Ты и город твой

***

Размеренные будни в Хасецу пытались убаюкать Кацуки бесконечных полмесяца. Рутиной, летней жарой, уборкой онсена, долгими пробежками по привычной набережной, почти ежедневными умиротворяющими сеансами связи по «скайпу» с Виктором. Все свободное время Юри проводил на катке или читал, старательно не думая о будущем, которое в последние месяцы подернуло легкой дымкой каких-то неясных страхов, все чего хотелось — это замереть, слушая успокаивающее шуршание песка, в который он упорно прятал голову. А потом позвонила Мари. Что-то долго и невнятно объясняла, сбиваясь, предупреждала, что задержится и упросила остаться еще на неделю-две. Юри согласился, полагая, что побыть дома еще немного будет только в радость — он же так скучал по всему этому, но, положив телефонную трубку, понял, что никакой радости не чувствует и в помине. Тоска навалилась внезапно, будто его добровольный побег был спланирован ровно и исключительно на две недели и, выбившись из графика, организм дал сбой. Как-то вдруг стало слишком много солнца. Он никак не мог понять, как выдерживал раньше это яркое слепящее марево, хотелось прятаться в гостинице и до сумерек не высовывать на улицу обгоревший нос. Думал отдохнуть и выспаться, но во всем теле начал ощущаться какой-то нервный мандраж, не дающий сидеть на месте, заставляющий суетиться, придумывать тысячу мелких дел, только бы не прислушиваться к себе, к странному чувству туго натянувшейся нити в груди. Ночами снились беспокойные сны: дороги, ведущие в бесконечность, шоссе, проселки и лесные тропки в тумане, обрывки фраз и слов, Юри просыпался с колотящимся сердцем, с ощущением, что куда-то опаздывает, что забыл нечто очень важное. Во сне его обнимали мягкие, но опасные львиные лапы, превращаясь в Витины руки, и голос шептал на ухо: «Домой. Иди домой». Виктор вел себя как обычно, когда они болтали вечерами, не спрашивал, когда он вернется, шутил, улыбался как всегда, только под глазами залегли непривычные тени, которые становились темнее и глубже день ото дня. Вечерами Юри тревожно смотрел на океан, за горизонт, взглядом моряка оставленного на берегу, представляя Петропавловский шпиль, стальную воду Невы, разведенные руки мостов… словно в глубине его системы подменили какой-то важный файл, и теперь она сбоила сообщениями-картинками чужого города. Чужого ли? Как может быть чужим город, который вырастил и выпестовал человека, изменившего его жизнь полностью, задавшего направление, подарившего вдохновение? Отсюда — с этого далекого берега, Петербург и Никифоров стали казаться чем-то единым и неделимым. Многогранные и многоликие, прячущие сердца от транзитных пассажиров, манящие прекрасными фасадами туристов, они оба скрывали свои истинные обличия, таили все волшебство только для того, кто готов будет принять их по-настоящему, полностью, со всеми недостатками. Полюбить и остаться рядом навсегда. К концу июня Кацуки готов был пуститься вплавь, лишь бы вырваться отсюда. В Хасецу стало тесно, будто он вырос из любимой подростковой рубашки, когда-то такая родная и уютная она теперь давила в плечах, рукава были коротки, ворот жал и душил. В день долгожданного возвращения Мари, он сорвался в аэропорт, едва успев попрощаться, вещи были собраны уже как несколько дней, внутри все дрожало и пело от предвкушения. Вперед. В магию белых ночей, туда, где улицы и парки заполнены счастливыми воспоминаниями: вот тут Витя шлепнулся в лужу и Юри долго отпаривал его дома в ванной; здесь они кормили прибившуюся по дороге дворнягу сосисками; в этих кустах сирени целовались поздним вечером как полоумные; на этой скамейке в парке пили кефир с непередаваемо вкусными еще теплыми булочками… где-то там есть окно их спальни, светящееся во тьме теплым медовым светом напольного торшера. Его личный маяк. С глаз словно упала пелена. То ли просто нужно было сменить угол обзора, то ли возымели силу магические никифоровские выкрутасы на мосту, то ли просто жизнь, наконец, сгладилась и вошла в колею — существование и местоположение дома определялось теперь четко и ясно. Кацуки не предупредил о своем возвращении, не хотелось дергать Виктора в аэропорт, в суету и пробки. Выйдя из терминала Пулково, он улыбнулся в жемчужное небо, попав под мелкий моросящий приветственный дождь, вытащил из сумки новую любимую непромокаемую ветровку с капюшоном, нацепил ее поверх футболки и запрыгнул в автобус до метро. Выйдя на Площади Восстания, подсказал дорогу заблудившемуся японскому туристу, заодно