I. Долийка
Долийка не любила, когда ее называли магом. Врожденный дар стал проклятием, изгнавшим из родного клана. Из-за магии она металась от одного шемленского поселения к другому, перебивалась охотой и воровством, убивала: например, шемленского мальчишку, увидевшего, как остроухая прибегает к магии. Дар заставлял ее срываться с места и бежать, как перепуганную галлу: дальше от родных лесов и холмов, от знакомых деревень и городов. Дальше, дальше, дальше! В чужие миры, чужедальние страны. Магия научила притворяться городской эльфийкой, освобожденной рабыней, долийской охотницей, шестеркой-лучницей в отряде людских наемников… Подарила ей тысячу лиц и, к несчастью, всего одно сердце. Впрочем, о нем эльфийка не задумывалась – сердце, душа и нежность остались в далеких зелёных холмах, где простилась с кланом. На смену душистому травостою и ржанию галл в пронзительно-тихой ночи пришли пыль разбитых полками трактов, опаленная зноем земля и приторно-душный смрад Священной равнины, где их отряд попал в разбойничью засаду. Кавалерист, придавленный мертвой лошадью, оказался тяжелым, как сто кунари. Волочь его приходилось ползком по заморенным травам и засохшей грязи: ещё шли бои, и в камнях по ту сторону дороги засели лучники. Шевалье стонал, когда она тащила по камням; дважды над ними свистели стрелы, но за час обоих чудом не пришибли. Целый час притворной смерти под разъярённым солнцем казался настоящей смертью. Досчитав до ста, долийка сдвинулась и, помешкав, подтащила к себе шевалье за портупею. Канава, где можно укрыться и пойти быстрее, совсем близко, а шемленских трупов вокруг нее – не счесть. Глядишь, затеряются. С той стороны давно не стреляли, но эльфийка чувствовала, что лучники за камнями часто бросают на раненных и убитых цепкие волчьи взгляды. До этого ей везло неимоверно, а после траншеи начнется Тень наяву. Ещё осторожный рывок, и землю расчертили тени срубленных стволов. Перед канавой штормовым валом вздымались наполовину врытые в землю отточенные стволы подлеска. Протащить между ними шевалье в доспехах казалось невозможно, но там, куда она ползла, колья повалили. Нужно немного времени, сил и хренова прорва удачи. Она лежала, уткнувшись лицом в землю и боясь слишком громко дышать. Затем приподняла голову, сморгнула застилавший глаза пот, стряхнула влажные волосы с лица и чуть не раскашлялась от пыли; подтянулась на руке – не заметили; пальцы сжали край доски – дощатую обшивку траншеи; крепче стиснула портупею и замерла, отчаянно ища силы для последнего рывка. Когда сильная, горячая рука сжала локоть, долийка вздрогнула и едва не завизжала. Глаза – лихорадочно блестящие, застланные болью глаза в кровавом месиве лица, – смотрели на неё, не моргая. Шемлен лежал совсем рядом, под содранными ногтями были земля и кровь. Неясно, куда именно пришелся удар неизвестного мага, однако нечеловеческая сила пехотинца была первым вестником агонии. – П-п... Губ не было – оскаленный, беззубый провал рта и судорожный, булькающий звук, вырывавшийся из гортани. Но глаза просили: «Помоги!». Она попыталась сбросить руку, однако умирающий с неожиданной прытью вцепился в плечо и навалился сверху, едва не достав до горла… или острых ушей? Эльфийка засадила ногой ему в живот, дернулась и ещё раньше, чем успела свалиться в ров, лучники дали залп. Они покрыли дорогу беспорядочным огнем, а иначе бы превратили их в подушечки для иголок. Удар догнал ее за секунду до падения, боль застлала взгляд, и долийка свалилась в траншею головой вниз, но успела хоть как-то собраться при падении. Шевалье грохнулся сверху неподъёмной грудой. От его крови, залившей глаза и лицо, долийка пришла в себя и оттолкнула его, отползла от трупа. Потерла пыльной ладонью глаза и почти ослепла от мелкой пыли. Несколько минут, казавшихся часами, пришлось лежать, быстро моргая, и темный морок наконец спал. Стрела в прорези шлема, повернутого к ней, стала первым, что увидела. Тоненькая, но крепкая, идеально