Без выбора

Возможность выбора сводит этот самый выбор к нулю. Я протягиваю тебе пачку сигарет, и узкие губы кривятся в отвращении. Ну еще бы, хороший мальчик Питер: примерный ученик, любимый племянник, защитник города, который даже не знает твоего лица. Зато это лицо знаю я. Я знаю, как оно искажается, когда тело выгибается в судороге - кожа натягивается на ребрах, какой же ты, блять, дрищавый, - когда влажный затылок трется о наволочку в идиотский цветочек, когда руки цепляются за мои плечи, постоянно соскальзывая. Я знаю, как приоткрываются губы, пока зубы сдирают с них тонкую обветренную кожицу; как изламываются брови, придавая страдальческое выражение лицу, как четко очерчиваются скулы, когда рот приоткрывается в идеально круглую "о". Я знаю, как густые ресницы прикрытых глаз отбрасывают тень на гладкую кожу щеки. Щеки, в изнанку которой упирается мой член. Удивительно, Питер. Ты смотришь на сигарету в моих кривых, покрытых язвами пальцах с отвращением, с я-не-возьму-это-в-рот-кретин лицом, а на мой член ты смотришь совершенно другим взглядом. Я не против, Питер. Мне это нравится. Я закуриваю. Дешевый вонючий табак - мой любимый. Благодаря ему, блевотному кофе из автоматов и помятым, хреново сваренным хот-догам, которыми я затаривась у мексикоса на углу сто двадцать четвертой и сто двадцать пятой улицы Ист Сайда, я лучше ощущаю насколько дерьмова моя жизнь. Ты - еще совсем мальчишка, взваливший на свои узкие (как у истинного ботаника и задрота, Питер!) плечи все хитровыебанные проблемы этого сраного города, смотришь с осуждением, а я выдыхаю дым в твое милое чистенькое личико. В личико, в котором отображается тихий зеленый район для типичных янки, ну такой, где у всех белые заборчики, аккуратные газоны и соседские барбекю по воскресениям. В личико, в котором отображается уютный двухэтажный дом, большая гостиная и смазливая девица в кровати. Не голая с раздвинутыми ногами и срывающимся: «давай глубже, твою мать!», конечно, а прижимающая к упругим подростковым сиськам учебник органической химии, пока твоя милая тетушка готовит вам на кухне зеленый, твою мать, чай. - Наверное, у тебя сортирная бумага в двадцать слоев и воняет приторной ебалой, типа там… Клубника со сливками или персик в йогурте? – продолжаю вслух свою мысль, пока этот святоша (в обтягивающим задницу костюме) тщетно пытается отмахнуться от едкого дыма. Смотрит как на кретина. Кто-то может подумать, что это плохо, но хуй там был! Главное, что смотрит, а как - дело десятое. А может и сотое. - Хватит уже, - наконец-то гнусаво тянет он, и… о, ты волнуешься! Все видели? Питер Паркер, оплот этого мусорного городка, враг всех отъявленных злодеев (кроме меня, конечно), волнуется обо мне. Эй, я могу засунуть свою поехавшую кукушечкой голову в трубу завода по изготовлению шин и дышать этим смогом месяц, что мне одна сигарета? В конце концов, чего мне теперь бояться? Рака легких? ХА-ХА-ХА! Ладно-ладно, я все понимаю. Нихуя он обо мне не волнуется, это мне так хочется думать. На деле его бесит дым, бесят переваренные хот-доги, бесит обжигающая бурда из хлипких пластиковых стаканчиков. Бесит эта затхлая темная комната, скрипящий пол с щелями шириной в два пальца, разбросанное по полу оружие, сегодняшний день, положение луны или еще чего-то там (пмс, Питер?)... Не хочется признавать, что бешу его конкретно я. Эй, Питер, было бы неплохо, если бы ты разубедил меня в этом. Конечно, мне не нужны слова, подтверждающие твою любовь. Ты их уже все сказал (прохрипел, проорал, простонал, просипел, пробормотал и еще куча подобных глаголов) пару часов назад, вон на том продавленном диване, но... эй, куда ты идешь?! Хотя иди-иди, не оборачивайся - классная задница, Паркер! Люблю, как твой костюм подчеркивает все эти классные штуки твоего тела, наверное, ты шил его именно с такими целями. Будь я твоим врагом, был бы сразу дезориентирован. Ведь, знаете ли, не особо легко драться с тем, на кого у тебя железно стоит, особенно если стоит именно в этот самый момент. Ты уходишь, глухо хлопнув дверью. Если бы на стенах осталась штукатурка, она бы траурно осыпалась на пол. Но ее нет, так что все хорошо. Просто отлично. Он уходит, хлопнув дверью, а это значит, что я снова один. Ну, это как посмотреть, вообще-то. Физически - один. Звучит не круто. Мне иногда кажется, в особо ебанутые дни - в те, когда мне пару раз за сутки сносят башку, сжигают или нашпиговывают ножами, - что он, Питер... ты, Питер - мое спасение, моя тихая гавань среди