Shrift

- Я хочу исповедаться, святой Отец, - говорит Грелль, опускаясь на колени. На его губах играет лукавая усмешка, а в зелени грешных глаз смеются бесы. Уилл сдержанно кивает и мысленно взывает к Господу. О частной встрече они договорились еще несколько недель назад, когда спокойствие церкви нарушил этот вульгарный мужчина в красном. Припадая к ногам обычных прихожан и волонтеров при церкви, он, постанывая и захлебываясь слезами, заявил, что хочет причаститься. Немедленно. Прямо сейчас, без отлагательств. А затем, узнав о времени обычной поочередной исповеди, деловито договорился о частной и ушел так же легко и шумно, как и пришел. Конечно же, все свалили на Уилла. Уильям еще совсем молодой, Уильяму ничего не стоит взяться за необычный случай, кто, как не наш дорогой отец Уильям. Ну и пусть, ну и пожалуйста. Уилл тяжело вздыхает, позволяя себе на секунду прикрыть глаза. Грелль Сатклифф, их дорогой гость, мнет шелковый платочек длинными пальцами, обтянутыми ажурными темно-красными перчатками, и будто бы смущенно заправляет за ухо прядь волос. Его абсолютно нечеловеческая, неестественно толстая коса достает почти до колен, очки съезжают с носа, а ярко-красная лента на шее повязана столь небрежно, что создает эффект некой неряшливости и развязности своего обладателя. Уилл видит это до самой мелкой детали даже с закрытыми глазами, будто бы этот порочный прогиб в пояснице или хрупкая линия скул отпечатаны на сетчатке глаза. Он открывает глаза и начинает Исповедь с молитвы Крестного Знамения. Грелль вторит ему, и эти неспешные движения, призванные освятить и очистить, вызывают у Уилла совершенно неоправданную мимолетную дрожь. Грелль смеется одними только глазами, огромными зелеными омутами с пляшущими на дне искрами родом из самой преисподней. - Сколько времени прошло со дня вашей последней исповеди? - вместе с голосом приходит и забытая всего на миг твердость духа и непоколебимость веры. - Знаете, Отец, - мужчина мнется. Доверчиво заглядывает в глаза, картинно прижимает руку к груди и выдыхает томно-томно, непозволительно грешно. - Это мой самый первый раз. Уилла совершенно непрофессионально передергивает. Он не позволяет эмоциям отразится на лице, но его пальцы бесконтрольно сжимаются на сутане, тут же заслуживая тихий одобрительный вздох со стороны Грелля. Уилл сжимает зубы. Разжимает пальцы, складывает первых три вместе и клянет себя тысячи раз. Клянет себя снова, а затем, наклонившись, осеняет крестным знамением мистера Сатклиффа, стоящего на коленях. - Можете начинать, - выпрямившись, говорит он. Чувство скверны, стремительно расползающейся по всему его телу, дарит даже какое-то извращенное наслаждение вкупе с отвращением к самому себе. Грелль молчит с минуту, дышит прерывисто и глядит из-под полуприкрытых век. А затем, пробежавшись порочным язычком по пересохшим губам, все-таки начинает. В смысле, и правда начинает. С самого первого смертного греха, прямо по списку семи грехов папы Григория. Он не склоняет покорно голову, не прячет глаза, не чувствует себя виноватым или устыженным. Совершенно, совсем не раскаивается, ни капли не сожалеет. Слаживает руки в молитвенном жесте, хлопает длинными ресницами и глядит прямо в глаза Уиллу. Посмеивается, рассказывает целые истории и откровенно наслаждается всем происходящим. Впервые желание закрыть уши мелькает у Уильяма уже на третьем по списку грехе. Священнику негоже желать такого во время чужой исповеди. Священнику негоже закрывать глаза, негоже осуждать, негоже думать о том, как сладко было бы вмазать по этому страстному личику. Грани между грехами размываются. Еще минута и сложно различить, где заканчивается кроваво-красный гнев и начинается затяжное уныние кирпично-бурого оттенка. В конце концов, Уиллу становится просто все равно. Бушующие эмоции, обида и злость за чужие согрешения, негодование и отвращение - все пропадает в один момент. Он слышит, даже слушает, пропускает через себя, следит за движениями коралловых губ, но не чувствует совершенно ничего. Это должно было быть хорошим знаком. Но вот