сбалансированная и явно эльфийская – шемлен бы не успел подстрелить латника за сущие мгновения. А в неё прицеливались люди, и наконечник попал в бедро, не задев кости. Долийка стиснула зубы и сжала древко, выплевывая слова заклинания. Здесь, среди трупов, ей нечего бояться магии, и боль отпустила, наконечник легко вышел из плоти. Залечить рану полностью уже не хватало сил, и непослушными, дрожащими руками она наложила повязку, подползла к шевалье. Он вёз письмо, которое нельзя отдавать засевшим по ту сторону. Сейчас дорога хорошо простреливалась, и вряд ли они высунутся раньше, чем стихнет бой. Значит, время есть. Долийка осторожно поднялась, согнувшись, и пошла, опираясь на посох. Руки и лицо были так перемазаны в крови, что увидели ее сейчас «свои» шемы – даже валласлин не разглядели бы.***
Старому лекарю, когда они попали в засаду, снесло голову цепной молнией. Но в лагере оказался второй – Стёжка. Он прибыл с отрядом, вёдшим бой восточнее той дороги. Этих наемников кинули на подмогу, когда всколыхнулась схватка, но опоздали. Ни её, ни шевалье, ни кого другого с проклятым письмом уже не ждали. Лекарь заставил остроухую снять штаны и сноровисто обработал рану. Затем приказал без возражений лечь на брошенное наземь одеяло и дал охапку эльфийского корня – ощипывать плохие листья. «Не можешь? Да нахрена ты нужна, если не можешь? Тебе не руки отрезали, а под зад стрелой дали!» Долийка скрипнула зубами и молча взялась за работу. И не зря: первую кружку отвара получила и сейчас почти не чувствовала боли. Правда и сидеть не могла. Зелёные стебли и горки листьев казались бесконечными, лекарь подкидывал ещё, едва ей грезился конец работы, и в конце концов долийка так и заснула, уткнувшись лбом в поникшие листья, вдыхая поблёкший, как старый гобелен, запах лугов и солнца. Ей снились клан и прощание с прошлым, застывший взгляд мёртвого мальчишки-шемлена; были в Тени десятки ночлежек у чадящего костерка, холод и одиночество пустых дорог. И всегда один и тот же голос преследовал, задавал неизменный вопрос, а говоривший оставался в тени, словно над ней вздумал шутить Фен’Харел: «Ты маг?» Мальчишка сипел, от страха едва не разучившись говорить: «Ты маг?» Храмовники, рыскавшие по деревням, останавливали подозрительных чужестранцев: «Ты маг?» Хранитель качал головой и сокрушенно вздыхал, отвернувшись… – Ты… Стёжка действительно стоял в тени, и только самокрутка в уголке рта подмигивала янтарным цветом чадящих трав. Шемлен рассматривал кривой посох, который она небезуспешно выдавала за лук на протяжении многих месяцев, а в голосе было больше уверенности, чем вопроса. Дрожь прошла по телу, и долийка осторожно села, щадя раненное бедро. От эльфийского корня голова шла кругом, туманилась перед глазами дымно-душная земля. Но страх уже подгонял, был знаком ей и снова крался на мягких лапах. Она бросила взгляд в сторону: раненные шемлены так глубоко увязли в своей собственной боли, что вряд ли слышали разговор. А если она убьет лекаря, то, наверное, кто-то сообразит слишком быстро и успеет поднять весь лагерь. Недавно она видела, как волки гнались за галлой, и подстрелила одного из «лука». Тушу серого зверя продала за пару монет, но теперь волк смотрел на неё из тени – так же, верно, глядели твари на затравленное животное, пока не свистнула стрела. У Стёжки глаза не волчьи, но взгляд приковывает к месту, и трудно от него не дрожать. Или от раны. Стёжка отошел от посоха и вернулся к столу, где лежали травы. – Спи, – сказал, – лучница. От его голоса впервые за день повеело странным теплом, как от костра студёной полночью. Долийка умела читать по губам, по глазам и совсем немного – по запертым на ржавый ключ сердцам. Смешное и странное дело творится здесь, если верить поблекшим строчкам: лекарь и не думал ее выдавать.***
