Сердце грифона

«Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать».

Наверх, наверх, наверх, - настойчиво стучало в их головах, звучало в шорохе и плеске воды, скатывалось камнями под осторожными шагами. Потерянные, заблудившиеся, запертые в катакомбах бесконечного лабиринта – две живые души – и тысячи мертвых. Наверх-наверх-наверх – крылось в тревожных глазах, недоуменном взгляде над плачущими темными дорожками на умной морде. Огромный небесный зверь, потерявший небо, цеплялся за камни трехпалыми лапами. Сильный... растерянный, беспомощный... Зажатый в нескончаемых пещерах. Щуплый мальчишка, слишком крошечный для теряющихся в высоте башен, цеплялся за его перья. Они цеплялись друг за друга - упрямо идущие почти на ощупь, наугад, брошенные в пропасть и случайно выжившие. Одинокие теплые существа в холодном, готовом поглотить их лабиринте. Наверх-наверх-наверх... Они шли за лучами, за зыбким переливчатым светом, пробивающим тиски стен. Хватались за свет, как за путеводную нить, ведущую из пропасти. Горы, стены, камни сжимались вокруг, заставляя задыхаться в древней ловушке. Обступали кольцом, давили на горло, спину, плечи, наседали со всех сторон, тяжелые и опасно хрупкие, грозящиеся похоронить под собой. Ночами даже этот зыбкий свет гас. Остывающие горы и стены скрежетали, осыпаясь, и зверь спал чутко, вздрагивая, навострив широкие уши и прислушиваясь к стону старых камней. Лабиринт доживал свои века, и не хотел умирать в одиночку. Наверх-наверх-наверх... Снова - свет в конце тоннеля. Снова - обман, очередная краткая иллюзия свободы. Снова, и снова, и снова. Они протискиваясь в узких ходах, обдирая перья и одежду, локти и колени, отчаянно пытаясь прорваться к свету – за манящим ощущением, надеждой на освобождение, но попадали на очередной карниз, шаткий край, что может осыпаться, увлекая за собой – обратно, в пропасть, в ледяную пасть далеко внизу. И лишь инстинкт кричал - Наверх-наверх-наверх... Зверь, сделав несколько огромных скачков, замирал на краю, слушая, как градом осыпаются вниз мелкие камни. Беспомощно тряс взъерошенными, помятыми, жалкими отростками-крыльями, рыча тоскливо и глухо. Вокруг снова были стены. Скалы и башни, растущие из пропасти внизу, врастающие в пропасть вверху, и свет гулял, как ветер, плыл над ними, дразня и переливаясь, и жажда облаков была сильнее жажды воды. Зверь хотел лететь, он мотал головой и приседал, встопорщив изломанные перья, задыхаясь от иссушающего, бесполезного желания взмыть в небо - но снова только коротко прыгал, впиваясь когтями в крошащийся камень очередного уступа. Выше, выше, выше... Рожденный летать был вынужден ползать в сырых коридорах и карабкаться с одной шаткой, рушащейся под его весом опоры на другую. Рожденный свободным - посажен на цепь в древних катакомбах. Рожденный непокорным – распластанный в клетке, придавленный к каменному полу тяжелой волей холодной, бездушной, чужой силы. Не желающий боя – и вынужденный сражаться. Но теперь - не только за себя. - То-ри-кууууу! – звал звонкий голос, вместе с ветром разносясь над пропастью, и зверь, сморгнув самоубийственное наваждение спикировать с козырька, возвращался и ждал, пока маленькое цепкое существо взберется по перьям и прижмется к его спине. Выше, выше, выше... Он карабкался и прыгал, снова и снова, терпел жалящие укусы стрел, топтал разлетающихся пустыми скорлупками призраков. По телу волной проходила дрожь тревоги и усталости, отдаваясь болью в помятых ребрах и уколах от десятков стрел. Тревога забивала ноздри затхлым запахом смерти, запахом страха, она звенела в голове, в черепе под отломанными рогами, и страх волной электричества вздыбливал мех, заставляя глаза вспыхивать фосфорическим светом. Но крошечные ладони гладили за ушами, пробегали щекоткой под поднявшимися перьями на шее, и ласковый голос успокаивал, хотя зверь и не понимал слов. Человеческий птенец был удивительно бесстрашен, и зверь затихал, по-лошадиному нервно прядал ушами, прислушиваясь, и снова смотрел вверх – чтобы продолжать карабкаться. Для себя – и того, другого. Выше, выше, выше... Они оба не знали, куда идти, и верно ли они идут - но их гнал вперед ужас от смыкающихся над головой стен, желание выбраться из этой странной тюрьмы, и мальчишка, казалось, боялся меньше зверя. И огромный зверь заражался его бесстрашием. Не покоренный – но прирученный. Не сдавшийся – но сдружившийся. Маленькие руки все так же терпеливо вытаскивали стрелы и смывали с перьев кровь и грязь. Находили еду и открывали тяжелые ворота. Он преодолел свои самые жуткие страхи. Пошел против призрачных стражников и пугающих витражей. Против собственных потерявших разум сородичей. Перешагнул инстинкт, чтобы встать на их пути и защитить это хрупкое и верное существо, что было таким храбрым, дарило ласку и покой. Пересилил усталость и боль, чтобы спасти и вернуть в племя маленького друга. Мальчишка всегда умудрялся открыть нужные двери, и одна из них была в самое сердце. Тот, кто годы назад стал безвольным рабом Владыки Гнезда, по чистой случайности вырвался из оков. Тот, кому была уготована роль стража башни, стал причиной ее гибели. Тот, кто должен был питать собой сердце лабиринта, остановил его. Они разрушили древний механизм. Выжили. Выбрались. Только по темным дорожкам на умной морде теперь ползли настоящие, не мехом вычерченные слезы. А уставшие крылья, рассыпая перья, рывками уносили избитое тело... Наверх-наверх-наверх...