бесконечно бушующих волн дерьма. Кто-то после почти смерти идет в храм, некоторые, еще более ебанутые типчики, к психиатрам, кто-то бухать (я и так в говно, Питер. Постоянно.), кто-то к шлюхам, а я к тебе (хотя ты и шлюхи могут быть синони... молчу-молчу!). Я прихожу с отслаивающимися лоскутами гниющей кожи, с выбитыми зубами, с вырванным языком, с сотней дыр в своей потрепанной, заживо разлагающейся шкуре, истекающий кровью и сукровицей. Я прихожу и падаю к твоим таким охуенным ногам. Ты мой храм, Питер. Мой ебаный храм, где я могу расшибить свой лоб в абсолютно бессмысленной молитве своему Богу. Я оставляю кровавые ошметки и куски своих органов на твоем паркете; вот кровавый отпечаток около двери, вот непонятный лиловый сгусток возле аккуратного ряда твоих до ужаса хипстерских кед... Привет, Питер, привет, мой храм, мой бог, мой личный легион ангелов и мое личное, увы, не вечное блаженство. Я пришел. Я как верный пес пришел умирать у твоих - я уже говорил об этом выше - охуенных ног. Ты этому не рад, я понимаю. Тебе отмывать мою блевотину, гной и кровавые отпечатки, но, Питер! Труд облагораживает! Не надо ругаться и истерить, Паркер! Я бы сказал, что у меня болит голова, но, блять, это и так понятно, ведь у меня отсутствует ее четверть или даже треть. Хватит раздражено махать руками и посылать меня на хуй, Питер. Мы оба знаем, что на нем окажешься ты, как только я приду в себя. И тебе это нравится, будь я проклят... ах, да, я уже. Нет-нет, я не говорю про эти эксперименты, про язвы, покрывающие облезлым слоем мое тело, про эту убогую жизнь, опостылевшую "работу"… Я говорю о тебе, Питер. Я говорю о нем. О пацане, который с брезгливой миной встречает любую самую мизерную несправедливость, и который без капли омерзения вылизывает мне пальцы, шею и, в конце концов, член (вы поняли? Конец концов, ха!). Как там говорится-то, а? В тихом омуте черти водятся? Питер, мое проклятье и мое гребанное спасение, в тебе не черти, в тебе все круги ада, свернутые в жуткую напряженную спираль. И стоит мне оказаться в поле видимости, как она начинает безумно раскручиваться, затягивая в этот круговорот и меня. И это охуенно, Питер! Знаешь, моим фаворитом среди грехов был грех сребролюбия, потом шел гнев, потом чревоугодие, а потом я встретил тебя и понял, что единственный грех, которому я готов предаваться без отдыха - похоть. У кого-то дьявол - это уродская рожа, рога, цепи, запах серы и пар вокруг. У кого-то светловолосый смазливый ангелок, с избытком пафоса и легким (нет) налетом гейства. Некоторые считают дьяволом правительство, кто-то говорит, что дьявол мы сами. Это все хуйня, Питер. Единственный мой дьявол, хозяин моего личного ада - ты. Версий, кто такой Бог, еще больше. Их целая куча, Питер. На любой самый изощренный взыскательный вкус, даже я мог бы что-то там найти под себя. Но я нашел тебя. Единственный мой Бог - ты. Такого клише даже в подростковых фильмах, продюсируемых мтв, не сыщешь днем с десятком факелов. Режиссеры не настолько тупы, скажешь ты или кто-то еще слишком доебистый. Да мне похуй на клише, Питер! Ты и есть то самое ебаное клише, появившееся внезапно (ну ладно-ладно, я тебя искал, было дело) в моей безнадежно просранной жизни, полностью завладев остатками моего насквозь больного мозга. Возможность выбора сводит этот самый выбор к нулю. Я предложил тебе… нет, я тонко намекнул тебе, что нам неплохо бы видеться почаще. Не-а, уволь, не для общих разборок, дел или дружеской болтовни. Честно говоря, намек был не так уж тонок, но я просто подстраховался, вдруг ты из тех тупоголовых, что не понимают их, а фразу: "Давай трахаться, Питер. Каждый день. Несколько раз", не понять сложно. Ты тогда меня послал, впрочем, как и всегда. А вечером уже нежно называл криворуким мудаком, пока я растягивал тебя, прижав к облупившейся стенке своей квартиры. Это было невероятно, согласись! Мне срывало крышу в прямом смысле этого слова, но, Питер, ты сорвал ее сильнее любого снаряда. Сильнее, чем выстрел в лоб в упор. Ты пуля, Питер. Пуля, засевшая у меня в голове. Не спорь, н-е-в-е-р-о-я-т-н-о. Твое тело - гибкое, по-подростковому угловатое, отзывчивое и податливое; твое прерывистое дыхание на моей обезображенной щеке - ты сам стянул с меня маску! Вы верите? Сам стянул с меня маску, чтобы дотрагиваться до _моего лица_. Говорят, тихие мальчики зачастую скрытые извращенцы. Как насчет трупов, Питер? Или собак? О, может комбо, и тебя прельщают собачьи трупы? В любом случае - это менее