Долийка умела читать по сердцам, вот только в этих ей уже несколько лет разобраться не дано: столько всего понаписано, одно поверх другого! И перечеркнуто, затёрто, содрано, вырвано с кровью из памяти и души. Железный Бык молчание и зоркие глаза сделал работой. Это его оружие, отточенное не хуже лезвия секиры. Кунари – огромный, сильный, в шрамах с ног до головы и с рогами шире, чем у взрослого оленя. Когда Стёжка говорит с ним, то кажется мальчишкой рядом с великаном из сказок. Сначала Долийка боится «шефа»: кажется, кунари может прибить одним прикосновением огромных рук. Но самообман развеялся как мираж пустыни, и лучшего «шефа» желать нельзя. Знать бы только, из какого языка выбралось это слово. Но спрашивать она не хочет – засмеют! Скорнячка не из долийцев и держится в стороне. В её глазах – притупившаяся боль, оскал Фен’Харела, предательство и тени мёртвых. Нож – продолжение руки, кровь – завершение мысли, и никто на памяти Долийки не убивал шемленов так точно, жёстко. Тёмная душа, страшная, и поначалу им не о чем говорить между собой. Точно так же и с Хмуриком: новенькая бы не поверила, что он умеет говорить, если бы однажды Глыба не просыпал взрывчатый порошок ему на штаны. Стёжка – это Стёжка, сказать о нем почти нечего. Весёлый, хоть и не болтун, с вонючей самокруткой и ста сотнями рецептов в голове. Он насквозь пропах эльфийским корнем, и если примоститься рядышком да задремать, то непременно приснится лес. А если заснёшь рядом с гномом – проснешься средь ночи от того, что где-то рядом подгорело, взорвалось или «Хмурик сейчас убьет!». Самый странный, пожалуй, Крем, потому что принимает их всех, какие есть, наводит порядок и ничему не удивляется. Он похож на верного пса-мабари подле любимого хозяина: не скалится, не ворчит, но если потянешься к ножу – оторвёт руку. Впрочем, смешно и наивно ей думать, что можно читать сокровенное да чужое. Нихрена она не умела, как говорил Железный Бык, но «шефу» Долийка не верила. Это доказал не кунари, а брат-эльф. И даже не «бык», а просто Вестник.II. Вестник
Рассвет занимался неторопливо, с ленцой, и белые вершины гор едва-едва обозначились в вышине. Солнце только проснулось и, как знатный орлесианский вельможа, потягивалось за горой, а над Убежищем скоро поплывут запахи сытного варева в десятках котлов, распотрошённой дичи и сырых дров. Запах костров – огня, жжёной шкуры да жаркого – начинает сниться… Со снабжением здесь плохо: Инквизиция охотнее раздавала, чем забирала, а торговый тракт намедни занесло снегом – никакая телега не осилит такую жуть. Пока солдаты расчищали пути, обитателям деревни приходилось довольствоваться тем, что хранилось в амбаре, и что могли добыть. «Боевые Быки» сами стреляли паёк: хорошая охота давала развеяться, когда не было другой работы. И хотя в Убежище осталась только часть отряда, а остальные расчищали пути, Долийка поднималась затемно. Скорнячка спала, и эльфийка вышла из «женского» закутка за кособокой ширмой. Взгляд скользнул по кровати Хмурика: тащить дичь без него несподручно. Близ ворот у дежурной жаровни на чурбане-гнилушке сидел ещё один охотник, и Долийка досадливо вздохнула. Она уходила рано, раньше всех в Убежище, но потом всё равно нет-нет да сталкивалась со снабженцами Инквизиции. Иногда приходилось уступать дичь: шеф ясно дал понять, что и на что натянет тем, кто поссорится с людьми Вестника. Эльф сидел к дороге вполоборота, и в отсветах огня сразу был виден тёмно-красный валласалин. Эльфийка даже разглядела его лук. А вопрос Лавеллана, который сначала, казалось бы, не обратил на неё внимания, настиг через несколько шагов: – Анет ара, даллен? – Анет ара, даллен. – Ма сераннас… – Вестник обернулся. – Убежище просто огромное… но эльфийский знает только один. И тот без клана! Дикость, да? А долийцев нет. Не знал, что появились. «Дикость» царапнула слух. – Я из «Боевых Быков», командир. – А-а-а, – он всего секунду казался смущенным, но затем оправился и легко поднялся на ноги, поклонился шутливо. – Мои извинения. Мне стоило раньше познакомиться с отрядом. – Вестник махнул рукой на её лук: – Разведчики