— А что бы ты хотел? — Гулять по паркам, дышать воздухом, улыбаться… — А что тебе мешало? — Не знаю. Лето? — А чем оно плохо? — Лето хорошее, пустая рука плохая. — Значит, некого было держать за руку, Гарри? — Было кого. И я её даже держал. Она в ответ меня не держала.
Именно после того, как мир увидел новый портрет Зейна Малика, слава приползла к мужчине на коленях. Первыми портрет увидели Шведские художники, выкупив его за огромную сумму денег, обещав выставить в самых известных галереях мира. Так оно и было. Гарри прославился своим заплаканным лицом практически во всей Англии и Швеции за какие-то три месяца. Зейн не мог не радоваться такому исходу событий, улыбаясь Пьеру, который нахваливал его за труд и хорошую идею. Портрет с мальчиком, у которого были стеклянные глаза и усталое выражение лица, заставил известных художников пооткрывать рты, убеждаясь, что Зейн Малик — восходящая звезда со своим собственным стилем. Пожилые дамы, с круглыми разноцветными шляпочками и очками с цепочкой, боролись за портрет на аукционе, чтобы невероятно красивый юноша висел у них дома над камином. Гарри не был в восторге от того, что его лицом украсит кто-то свой дом. Он видел картину, он видел, какой он жалкий и наивный, даже если портрет был действительно хорош. Ему нравились нежные и легкие мазки, которыми Зейн рисовал его, но он был бы рад, если бы мужчина подарил ему его творение, а не зарабатывал на этом деньги. Стайлс сердился, разглядывая своё унылое лицо в черной металлической рамке. Мужчина отлично нарисовал его глаза и всё то, что творилось в них, всю обиду, послушание и неуверенность в себе. Мальчик мог бы похвалить Зейна, если бы это не было так обидно. Теперь все увидят, все бывшие одноклассники, друзья и родители, каким Гарри может быть, когда его наивность вылезает наружу, заставляя слушаться, обижаться, негодовать, но сидеть смирно, пока всю его слабую сторону переносят на бумагу. Но, если честно говорить, маму Гарри не смутил этот портрет. Она назвала своего сына самым красивым мальчиком на свете, который просто создан для того, чтобы по нему писали картины. Стайлс выдохнул, поняв, что мать не заподозрила ничего плохо, а опухшие глаза её сына не загнали её в тупик, как отца. Биологический папа Гарри не живёт с ними уже лет десять, созваниваясь с сыном только по праздникам, а после того, как работу Зейна нахваливали большинство людей, отец позвонил ему просто так. Его грубый голос заставил покрыться мальчика мурашками даже через трубку телефона. Ему не нравилось, что Гарри позволил рисовать его, выставляя на весь мир какой-то грустящей собачкой, которая ждёт своего хозяина. Сравнение было так себе, но мальчик согласился с ним, даже если понял, что говоря «собачка», отец не имел в виду животное, а скорее персонажа ролевых игр. Обида съела Гарри целиком, он даже не являлся в мастерскую Зейна, где мужчина празднует свой успех, заливая себя от радости темным пивом или висками. Мальчика ужасно тянуло к нему, но он видел, что Зейну хорошо без него, когда они сталкивались на улице. Малик был весёлый, радостно курил сигареты, а Пьер рядом заставлял мужчину смеяться. Гарри быстро перебегал на другую сторону, вжимая голову в плечи. Ему казалось, что его использовали: нарисовали и бросили. Но Стайлс знал, что Зейн еще придёт к нему и был прав. Мужчина позвонил ему спустя три недели, говоря о том, как они вместе потрясли мир: Зейн своим талантом, а Гарри своим лицом. На лице мальчика не отразилось ни одной эмоции, пока он выслушивал все эти слова, перекладывая кисточки по местам. В глубине души юноша радовался, расцветал и хихикал, разглядывая радугу над головой, но это реальность, в которой Малик не звонит просто так. Гарри не считал его плохим человеком, но то, что Зейн Малик тот, кто может собственную мать продать, чтобы все восхваляли его — факт. Возможно, немного жестокий, но это так. Стайлс бы не хотел иметь ничего общество с таким человеком, но ничего не мог поделать со своими дрожащими коленками и теплой негой, разливающейся под ребрами. — И что ты чувствовал? — Ничего. — Такого быть не может. — Может. Когда я перечувствовал всё, что мог, то эмоций не осталось. — Эмоций слишком много. Их невозможно перечувствовать, Гарри. — Возможно, когда ты знаешь, как чувствуются пару эмоций, а другие никогда не испытывал. — Посмотри на себя, ты же идеал, — Зейн повернул голову Гарри к портрету за щеки, заставляя мальчика скользить своими яркими глазами по своему пустому, почти безжизненному лицу. — У меня ужасные глаза. Зейн хотел сказать, что его глаза были ужасными, когда были зелеными, будто бы они покрылись слоем летней травы (благодаря своей ненависти к зеленому цвету), но сдержался, не решаясь портить настроение и себе, и парню. — У тебя красивые глаза. — Ну, нет же, смотри. Они опухшие, синяки под глазами. — Именно поэтому ты прекрасен. От Зейна тянуло крепким табаком, от которого Гарри морщил нос, его немного тошнило от этого запаха. Мальчик понял, что спорить с Маликом бесполезно. Он художник, а у художников свои причуды. По мужчине даже видно, что он со своими тараканами в голове. У него темные глаза, которые он постоянно щурил, а его ухмылка — это нечто загадочное и затягивающее. Стайлс резко закрыл крышку ноутбука, не закрывая при этом ни одной вкладки, и откинулся на стуле, сложив руки на груди. Он не пытался