отвратительно, чем я. Но он упорно стягивает маску снова и снова, каждый блядский раз, заставляя меня задыхаться от восторга и от пьянящей боли прикосновений. Я не верю, что это все гребаная реальность. Тяну его за спутанные, слипшиеся от пота пряди, дышу запахом его одеколона, шампуня (сраная малина, Питер?!) и кожи. Заламываю руки и сжимаю запястья, хоть он и не сопротивляется, лишь покрывает меня трехэтажными матными конструкциями... Эх, слышала бы тебя сейчас твоя тетушка! И вот сейчас, и тем более сейчас, когда ты, абсолютно не скрываясь, стонешь. Я обожаю, как ты произносишь мое имя. Как запинаешься, как проглатываешь последние буквы, как смотришь мне прямо в глаза, не отводя взгляд в сторону, скрывая отвращение, как все мои шлюхи. А ведь с ними я был в маске, Питер. Ты встаешь с утра, чистишь зубы, умываешься, принимаешь душ (зачем?), целуешь на прощание в лоб тетушку, улыбаешься людям, листаешь комикс или учебник, покупаешь какую-то сладкую жижу с кучей взбитых сливок, карамелью и шоколадом у улыбчивой бариста, фотографируешь какую-то чушь, делаешь свои дела, живешь своей жизнью. А потом натягиваешь маску, натягиваешь (не в том смысле, Питер) парочку злодеев и приходишь ко мне, чтобы тебя натянул (в том смысле, Питер) я. В отличие от тебя, я не ханжа. Я не делаю вид, что недоволен твоим появлением, я не посылаю тебя и не говорю про срочные, сто пудняк выдуманные, дела. Питер, даже если я буду подыхать, то смерть подождет, если к косяку моей двери прислоняешься ты с безразличной рожей под своей дурацкой маской. Как будто ты тут оказался случайно, проходил мимо и решил заглянуть к старине Уэйду, так, по-дружески, нет-нет, вовсе не для того, чтобы окончательно разъебать диван, ломая гнилые деревянные рейки. Но даже если он развалится, это не страшно. У меня еще есть душ, стол, пол, стена - все к твоим услугам, Питер. Знаете, я не страдаю особой любовью к животным, если только это животное не на моей тарелке со степенью прожаркой "рей", но я бы расцеловал паука, который когда-то укусил его. Вся эта паутина, борьба со злом и бесконечные морали та еще хуйня, конечно. Но благодаря этому укусу мы теперь... нет, не вместе. Я не настолько сентиментален. Благодаря этому укусу, благодаря этой паутине, борьбе со злом и даже благодаря моралям, я трахаю тебя, Питер. Вот и все. Для тебя все. Тот первый раз, тот _невероятный_ первый раз (как и все последующие), въелся ядом в подкорку моего мозга. Знаете, я не восприимчив к ядам и токсинам, так что даже не пытайтесь отравить меня, если ваш яд не называется - Питер Паркер. Только он на меня действует, сшибая с ног и заставляя сутками не вылезать из койки, пребывая в самом охуенном бреду. А потом Питер уходит. Он уходит каждый гребаный раз, начиная с того первого-невероятного и кончая (отличное слово!) этим. Встает, лениво натягивает на пропахшее сексом тело свой с ума сводящий костюм и уходит. Даже душ не принимает! Нет горячей воды и сток забит, видите ли, неженка… А я смотрю вслед. Я смотрю вслед, чтобы через пару дней появиться на его пороге, ухмыляясь выбитыми зубами. А потом на моем пороге появляется он, и все повторяется. Он уходит, я смотрю вслед. Место рядом со мной - да, на этом самом диване со следами какой-то еды, газировки, алкоголя и спермы, - еще не успевает остыть, когда дверь снова открывается. В лицо летит пачка мальборо, а он, тот самый Питер Паркер, демонстрирует мне бумажную упаковку пафосного крафтового кофе и спрашивает, где в моем сраче турка. Твою мать, Питер… Он всегда уходит - смотрите-ка, еще одно клише! - и всегда возвращается. Не знаю, может, дело в моей ахуенности, может, ему одиноко, может, больше не с кем быть настоящим _Питером_, с этими дико горящими глазами и блядским прогибом в пояснице, но он неизменно возвращается. Возвращается, прислоняется к косяку, стягивает небрежным жестом свою маску, чтобы улыбнуться, демонстрируя аккуратный ряд белых зубов (я знаю, что ты носил брекеты, Питер!). И… какая к черту турка, Паркер? Если ты не помнишь, я сказал: "каждый день и несколько раз", так что давай живо на диван, или на стол, или в душ. Как хочешь, Питер, как хочешь. Возможность выбора сводит этот самый выбор к нулю. Поэтому я не предлагаю. Я ставлю перед фактом. Каждый день, Питер. Каждый ебаный день, потому что этот день будет существовать для меня только после того, как ты снимешь _мою_ маску и срывающимся шепотом произнесешь: - Уэйд. А потом еще раз. Еще. И еще. (И еще парочку, а вы хуль думали, а?!)