говорят, что северный склон завалило по самые кроны, там не пройти. Я собирался пройти к востоку. Там очень крутая тропа. Долийка качнулась с носка на пятку в нетерпении. Светлели верхушки гор и ей хотелось начать охоту раньше, чем солнце совсем проснётся. – Но не пошли? – Но, – он криво и совсем невесело усмехнулся, – мне нельзя покидать лагерь в одиночку. И не с кем. Сэру не поднять, Солас не знает, с какой стороны браться за лук. Шемлены, – он повел плечом, охватывая весь лагерь, – падают мне в ноги, а уже потом вспоминают про дичь. Если разделим добычу поровну, то второй лук клана Лавеллан – к твоим услугам, даллен. Деловой подход ей нравился. И едва ощутимая, проскользнувшая почти незаметно искорка хвастовства – тоже. Он напоминал Стёжку, когда тот выпьет лишнего и поддастся на какую-нибудь мутную авантюрку… Долийка усмехнулась и тряхнула головой: – Только второй, командир? А Лавеллан скривился и протянул (ну точь-в-точь Крем!): – Ну да-а-а, давайте-ка это обсудим…***
Жердью стала молодая осинка в звенящем от морозца подлеске. Лавеллан и Долийка быстро подвесили тушу, закинули жердь на плечи и обратный путь прошли веселее. Свежевать тушу Долийка дала Скорнячке, и ели втроем за одним костерком. Половину – свою – Лавеллан отдал беженцам, но на него не злились: мяса хватило всем. Странно, правда, что хвалёный Вестник предпочитал сидеть у костра наёмников, а не вести заздравные беседы с церковниками и аристократами. Но долийка думала, что понимает собрата: её и сейчас мутило от орлесианской знати – расфуфыренных петухов, которые хотели делать грязную работу, не запачкав белоснежных мягких ручек. В долийских кланах всё было иначе, и она еще могла пожалеть Вестника: не так-то просто покинуть дом и оказаться единственным, кто может закрыть дырку в небе. На него смотрели с настороженностью и благоговением, а сам шуткой или брошенным словом невольно давал понять, что ещё надеется вернуться в клан. Долийка тоже когда-то жила надеждой напрасной и горькой, как пересушенная полынь; Вестник смеялся, шутил, но глаза не могли обмануть – хотел, надеялся и сам не верил, что хоть однажды вернётся домой. Скорнячке быстро наскучил разговор про долийские кланы: остроухая из эльфинажа понимала в этом не больше, чем иной шемлен. Или не хотела признаться, что понимает и завидует тем, для кого эльфинаж – просто мудрёное словечко. А вот Долийка с Вестником проболтали всё утро. На рассвете следующего дня Сэра, по его словам, даже обиделась – впервые не пытался поднять городскую остроухую на охоту. «Шефу» Лавеллан нравился: кунари не возражал, когда тот появлялся у костра и слушал бесконечные, словно миражи Тени, истории Стёжки. Эльф наблюдал за ней издали, не нарушая границ, молчал. Отступники знают, насколько тревожит такой ненавязчивый взгляд, будит едва подзабытые страхи. Но Лавеллан не пугал даже когда спросил, маг ли она, будто был одним из «быков» Быка. Он силился объять необъятное: Круги, Церковь, храмовников, Инквизицию, но всё чаще садился у их костра и просто расспрашивал. Скорнячку – об эльфинаже и отношении к городским. Крема – о Тевинтере. Стёжку – о городах. Глыбу – о горах. Хмурика обходил стороной, а у шефа вытягивал всё, что тот сам позволял выпытывать. С каждым из них кунари когда-то сидел вот так же, отвечая на сто вопросов – он сам говорил, что больше ответов не получишь, потому что язык отсохнет. У Вестника же давно завернуло на вторую сотню. Никто не сознавался, но все считали и потом, в своём кругу, подшучивали над Железным Быком. А тот хохотал и надолго приклеил к ним обидное «ревнивые детки большой мамашки». Это прозвище, кстати, стало одним из новых вопросов Вестника, на которые Бык не ответил. И первым, после которого слегли все, даже Вестник. Тогда-то и приняли его в отряд негласно, между собой, как друга. Стёжка шутил, что теперь маги – тьфу, лучники! – заживу-у-ут: вон какая пара охотников в лагере появилась…***
