди столицы торговых улиц и рядов, мечтая лишь об одном – оказаться как можно дальше от этих женщин и совершенно неуместных вопросов и замечаний послушно и растерянно следующего за юношей герцога. Донхэ так сильно стремился сбежать от причины своего смущения, что не заметил, как умудрился заплутать среди огромного количества поворотов, людей, лотков, торговых павильонов и палаток, умудрившись в конечном итоге забраться в узкий мрачный переулок, заканчивающийся… тупиком? – Ну и зачем мы здесь?.. – насмешливо поинтересовался Хёкджэ, когда едва не впечатавшийся носом в старую, покрытую мхом и трещинами каменную стену Донхэ растерянно обернулся к нему, награждая мужчину столь растерянным и несчастным взглядом, что ему стало стыдно. Почти. Ведь в голове Хёкджэ уже появилась одна очень и очень интересная идея о том, как смутить этого внезапно проявившего самостоятельность ребенка еще сильнее. Всего два шага и пара ловких движений – и вновь начавший краснеть мальчишка вдруг оказался тесно прижатым к этой самой стене, и не просто прижатым, а заключенным в практически стальные и не дающие никакой возможности высвободиться объятия многозначительно улыбающегося мужчины, лицо которого сейчас было столь близко к лицу Донхэ, что он с легкостью, даже несмотря на царящий в переулке полумрак, мог рассмотреть светлые крапинки в карих глазах Хёкджэ и чувствовал его теплое дыхание на своих губах. – Зачем же ты привел меня сюда? – повторил свой вопрос Хёкджэ, еще сильнее вжимаясь в теплое, плотно закутанное в меховой плащ и начинающее мелко-мелко, сладко-сладко дрожать тело мальчишки, кажется, еще не совсем понимающего намерения герцога Ли, но уже определенно начавшего… чувствовать их. – Может, ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал? Для тебя? – этот вопрос Хёкджэ прошептал Донхэ в самые губы, сократив расстояние между ними настолько, что, казалось, еще немного – и они просто сольются в единое целое. Прямо здесь. Чувствуя, как в унисон сбивается их дыхание и начинает ускоряться биение сердец. – Ну же, скажи хоть что-нибудь… – коснувшись кончиками пальцев пылающей щеки дрожащего в его руках как одинокий лист на ветру и не делающего даже попыток освободиться мальчишки, снова попытался подшутить над своей совсем не внезапной добычей Хёкджэ, вот только в его голосе почему-то прозвучала… мольба? – Н-н-нет, – хотел было отрицательно покачать головой Донхэ, вот только любое движение сейчас грозило ему столь манящим и столь пугающим прикосновением к губам Его Светлости, что он лишь нервно сглотнул и инстинктивно попытался отпрянуть назад, жаль только, что надежно подпирающая его сзади стена ну никак не желала сдвигаться с места, да и герцог Ли, судя по всему, не собирался лишать Донхэ своих объятий, словно то ли читая его мысли, то ли чувствуя, как сильно Донхэ нравятся его прикосновении, пусть он и не желал признаваться в этом даже самому себе. Как и в том, что сейчас он бы отдал очень и очень многое лишь за один поцелуй, и плевать, какую цену ему придется заплатить за это, ведь даже если бы он стоил ему жизни, то в это самое мгновение… Да какую вообще ценность может имеет его жизнь, если лишить ее этих полных бесконечного счастья моментов? И если раньше Донхэ испытывал нечто подобное, полное невыразимо приятной дрожи и звонкого хрупкого счастья, лишь в момент молитвы, оставаясь один на один с Богом в школьной часовне и чувствуя особую близость к Нему, то теперь он понимал, что та радость, те тепло и нежность, что он чувствовал, – ничто по сравнению с тем головокружительным водоворотом чувств, в который его затягивало лишь одно прикосновение стоящего сейчас непозволительно близко к нему мужчины. Лишь один его взгляд и лишь одно его