***
Я давно мечусь на месте. Словно загнанный зверь в клетке. Хотя, по сути, я свободен намного больше, чем эта маленькая кукла. Но в ее глазах я не вижу такого чувства пустоты, которое ощущаю у себя внутри. И от этого хочется выть. Периодически хочется схватить ее за волосы. Нитями впиваться в ее кожу, разорвать это несовершенное тело на части и заставить ее саму собирать себя по кускам, и наслаждаться этим видом. Но каждый раз, когда я притрагивался к ней с подобными мыслями, внутренности словно опаляло. Во мне шевелилась совесть. Которая буквально кричала мне о том, что эта куколка за каким-то чертом получила эмоции! Она почувствует боль. Я причиню ей эту боль. И каждый раз от этой мысли руки опускаются. Не могу сделать ей больно. Чувствую себя максимально потерянным. Всю свою сознательную жизнь я искал возможности создать идеальную куклу. Она была бы красивой, танцевала бы как прима-балерина, ее голос слаже меда, а глаза словно звездное небо. И она должна была бы обладать чувствами и эмоциями, стать для меня всем. Но каждая созданная мною марионетка действительно была идеальна! Внешне — модель, каких свет не видывал. И каждый раз мое заклятие на срабатывало, разлетаясь ворохом искр. Последний штрих, маленькая деталь, которая оказывалась самой важной. Их чувства. Этого не было. Я считал себя бездарностью. Напился. Руки не слушались, и я буквально на коленке слепил себе марионетку. Хотел послать ее в ближайшую лавку за выпивкой. И, что я получил, когда хмель отпустил сознание?! Последнее заклятие, которое я шепнул уже просто автоматически, по привычке, оно, черт возьми, сработало! Эта девочка получила чувства, эмоции, она словно стала живой. Почему именно в этот раз? Я же всегда делал все безупречно и идеально, почему же эта кривая поделка стала итогом многолетней работы над собой? Это заставляет меня чувствовать себя бездарностью вновь и вновь. Я думал, что смогу восстановить все своими руками. Все, что у меня отняла последняя магическая война. У меня отобрали все, что я имел. Не было ни дома, ни семьи, ни друзей, ни возлюбленной, на которую почему-то так чертовски похожа эта дешевая кукла. Не было больше моей Одетты, которая танцевала в театре. Которая всегда была исполнительницей роли Королевы лебедей, когда я, наивно и глупо вживался в роль ее возлюбленного принца. Сейчас же я скорее чувствую себя великолепным, жестоким, но разбитым и уничтоженным Злым гением. С тех пор с каждым днем я словно терял частичку себя. Что-то маленькое и хрупкое, но очень важное, уходило, оставляло меня, растворяясь в ночном сумраке, в вое сотен чудовищ, просыпавшихся на улицах. Тогда в каждом своем пробуждении, в каждом сне, я видел лишь одно любимое лицо. Но вместе с ним в память въелись и ужасные образы той войны. Я стоял насмерть, был словно связан словом чести, и обещанием, данным любимой. Никогда не оборачиваться назад! И что же я делаю сейчас? Только тем и занимаюсь, что гляжу в сосущую пустоту, что осталась позади. Она и сама словно вглядывается в меня, сквозит во взгляде этой куклы! Я ее практически ненавижу, но огонь внутри не позволяет избавиться от девчонки. Все, что я любил — лежит в земле. Мой дух практически сломлен. Остались лишь воспоминания. И с каждым утром я теряю покой, боюсь засыпать вечерами, ведь в какой-то момент мне просто не хватит мотивации проснуться.***
Я вздрагиваю, глядя в глаза Кукловода. Он словно на несколько секунд выпал из реальности. Его взгляд кажется потерянным, да и сам он давно уже не кажется мне выспавшимся. Словно по ночам только тем и занимается, как бы в очередной раз меня уколоть. Что ж, возможные бессонные ночи сказываются даже на нем. — Я… Его взгляд внезапно пронзает меня, подобно выстрелу из револьвера, резкому выпаду шпаги. Он заставляет замолчать, сжаться, почувствовать себя бесполезной. Я даже тяну на себя одеяло, в попытке чуть больше скрыться от него. Мой вскрик тонет в ладони Кукловода, которая тут же закрывает мой рот. Он в мгновение сорвался с места. Спинка стула жалобно стукнула о пол. Я в какой-то промежуток времени между этими действиями успела ощутить те самые ненавистные нити у себя на шее, которые с силой ее сжали. А