addiction

"Пьяная, — мысли под тяжестью черепной коробки бьют наотмашь: единственное объяснение внезапному помутнению рассудка, непривычной [с тех пор, как он уехал] остановке сердца, накатившему головокружению с покалыванием в кончиках тонких пальцев и обману зрения. — Ты настолько пьяна, Эва, что тебе только кажется". К а ж е т с я. Это физически нереально — чуять запах его парфюма Lacoste Red, напрочь въевшегося в ткань легких, еще до того, как он открывает дверцу крутой тачки. Это почти нереально, чувствовать, как каждый позвонок ломит, как под кожей что-то ноет, что-то наизнанку выворачивает нутро, обнажая кости, от одного лишь этого гребаного запаха зеленых яблок и сосны, впитавшегося в его кожаную куртку, которую хочется прижать к себе так крепко-крепко; осевшего на коже его шеи, к которой до чертиков хочется прикоснуться разгоряченными и искусанными губами, проделывать цепочку к мочке его уха [его это сводило с ума] и целовать-целовать-целовать, западая кончиком языка во впадинку между острых и проступающих ключиц. До стона. До звона. До рыка. Эва часто моргает, ловя себя на мысли, что дрожь в угловатых коленках просто к хренам с каждым мелким шагом вколачивает ее в землю, клином вбивает и выбивает все то время из головы, пока она была одна. Это физически нереально — прекратить дышать просто от того, что ты смотришь на человека. Мун почти [уже] умерла. И у ее смерти есть имя. "Кристофер Шистад". Который сейчас должен быть где-то в Осло. Он не обещал, что приедет. По правде, Эва почти думала [нет, не серьезно], что у него появилась другая, что ее имя стерлось ластиком, вырвалось, как ненужный клочок бумаги в альбоме. Он почти не обещал вернуться. Точно не к ней. П о ч т и. — Крис? — а с голосом-то что? Ни лепет, ни хриплый сип, ни крик и ни шепот. Долбаная смесь. Эве почти кажется, что она спит. Щипает себя за руку, неуклюже роняя тихое "ау", гораздо тише, чем его имя, практически не выговаривая вообще. Это физически нереально, чувствовать, как во рту немеет язык, наливается свинцом, становится таким тяжелым-тяжелым и неповоротливым. И к небу липнет, как мягкий ирис или мятная жвачка. Он улыбается. Так тепло. Так нежно. — Кри... — попытка №2 еще раз позвать его по имени увенчивается тотальным и летальным крахом. Назови его по имени еще раз, Мун, произнеси теперь уже лишь две первые буквы. А затем лишь одну. А потом промолчи. Чудес на дни рождения не случается. Даже если и единственное чудо/желание/нужда, загаданная на все свечки в персиковом торте, испеченном Нурой. "Определенно пьяна". В хлам. В дым. В пух. В дрова. В стельку. До того, что бредит уже. — Я слышал, здесь у кого-то день рождения? — а голос его звучит так словно он действительно здесь. С Вильямом. Это они приехали сюда ради нее? — Эва... огосподибожеблять З д е с ь. Он здесь. Подходит все ближе, с каждым своим шагом напрочь выбивая из Мун остатки, рваные ошметки ревности и обиды, что уехал без нее, просто называет три буквы ее имени, играется с ними, как всегда. Знает, что это вводит Квиг Мун в транс. Мысленно просчитывает до мучительных "пяти", чтобы снова просто произнести ее имя. "Э". — Малышке сегодня восемнадцать. "В". — Малышка сегодня должна получить все, все подарки. "А". — Ты по мне скучала? То, что слетает с ее губ, словно назвать вздохом. Скомканный, громкий, обрывистый. Скучала? Эва в одночасье теряет все слова. Они осыпаются буквами прямо на траву — зеленую и шелковисто-мягкую. — Как всегда забываешь, как говорить, когда я рядом? — пускай берет гораздо выше. Пускай берет где-то в самих облаках. Когда он рядом, у нее четырехкамерное начинает выламывать клетку хрупких костей, и дыхание застревает в легких. — Думаешь, меня здесь нет? — насквозь ее видит, как сканер. Делает рентген ее мыслей. Слишком много в них переломов, слишком много трещин. — Но ты же... — о, снова наспех учишься разговаривать, Эва? — Ты же должен быть в Осло, — и вдруг она понимает, что он едва ли удерживается от того, чтобы заткнуть ее поцелуем, чтобы запустить тонкие пальцы в спутанные волосы цвета спелых абрикосов, намотав их на кулак. И сделать с ней все те вещи, которые теперь уже официально разрешены. Эве сегодня в о с е м н а д ц а т ь. Эва сегодня в з р о с л а я. И вдруг она понимает, что он тоже по ней скучал. По ее вздохам. По ее взгляду. По рукам, обвивающим его шею. По ее рыжей макушке, спящей возле него. По ее смеху. По всему тому, что делает ее самой самой. По всем трем буквам ее имени. Он так скучал по Эве Мун. Он так скучал по своей сладкой девочке. — Как я мог пропустить день рождения своей малышки? Примешь еще один подарок?