Разница между Махариэлем и Лавелланом для шемленов невелика. Страна ещё помнила Героя Ферелдена: статного эльфа, у которого Скверна отняла клан и долийское кочевье. Рыжий охотник заявил о себе сначала в Редклифе, затем обрёл известность под Денеримом. Даже в Орзаммаре и эльфийских лесах гремела его несмолкающая слава. О защитнике Ферелдена, сразившем Архидемона ценой жизни, не уставали складывать баллады. А теперь нет-нет да шептались, что первого эльфа-защитника тоже послала Андрасте. Ведь вторым, Вестником людской богини, был – глупая ли шутка Фен’Харела? – рыжий долийский охотник. И люди ждали, что он тоже пожертвует собой. «Быки» жили как все прочие жители деревни, общались с солдатами Инквизиции и теми, кого привела нелегкая судьба. Они слышали, о чем трепались, перешучивались с прохожими и запоминали самые мелочи, которые могут спасти жизнь. Чем дольше, тем больше Долийка и остальные скрипели зубами, улыбались натянуто и даже шеф уже не посмеивался над болтовнёй. Охота по утрам стала редкостью, и Вестник из-за других дел почти не садился с ними у костра. Но всякий раз, слыша о самопожертвовании, Долийка сжимала кулаки и думала: «Обойдетесь». Крем пихал её в бок, Стёжка дымил самокруткой, Скорнячка, Хмурик и Глыба резались в карты, и только шеф хмурился, составляя отчёты и вписывая пару слов о том, что говорят люди. Ему, наверное, тоже хотелось дописать: «Обойдутся». Задания становились всё опаснее, разбойников развелось – не счесть, а врагов у Инквизиции оказалось больше, чем мух на навозной куче. Потому дороже раз от раза становились посиделки у костра и все поднимали кружки вверх, когда к ним на огонек забредал измотанный Вестник. Он козырял ладонью – «Рога вверх!» – и первым смеялся Железный Бык. Эльф садился возле Долийки, ему наливали и слушали истории Стёжки. Тепло становилось на сердце, спокойно на душе, хоть и ненадолго. Был у них в отряде один похожий эльф. Правда недолго. Но был и от этого только громче хотелось сказать: «Обойдетесь!» «Быки» запоминали всё: и вечера с Вестником, и дни в своей проверенной компании, и скудные на цветастости байки Крема, и граничащие с сагами о героях древности выдумки Стёжки. И много, много всего другого. Например, Долийка хорошо выучила тропу, по которой ходила на охоту вместе с Лавелланом: вверх, вверх, всё круче и круче, а как-то раз они ушли совсем далеко и едва не заплутали в густых зарослях. Убежище осталось далеко позади, а Искательница запретила Вестнику слишком уж отдаляться от лагеря… но они шли по тропе, держа наготове лук и посох, и диву давались, почему этот путь еще не попал на карты соловушек сестры Соловей. Хотели его отыскать попозже, с разведчиками, но не успели. Ведь всё пошло кувырком, эльфу взбрыкнулось пожертвовать собой, шефу – прикрыть командира, а «Быки» и солдаты защищали отряд, ведомый Родериком. Долийка вскоре узнала тропу, терявшуюся в зарослях, и вместе со Скорнячкой шла впереди латников с разведчиками. Тянуло гарью от домов Убежища, крики и вонь неслись над долиной, и вдруг – звенящая, пронзительная тишина. Содрогнулись горы, зарокотали, вздохнули устало, будто сбросив с плеч страшную тяжесть, и всё стихло, звёздами-бусинами глядела на них ночь. Крем догнал и сказал, что Вестник спустил лавину, Убежище засыпало, а шеф… Он осекся и Скорнячка взяла парня за руку, зашагала быстрее: «Выше рога! Где будет привал? Шеф уже ждет нас там, слышишь?!» Шеф, Кассандра, Каллен и Варрик появились гораздо позже, и Железный Бык действительно тащил Вестника. Тогда «Быки», каждый из которых за несколько часов постарел лет на десять, даже заковыристый тост не стали придумывать. Так и сказали, поднимая кружки: «Обошлось».***