присутствия Духа Святого Уильям тоже не чувствует. Он клянет себя. Клянет Сатклиффа, стоящего перед ним на коленях. Снова и снова. Грелль добирается до чревоугодия, нахваливая медовые вафли и вишневый пирог дедушки Смита, когда Уилл понимает, что прошел уже где-то час, если не больше. Он чувствует, как ноги медленно начинают затекать, а затем вдруг его мысли переключаются на Грелля. А если точнее, на то, что он вот уже сколько времени все так же стоит на коленях, в фальшивой смиренности сложив перед собой руки. Стоит ли говорить, что за это время у человека, который на исповеди впервые, ноги не только бы затекли, но и давно перестали бы что-либо чувствовать. Уилл думает об этом, возможно, немного дольше, чем следует, потому что в следующий момент под его сутану забирается чужая рука. Тонкие паучьи пальчики пробегаются вверх по ноге, мягко очерчивают коленную чашечку и собираются уже двинуться вперед, опаляя давно забытым жаром низ живота, но... - Мистер Сатклифф, - Уилл окликает его. - Что вы сейчас делаете? Грелль замирает будто бы устыжено. Краснеет, хлопает ресницами и поднимает на Уилла глаза в притворной невинности. - Знаете, святой Отец, - он кусает губу. Румянец на его щеках кажется вишнево-красным против бледной, даже анемичной кожи. - Я уже дошел до блуда в списке грехов. И проблема в том, что мне не хватает всего-ничего для полной картины неисправимого грешника. И не то чтобы Уилл не знал, к чему все это вело с самого начала. Он вздыхает, возводит глаза к небу, может, в какой-то слепой надежде на явление Христа прямо сейчас, пока в нем еще осталась жалкая крупица святости. Но Грелль стонет - тихо, несдержанно - и порывисто сжимает руку на его колене. - Прости, прости, - спохватывается он. - Просто этот благоговейный взгляд… Я н-не смог сдержаться. Уилл смотрит на него и пытается понять, в какой именно момент он потерял свою душу. Быть может, когда к нему подошли с известием о том, что именно он будет обслуживать того красноволосого безумца, мистера Грелля Сатклиффа, спугнувшего добрую часть новых прихожан. Или, может, когда этот тонкокостный мужчина, опускаясь на колени, на секунду скользнул взглядом на надежно прикрытый сутаной пах. А может, сейчас, когда Уилл склоняется над ним и, не касаясь, поправляет чужие очки в вызывающей красной оправе. - Следи, чтобы они не слетели, - говорит он, выпрямляясь. Берется за край сутаны и медленно, будто бы каждая новая пуговица дается ему с трудом, начинает расстегивать одежду. - Будь потише и, не откажи в любезности, сними перчатки. Грелль замирает на мгновенье. Краснеет еще сильнее, выдыхает напополам со стоном и, очнувшись, нетерпеливо сдергивает зубами кружевные перчатки, спеша отнять руки Уилла и перенять инициативу. Проворные аристократические пальчики справляются с рядом мелких пуговиц не в пример быстро, позволяя распахнуть черную сутану. Грелль чуть тормозит, поправляет малость съехавшие очки и, хищно облизнувшись, импульсивно прижимается широко раскрытым ртом к паху священника. Уилл рвано втягивает воздух через рот, шипит, хватает Сатклиффа за алые волосы, желая то ли отстранить, то ли притянуть еще ближе, чем вызывает только низкий гортанный стон, посылающий вибрацию и горячий воздух через одежду прямо в чувствительный член. Грелль отстраняется, смотрит на Уилла снизу вверх, слизывая вязкую слюну, стекающую с краешка губ. Тянется рукой к своей промежности, но получает болезненный рывок за волосы, заставляющий его снова застонать. - Нет, - выдыхает Уильям. Плутовски улыбается и гладит мужчину по голове. - Ты не должен касаться себя, ибо это грех. Сатклифф снова стонет. С двойным усердием принимается за ремень, осторожно расстегивает молнию и приспускает брюки вместе со скучным темно-синим бельем, высвобождая наливающийся кровью орган. Отзывается томным выдохом на мягкие поглаживания по голове, неудовлетворенно ерзает на месте, разводя ноги чуть шире, и поднимает на Уилла по-греховному покорный взгляд. В этом взгляде, на глубине расширенных черных зрачков, горит синим пламенем адский огонь, поджигающий