слово, за которые и правда было не жаль отдать и жизнь. Всего себя. И если до этого момента Донхэ мечтал посвятить себя, всю свою жизнь и всю свою веру, любовь и преданность Богу, то сейчас… то сейчас его самым жутким и самым сокровенным желанием было посвятить себя другому… Простому человеку, который внезапно стал значить для него… много. Слишком много. И стал для него таким же спасением, как когда-то были исповеди, молитвы и беседы со святыми отцами. Если даже не больше. Словно воздух, вода и пища. И все происходящее с ним было настолько правильно, что Донхэ предпочитал даже не думать о том, что все это может значить на самом деле и как выглядит со стороны, ведь он… просто чувствовал так. И всем сердцем желал продолжать чувствовать дальше. Несмотря ни на что. Ведь, в конце концов, счастье и любовь – вот то, что лежит в основе этого мира. И разве имеет значение, чья это любовь, и чье это счастье, и где лежат их истоки? Почему-то в этот самый момент Донхэ подумалось, что нет. Ему вообще не слишком хорошо думалось сейчас, ведь все его внимание, весь его мир сосредоточился на глазах, губах и пальцах Хёкджэ, который с мечтательной улыбкой осторожно изучал кончиками пальцев его лицо: скулы, брови, нос, подбородок и… губы, осторожные и полные тепла прикосновения, которые так сильно напоминали поцелуй, что юноша едва не задохнулся от внезапно накатившей на него волны нежности и острого желания превратить эту почти непристойную ласку в настоящий поцелуй. Самому поцеловать Хёкджэ, который был непозволительно близко к нему сейчас и, словно намеренно дразня и смущая его, все продолжал и продолжал эту волнующую игру в надежде на то, что Донхэ не выдержит и… – Ты уверен? – Хёкджэ вопросительно вскинул брови, задерживая большой палец на нижней губе, кажется, забывшего, как дышать, мальчишки, и с трудом сдержал себя, чтобы не зайти дальше и не испугать этого и так позволившего ему сегодня слишком многое ребенка, такого чистого и невинного, что Хёкджэ просто не мог разрешить себе зайти еще дальше. Не сегодня. Да и, кажется, вообще никогда. И когда он получил утвердительный кивок в ответ на свой вопрос, то все, что ему оставалось, – едва-едва сдерживая расстроенный вздох, убрать свои руки от лица мальчишки и свое тело от его тела и, натянув на лицо как можно более веселую и бодрую улыбку, слишком громким и не совсем уместным тоном, как всегда чуть насмешливо и снисходительно произнести: – Тогда идем, кажется, мы не видели еще даже половину того, что происходит на этой ярмарке, – а затем протянуть руку почти растерянному мальчишке, в глазах которого плескалось неприкрытое разочарование и который в отличие от Хёкджэ так и не научился скрывать своих истинных эмоций, и вновь увлечь Донхэ за собой в круговерть торговых рядов, палаток, лотков и людей, закруживших их в своем пестром хороводе столь стремительно, что уже через пару десятков минут они и думать забыли о произошедшем, и лишь странная горечь на языке нет-нет да и напоминала им обоим, что в этом дне все было далеко не так хорошо и гладко, пока они сами завороженно рассматривали экзотические товары из южных стран и пробовали странную, столь непохожую по вкусу на местную и привычную им еду – то слишком острую и почему-то сладкую, то кислую с соленым привкусом, то обжигающе горячую с начинкой изо льда, настолько холодного, что, казалось, вот-вот он превратит все внутренности дегустирующих его людей в ровно такой лед. Но куда сильнее ярко расписанных тканей, изящных украшений, оружия, шкатулок, диковинной еды и напитков Донхэ изумили с головы до пят закутанные в пестрые ткани художники с Востока, которые рисовали удивительно похожие портреты людей ровно за одну минуту. Для этого они ставили