отметив ему на карте места, где можно вкусно и недорого перекусить. Вспомнил, что не ел сам, и по пути к дому завернул в крошечный продуктовый магазинчик во дворе за любимыми рижскими шпротами, предвкушая, как полакомится ими вечером с отварной картошкой, посыпанной зеленым луком. Дома было тихо и уютно, Юри присел на скамеечку в прихожей и закрыл глаза, вдыхая знакомый запах, вслушиваясь в эту выжидающую тишину — Маккачина Виктор, видимо, опять забрал с собой на каток, чтобы тот не тосковал один в большой пустой квартире. На кухонном столе одиноко стояла кружка с недопитым кофе, в гостиной на спинке дивана лежала брошенная с утра синяя футболка. Юри осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев, словно боясь спугнуть, погладил, но не выдержал — сгреб в охапку и уткнулся в нее лицом, вдохнул полной грудью. «Я дома». Виктор взял трубку сразу, но его голос почти потонул в какофонии механического гула, собачьего лая и командных выкриков то хором, то поодиночке, перемежающихся с детскими голосами. — Да? Юра, тут шумно ужасно, не слышно ничего. Перезвонишь позже? — Я приехал. — Что? Маккачин, сидеть! Что? — Я дома, Витя! — Дома?! Тут, в Питере? Вот же ты… Тебя встретить? Почему не предупредил? — Все нормально, я добрался уже! Стало немного тише, видимо, Виктор все же нашел спокойное местечко. — Нужно было сообщить мне заранее, я бы приехал в аэропорт, и вообще выходной бы взял, в сейчас тут бедлам сплошной, мне ближайшие пару часов и не выбраться даже. — Я подожду… ты же ждал. Кацуки уловил нервный выдох в трубке и со всей силы зажмурился, пережидая невыносимое желание обнять. — Юр… все хорошо? — Да. Очень хочу тебя увидеть. Перезвонишь, как освободишься? Я сейчас передохну немного, и можно будет пройтись, погода вроде разгулялась. — Конечно. Сразу же. Отдыхай. Спустя два с половиной часа, Юри кидался кусочками булки в толстых чаек на самом краю Елагиного острова. Он уже успел пройтись по парку и, как это называл Виктор — «покормить город с рук». Оленей, фазанов, меланхоличную блохастую лису, наглых белок, совсем недавно вылупившихся утят в пруду, осталось немного и крикливым чайкам. Выглянувшее солнце заставляло щуриться, отражаясь от иллюминаторов прогулочных катеров, мягко качающихся у причала, Средняя Невка и Большая сливались на горизонте, унося теплоход в короткое плавание по Финскому заливу. Юри чувствовал себя частью всего этого, законной и правильной. Разом вытащив его из умиротворяющего гипноза, с заливистым лаем налетел мохнатый радостный торнадо, чуть не сбив с ног. — Маккачин! Хватит! — Юри попробовал отбиться, смеясь, пряча лицо от теплого слюнявого языка, но внезапно был атакован с тыла. Захвачен в плен и оторван от земли. — Апорт! Рука над его головой описала дугу, и желтый теннисный мячик улетел в кусты кометой, унося с собой Маккачина. Юри вывернулся, возвращая твердую почву под ногами, поправил задравшуюся футболку и посмотрел в лазурно-синие глаза. Внутри что-то оборвалось, даря секундную невесомость, как в детстве на высоко взлетевших качелях. — Загорел. — Подвел итог Виктор, быстро ощупав его взглядом, и убрал руки за спину, будто уговаривая себя не трогать, не лезть в личное пространство без приглашения. Будто оно ему когда-то требовалось. Юри весело фыркнул и обнял сам, подтянув к себе за талию, обнял сразу двумя руками, прижавшись всем телом. — Ты так пахнешь… — выдохнул Виктор в макушку зачаровано, невесомо гладя пальцами по затылку до щекотных мурашек. — Как? — Собой. Юрка… я так кошмарно по тебе скучал. — Мы разговаривали с тобой каждый день, ты ни разу не сказал, что скучаешь! Никифоров чуть отстранился, потревоженный мокрым собачьим носом, и кинул мячик еще раз. — Не хотел тебя привязывать жалостью и сочувствием — это последнее дело. Ты должен сам решить, чего хочешь. — Решил! Тебя хочу. Тебя и твой город. Наш город и нас. — Согласен, — Виктор серьезно кивнул как перед алтарем. Его волосы растрепал теплый ветер с залива, хотелось приглаживать их руками, поправлять сбившийся ворот поло, беречь сон от тревожных звонков, защищать от ненужных людей, выслушивать все печали, быть рядом в победы и поражения. Всегда. От скручивающей нежности защипало глаза. — Доруга и сыщасырива, Витя. Тот резко сгреб Юри в охапку, пряча лицо и подозрительно затрясся, хрюкнув в шею. Юри хотел было возмутиться, подумав, что смеются над его произношением, но потом понял. Уточнил: — От счастья? Витя усердно покивал, поднял голову и выдохнул прямо на ухо: — Да.