Ходили слухи, будто после Редклифа Инквизитор и Искательница грызлись, как две бешеные собаки и всё делали друг другу наперекор. Разлад был ощутим. Искательница говорила, что надо послать к храмовникам – Инквизитор провалился в будущее, навалял там кому-то на пару с тевинтерским магистром и заключил союз с магами. Да такой, что чародейка Фиона боялась смотреть по сторонам, менее осторожные маги сначала ходили по Скайхолду как хозяева, а Долийка осмелилась назвать посох посохом хотя бы шепотом, пока никто не слышал. Болтали даже, что в том будущем Инквизитора подменили. На мага. Дураки-и-и… Мысль, что Инквизитор обещал свободу магам, опьяняла, как слишком крепкое вино, стены Скайхолда создавали видимость защиты и только когда «Быки» оказались среди занесенных лавиной развалин Убежища, мираж развеялся, как дым. Посох опять стал луком, Скайхолд – скорлупкой, а маги – отступниками. Ровнёхонько до возвращения, когда в таверне только и разговоров было, что про лесного кошака да беззубую ищейку: Искательница хотела вышвырнуть гнома-писаку вон, а Инквизитор пошел против и весь вечер совещался с кем-то на западной стене. Все знали с кем – с магом, другом отступника и лидером мятежа в Киркволле. Шеф хмурился, слушая разговоры, и раз за разом втолковывал Вестнику, что не всегда надо рубить с плеча. Тот сам признавал, что маги – сила, которая нужна Инквизиции, но обратиться к храмовникам было бы разумнее. Теперь и сама Инквизиция многим казалась отступнической, неуправляемой, ненадежной. Вестник закрыл Брешь в небе, и когда поутихла буйная радость, соседи стали криво коситься на крепость в Морозных горах. А Вестник-долиец всё-то делал наперекор шемленам и их зацвётшему, неправому укладу. Он даже пошутил, когда вспоминал их охоту по утрам, что скоро не придется выдавать посох за лук: магов, мол, зауважают и эльфов тоже. Суждения Лавеллана казались наивными, но стоило отсветам огня упасть на его лицо, как Долийка видела ожесточение и усталость. А Вестник чувствовал её сострадающий взгляд, улыбался едва-едва и говорил: «Выше рога, Долийка. Я уже вряд ли вернусь в свой клан, но Скайхолд еще может стать нашим домом. Выше рога! Пусть только посмотрят косо на твой посох». Только одно Вестник всё-таки обещал Быку, а потом и самой Искательнице, вняв наставлениям и добрым советам: в следующий раз, когда придется выбирать между благом Инквизиции и собственной блажью, он встанет за Инквизицию. За это «Быки» тоже подняли кружки, и Вестник громче всех произносил девиз.***
«Он не может нас бросить. Мы важнее кунари». Мы – это все сразу. «Быки», Инквизитор, вечера у костра в Убежище и пирушки в таверне Скайхолда. Мы – это невысказанные обещания, надежды, которыми не делятся даже спьяну и одно на шесть глоток «Обошлось». Даже непонятно, сказала она это вслух или только подумала. Ведь ещё час назад Долийка помнила, что она – не маг, а потом небо, Тедас и сама жизнь порвались в клочья. Теперь ей некогда следить за мыслями и языком. Дождь смывал кровь с оружия, земли и доспехов, подёрнул горизонт мутной серой зыбью. Но на другой стороне реки ей мерещился Инквизитор. Хорошо началась новая вылазка «Боевых Быков»! Обыкновенная, как штук сто до того: пойти, отбить, занять и удержать. Шеф сказал, что разведка Попробуй-не-сломать-язык приказала прикрыть дредноут кунари. На сей раз Инквизитор и его отряд шли с «Быками» – долгожданное «дело» вместе, все сразу, первая настоящая работа после разведки в крепости храмовников! Долийка шагала между Инквизитором и Кремом, прислушиваясь к тому, что обсуждали эльф и шеф. Берег заняли венатори, армия Инквизиции увязнет здесь на неделю и отступники Корифея разбегутся, как трусы. Надо брать живехонькими, на горячем. Чтобы сразу решить проблему и заключить первый в истории союз с кунари. Вестника беспокоило, чем это аукнется прочим расам, и разговор свернул на топкую и сложную тему – Кун. Шеф хмыкнул, поняв его интерес, и хлопнул по плечу: «Не дергайся, командир. Никто не зашьет твоей Долийке рот, как нашим магам. Это союз, а не вторжение». Крем фыркнул, Вестник аж споткнулся и она едва успела его поддержать; Железный Бык посмеялся над эльфом и отвернулся к Гатту. Только Дориан тащился где-то позади и не разделял общего ликования. Впереди были