Уилла изнутри. Грелль смотрит. Дышит глубоко и часто, подносит руки ко рту и широким, мокрым языком проводит от запястья до кончика мизинца. И снова, и снова, пока не смачивает слюной две ладони, глядя из-под полуприкрытых век так, будто бы только это возносит его на самый пик блаженства. Уилл мягко тянет его за волосы, вызывая еще один сладкий стон, поощряя действовать дальше и напоминая самому себе, что все это не мучительное наваждение, посланное самим Дьяволом. Грелль берет напряженный член сразу в обе руки, начиная движение невероятно медленно, будто бы наслаждаясь сладкой пыткой, где он - палач. Массирует яички, двигает кулаком взад-вперед, высвобождает чувствительную головку, тут же проводя по ней большим пальцем, а затем вдруг зажимает член у основания, тут же порывисто беря в изумительно горячий рот. Уилл кусает запястье, сдавливая стон, бесконтрольно сжимает в кулаке чужие волосы и хочет, очень хочет зажмурится так сильно, как только возможно, но не может. Грелль смотрит ему прямо в глаза, обхватив тонкими губами головку, поскуливает от боли и томительного, жгучего удовольствия. Ждет, пока Уилл ослабит хватку, и тогда выпускает член изо рта. Облизывает головку, смачивает слюной всю длину и снова берет в рот, расслабляя горло и опускаясь до тех пор, пока не касается губами своих же, сжатых у основания пальцев. Давится, поднимается до самого конца и тут же резко снова опускается вниз. И снова, и снова, выбивая из Уилла глухие стоны сквозь сжатые зубы, заставляя толкаться в широко открытый тесный рот, забываясь. И так до тех пор, пока жар внизу живота не становится невыносимым, достигая предела в один бесконечный миг. Грелль сидит на коленях, запрокинув голову и прикрыв глаза. Его прическа вконец испорчена, очки сидят на самом кончике носа, а на штанах красуется неприличное мокрое пятно. Он тяжело дышит, устало высунув язык, с которого вниз стекает слюна, смешанная с белесой спермой. Уилл моргает часто-часто. Силой заставляет себя вернуться в сознание и приподняться, чтобы надеть брюки. Однако, это все, на что его хватает. В голову осторожно, будто бы крадучись, просачиваются кристально-чистые, короткие мысли. Он думает, что уйдет из церкви. Оставит свою сутану и белоснежную колоратку, тонкий томик Евангелия, все свои заметки и многие годы в придачу. Ему все равно. Отцу Уильяму полностью и бесповоротно плевать. Грелль Сатклифф шевелится. Громко сглатывает, поправляет очки, натягивает кружевные перчатки, валяющиеся под ногами, тщательно вытирается шелковым платком и довольно улыбается, вставая на шаткие колени. Кончики его пальцев слегка подрагивают, когда он слаживает руки в молебном жесте. - Мой Боже, я всем сердцем скорблю о моих грехах, ибо, совершив грех, я заслужил Твоё наказание, - без единой запинки, хриплым уставшим голосом вдруг выпаливает он. Прокашливается, делая интонацию еще более торжественной. - Сокрушаюсь о них, ибо оскорбил Тебя, бесконечно благого и наиболее достойного любви. С Твоей помощью я обязуюсь впредь избегать соблазнов, дабы более не оскорблять Тебя. Господи. Аминь. Уилл закрывает глаза. Ему хочется смеяться. Ему хочется принять холодный душ и отоспаться в огромной, непозволительно роскошной кровати. Вместо этого он поднимается, помогает подняться хихикающему Греллю и жестом показывает ему следовать за ним. - Я дам тебе сменную одежду, - говорит он, запахивая сутану. - А дальше? - Грелль идет вразвалочку, виснет на руке и сладко зевает. Его вопрос не имеет никакого смысла, потому что ответ он и так знает. - Мне придется уйти из церкви как можно скорей. А еще лучше - уехать из штата. К тому же, я уже не священник, так что могу разгласить тайну вашей прекрасной исповеди, мистер Сатклифф. В свою очередь, у вас есть весьма провокационные данные обо мне, так что нам придется последить друг за другом какое-то время. - Мы назовем первого ребенка в честь твоего отца, Уилли. Грелль доверчиво жмется ближе. Уилл игнорирует его последнее заявление. Он думает, неделя будет насыщенной. Насыщенной теперь обещает быть вся их ближайшая жизнь.