рядом с собой на столик маленькие песочные часы, и ровно в тот самый момент, когда в них падала последняя песчинка, вручали клиенту нарисованный грубыми рваными линиями портрет, схожий с оригиналом до поразительности. И всего за один золотой. Хёкджэ уже хотел было предложить мальчишке поучаствовать в этом действе, но тот уже загорелся новым зрелищем и, схватив мужчину за руку, потащил его к пожирателям огня. А затем к фокусникам и часами сидящим на гвоздях и битом стекле восточным мудрецам, с удовольствием изрекающим пару наставлений за столько же серебряных монет. Забавно, но лишь сейчас Хёкджэ заметил, что все эти ярмарочные и уже почти привычные жителю столицы зрелища увлекают Донхэ куда сильнее, чем извивающиеся в соблазнительных танцах едва одетые девушки, а уж когда они добрались до балагана, то… мужчина всерьез начал опасаться, что им вряд ли удастся выбраться с ярмарки до темноты, а ведь у них было еще одно, крайне важное дело, но случайно пойманный воришка на время вернул мальчишку в реальность. Хёкджэ сразу заприметил этого больше похожего на крысу-переростка, чем на человеческое дитя, оборванца, шныряющего вокруг них с того самого момента, как они отошли от художников. И не зря. Стоило ему только чуть залюбоваться на наблюдающего за воздушными акробатами с распахнутым от восторга ртом мальчишку, как чья-то шустрая ручонка тут же проскользнула к нему в карман и уже собиралась выдернуть кошель, но не тут-то было. Хёкджэ, в свое время достаточно наобщавшийся со всяким отребьем, ловко схватил взвывшего, как сирена, крысеныша за ухо и уже собирался было отправиться с ним до ближайшего патруля, но, к величайшему удивлению Хёкджэ, в дело вмешался Донхэ, каким-то совершенно фантастическим образом уговорив его не только отпустить этого мелкого воришку, но и вручить потерявшему дар речи от изумления мелкому прохвосту два золотых на конфеты, впрочем тот быстро справился со своим удивлением и буквально спустя пару секунд растворился в толпе – так, словно его здесь и не было, правда не забыв буркнуть им напоследок нечто похожее на слова благодарности, что еще сильнее поразило и без того пребывающего в ступоре Хёкджэ. – Зачем ты это сделал? – наконец-то справившись с удивлением, совсем по-глупому спросил у Донхэ мужчина, понимая, что он совершенно не понимает его и его странной логики, но… это лишь добавляло мальчишке еще больше очарования в его глазах, хотя Хёкджэ казалось, что уже больше некуда, однако… – Он хотел украсть эти деньги, значит, они ему очень сильно нужны, а мы бы все равно потратили их на всякие глупости, – безмятежно улыбнувшись, пожал плечами Донхэ, глаза которого тут же загорелись восторгом, стоило только ему увидеть группу людей в ярких костюмах вдалеке, вокруг которых уже постепенно начинала собираться толпа. – Пойдем посмотрим, что там? – едва-едва сдерживая так и рвущееся наружу любопытство, юноша с мольбой посмотрел на Хёкджэ, искренне надеясь на то, что этот инцидент не испортит им весь вечер. И он не испортил. Ведь в этот самый момент Хёкджэ понял, что он влюблен. По-настоящему. Впервые в жизни. В этого мальчишку. И это мгновение стало самым несчастным и самым счастливым в его жизни. И он был готов идти куда угодно и делать все, что угодно, лишь бы Донхэ смотрел на него ВОТ ТАК и улыбался так ярко. Лишь ему и только ему. Пусть даже лишь сегодня. Но это был их день, и их мгновения, и Хёкджэ ни за что на свете не собирался упускать эту возможность, собираясь насладиться каждой проведенной вместе секундой и до последней мелочи запомнить день, когда он мог вот так вот просто держать Донхэ за руку, смотреть на него и быть влюбленным в этого мальчишку. Один-единственный день. Их первый и последний день.