еще осознала, что мне страшно. Я ведь даже боюсь прикосновений Кукловода. Не когда я висну на его руке, нет, это не страшно. Но когда он сам прикасается, сжимает тело так, что выть от боли хочется. А я молчу. Я ведь даже смотреть на него избегаю без причины. У него невыносимо тяжелый взгляд, когда он этого хочет. А хочет этот садист практически постоянно. И каждым взглядом буквально вдавливает меня в пол, впечатывает в подушки, выжигает до костяного остова. Уничтожает. — Ты невыносима, — рычит он, глядя мне в глаза и заставляя изо всех сил сдерживать в горле болезненные всхлипы. За что он меня так ненавидит? Я ведь не виновата, что слабая. Что не идеальна. Что он просто собрал меня из сотен других игрушек, и никак не может выбрать, играет ли он роль злого полицейского, или все-таки доброго. Он сам меня такой создал! — П-прости… — Заткнись! — на этот раз шею сжимает настолько невыносимо, что из горла вырывается хрип. За что. От каждого его слова, брошенного мне в лицо, словно холодной водой окатывает. Мне больно не от его рук или чертовых нитей. А просто от самого осознания того, что меня банально втаптывают в половой коврик. А у Кукловода еще и голос ведь приятный. Глубокий, бархатный, даже на мурлыканье кота похож временами, когда он не рычит, чтобы запугать. Что у него великолепно получается. Какая красивая получается пытка тем, что мне приятнее всего слышать в этой звенящей тишине пустого дома. Просто сказка! Но даже сейчас он говорит без злобы, хотя, казалось бы, как уж без нее? Голос недовольный, но с каким-то до колик в животе оттенком нежности. Заботы. Не безразличия, уж точно. — Ты невыносимо жалкая. Но при этом не кажешься беспомощной, — продолжил он, лишь сильнее вжимая меня в спинку кровати. — Но ты беспомощная, жалкая кукла! Больно. Невыносимо, да. Тошно. Словно железом каленым жжет. Изнутри уничтожает меня, не давая шанса на побег или спасение. Ему просто нравится меня унижать? Почему? Он ведь не казался мне садистом в первые несколько дней. А затем словно что-то случилось, его перемкнуло. В такие моменты я жалею, что не ослепла. Тогда. — Каково тебе, Одетта? Существовать вот так. Ты же никто, — он продолжает рвано выдыхать что-то, практически не заботясь о том, чтобы я его слышала. Половину слов угадываю по губам. Словно и не со мной говорит, а сам себя в чем-то убеждает. — Расскажи мне, — пальцы свободной руки практически нежно скользят по щеке, вызывая болезненный всхлип, — каково это, жить без памяти? Без воспоминаний, без прошлого. И тут я осознаю это. Действительно… каково? Я ведь не имею памяти о чем-то, что было бы до того, как я очнулась в его мастерской. Это, фактически, день моего рождения. Но я чувствую себя вполне взрослой личностью, при этом совершенно не имею воспоминаний о детстве или юности. А Кукловод смотрит еще так пристально. Словно и сам понимает меня в этот момент. По щеке что-то влажное пробежалось. Ч-что?.. Я же не могу плакать. Он, кажется, тоже это заметил. Удивленно руку ото рта моего отнял, да пальцем по щеке провел. Невыносимо. Приятно. И страшно. Так скоро приобрету чертову паранойю. — Плачешь? — голос на секунду дрогнул, он сглотнул. — Жалеешь себя?! И правильно делаешь! Взгляни только на это! Он резким движением сдергивает с меня одеяло, заставляя инстинктивно закрыться руками. На мне ведь совершенно нет одежды, я спала. Не могу же я спать в юбке и блузе. На мне только перчатки, я их не снимаю, чтобы не видеть своих шарнирных пальцев. А в остальном… — Ох, как мило, закрываешься от меня ручками? — он приторно сладко улыбается, скользя взглядом по телу. — Ты ведь просто чертова кукла. Чего я, по-твоему, там не видел? — Уйди. Он опешил. Удивленно отпрянул, позволяя мне, наконец, перевернуться набок и тут же укрыться одеялом, прячась под ним. Словно сам Кукловод был страшным ночным монстром, а одеяло — моей крепостью. — Что, прости? — на этот раз его голос звучит отрешенно. — Уходи, прошу! — с силой кусаю себя за палец, чтобы не всхлипнуть. И вновь эта зловещая тишина. А затем шарканье шагов до двери, тяжелый вздох и кукловодовское: — Извини. Сорвался. Ах, так вот, как теперь у нас такое называется. Ну, с кем не бывает!