венатори, бой, дредноут и красный лириум, но чудилось, будто союз с кунари уже подписан и лежит у Инквизитора в ладони. Долийка украдкой крепко сжала руку эльфа, когда Крем дал «Быкам» команду свернуть с тропы, и шепнула, не разжимая губ: «Жди, принесем твой союз». Скорнячка оскалилась – услышала, а Инквизитор козырнул отряду на прощание и скрылся из виду со своими людьми и шефом, когда тропа вильнула. Сейчас чудилось, будто оба стоят на том берегу – рукой подать, но не дотянешься. Накануне Инквизитор хотел пойти в бой вместе с «Быками», но шеф одернул его: рога, мол, ещё не отросли, вспомни-ка про обещанное. Долийке даже обидно стало: болтали, что Лавеллан теперь научился открывать разрывы, а на такое она бы не отказалась посмотреть в бою с венатори. Но даже без него «Быки» легко заняли холм, и Крем приказал Скорнячке и Глыбе разведать местность. Тогда-то и начались проблемы. Разведка вернулась спустя считанные минуты, и вести оказались черней антиванского воронья: слишком много венатори для тихого пикничка. Холм хорошо простреливался, для засады не подходил, берег внизу – голые камни да вода. Гном крякнул и предупредил Крема, что у него промок огненный порошок, а если спустятся с холма – венатори перетопят всех как котят. Паршивая позиция, не удержишься. Как ни крути, а огребать придется. – Если не протрубят отход, – Стёжка выплюнул самокрутку и обыскал последний из трупов венатори, но не нашел ни лириума, ни трав, ни амулетов. – Не протрубят, верзила. Ему нужнее союз. А шеф уверен, что мы продержимся. Долийка ещё умела читать по сердцам и знала, что Глыба только храбрится. Никто не протрубит, не отзовёт, не пришлёт подмогу. И никто не верит. От этого становилось и страшно, и странно: «Он не может нас бросить! Мы ведь… Мы разве не важнее кунари?». Но на холме будут обманывать друг друга, надеясь поддержать. Нет, неправда это. Ему не может быть нужнее союз. Он выбрал магов, а не храмовников. Он сотни раз говорил, что Скайхолд станет… Он… Они, шеф и командир, не бросят свой отряд. Крем оглянулся на неё, махнул рукой, без слов говоря заткнуться, и эльфийка закусила губу. В руке у воина уже был меч. Стежка, Скорнячка, Хмурик и Глыба вооружались наскоро, чтобы жизни продать подороже и задержать настолько, насколько смогут. А где-то через реку стояли шеф и командир. Может, они не знают. Может, давно мертвы. Может… Да что угодно ведь может быть – это не значит, что их бросают! Даже Крем никогда не рисовал себе смерть отряда так! Только спина к спине, выше рога и чтоб шеф был с ними. Только в схватке с тем, чьё лицо можно увидеть, а не со сполохами огня и молниями из темноты! Только по-настоящему, как в трактирных песнях, а не здесь: под дождем, в полумгле и без Железного Быка. Они вообще никогда не думали, как станут умирать. «Быки» не проигрывают ни одной схватки. Тем паче – без шефа. Нет, только все вместе. Только вместе. Скорнячка прислушалась и сказала, что венатори подошли близко: «Готовьтесь, сейчас начнется». Долийка почувствовала чужую враждебную магию и поставила барьер раньше, чем под ногами успела бы засверкать цепная молния. Хмурик закрыл подругу собой, чтобы не достали во время схватки шальным заклятьем. Скорнячка повторила, что венатори близко. И только тогда прозвучал сигнал – рог, в который не верил уже никто. Скорнячка от неожиданности вздрогнула, гном охнул и даже Хмурик выругался. Крем молча махнул рукой туда, где ещё не было венатори, и не стал дожидаться второго рога. Словно был тем единственным, кто не усомнился в шефе ни на миг… или готов был принять любой конец за того, кто когда-то спасал ему жизнь. «Быки» отступали без боя. И впервые – без мысли, что действительно отступают.***
Она пообещала себе, что никогда не спросит, почему Инквизитор медлил, прежде чем дать отход. А эльф молча приобнял её за плечи, глянув с балкона на пики Морозных гор, и выдохнул, что лучшей пары охотников не сыщешь во всем Скайхолде: оба не держат слово.