спорить, но и скрывать своё плохое настроение он не собирался. Руки мужчины на его плечах казались громадными булыжниками, которые юноша никак не может скинуть с себя, чтобы сделать глубокий глоток воздуха. Стайлс с удовольствием остался бы один, но у Зейна даже мысли не было покинуть комнату. Мужчина просто выпрямился, пялясь на недовольное лицо своего парня. — Что не так? — Зейн прищурился, вызывая у Гарри табун мурашек по коже. Он не видел прищур карих глаз, но чувствовал тепло на своей левой половине лица. — Всё так, — пробурчал парень. Его широкие брови были опущены вниз, а щеки покрылись неровным румянцем. — Тогда почему, блять, у тебя такое лицо, словно ты снова хочешь, чтобы я отлупил тебя? Ты не рад, что я добился чего-то своими руками и твоей угрюмой моськой? Зейн развернул голову Гарри за щеки, заставляя смотреть в свои глаза. Стайлс сжал челюсти, показывая, что ему наплевать, что Малик сделает или скажет, но внутри у него дрожало всё до внутренних органов. — Отпусти моё лицо, — шипит парень, дергая голову в сторону, но не настолько сильно, чтобы убрать грубые пальцы мужчины от себя. Малик смотрел в его глаза пару секунд, а потом «отшвырнул» лицо Гарри от себя. Голова мальчика резко повернулась, а его ухо обожгло горячее дыхание. — Пришло время рисовать новый портрет, дерзкий мальчик. Пальцы мужчины слабо сжали волосы на затылке. Гарри пытался сделать вид, что он даже не чувствует хватки, но всё равно немного запрокинул голову. Его взгляд уперся на старую гардину в маленькой мастерской. — Ну так рисуй, — в меру грубо ответил Стайлс. Зейн громко хмыкнул. — Завтра, всё завтра, нетерпеливый мой. Сегодня ты должен выспаться. Малик оттолкнулся руками о спинку стула и направился к маленькому диванчику, самодовольно улыбаясь. Гарри часто дышал, слушая, как шаги мужчины всё дальше и дальше от него. Ему было страшно, он не знал, что ждать от завтрашнего дня. Мальчик знал, что всё повторится, но взять и уйти он просто не мог. Стайлс надеялся, что всё наладится, когда-нибудь же должно всё стать хорошо, но у Зейна были свои планы. Планы, которые он строил в своей голове с двенадцати лет. Малику было абсолютно плевать на парня, но он им и дорожил в это же время. Ему было глубоко посрать, если он бросит его, но если он уйдёт, то пропали все желания Малика. Лицо Гарри идеально подходило к тому, чтобы его рисовать. Парень имел красивую форму глаз (за исключением таинственной зелени в них), широкий нос, широкую челюсть и пухлые губы с прекрасной формой. Мужчине не было дело до его улыбки, хотя она была достаточно хороша. Иногда глубокие ямочки бесили его тем, что он чувствует необходимость потрогать впадинки. Длинные волосы тоже раздражали Зейна, но это быстро ушло, когда Малик отметил, как упомрачительно они разлетались в потоках воздуха, пока он рисовал парня. Гарри вздохнул. Он хотел спать, но не хотел засыпать. Если мальчик заснет, то утро наступит слишком быстро, а значит, что парень должен будет повиноваться Зейну, как бы он того не хотел.— О чем ты думал всё это время? — О лете, о пикнике, об облаках… — Почему об этом? — Потому что все эти вещи вдруг стали ужасными. — С чего бы это? — Моё последнее лето было не самым лучшим. — Почему же? Это связано с Зейном, Гарри? — Да… Зейн всегда говорил, что я похож на лето. Но он ненавидел лето.
Гарри чувствовал себя не в своей тарелке. Пиджак ему давил, ноги немели, а люди вокруг то и дело метали в него восторженные взгляды. Мальчику не казалось, что они полны восхищения и восторга, потому что он сам считал себя отвратительным. Может быть, он бы и не обращал внимание на всех этих личностей в этой огромной галерее, если бы не его любопытство, которое заставляло его снова снова заходить в интернет и читать все эти комментарии, в которых точно есть хоть пару штук плохих. «Плакса» Это самый популярный комментарий, что можно прочитать. Многие люди, которые никаким боком не относятся к искусству, пишут что-либо, но не похвалу к оригинальной идее. Зейн знал об этом (Гарри не раз показывать это ему), но Малик лишь отмахивался. Мужчина считал, что таких жалких людей, которые ничего не понимают в таких делах, не стоит слушать. «Ох, и как это он заставляет его плакать? Надеюсь, что слезы — просто доработка в уме художника» Примерно такое писали молодые девушки с нежными сердцами. Гарри бы тоже хотел, чтобы так оно и было. Рука Зейна вяло обнимала мальчика за талию, разглядывая свою картину. Мужчина открыл рот, раскрыв свои карие глаза шире обычного. Он был полон гордости, а заинтересованные взгляды людей приносили с собой удовольствие и самоуверенность, которой, кстати, было слишком много в художнике. К Малику каждые десять минут подходили, спрашивая о новом портрете и автографе. Гарри, как правило, почти никто не замечал сначала, кидая на него всего один взгляд, чтобы сравнить его с человеком на портрете, но автографа никто не просил. Стайлс испытывал желание покинуть это место, когда к ним подошли двое мужчин: один в синем костюме с бокалом шампанского, а другой в обычном, сером, но тоже с напитком. — Мистер Малик, не так ли? — Улыбнулся мужчина. Гарри немного завис, разглядывая скулы человека перед ним. — Чем могу помочь? — Зейн натянул искреннюю улыбку, немного наклоняясь для приветствия. — Если честно, то ничем. Я просто хотел познакомиться с прекрасным художником. Я восхищаюсь вашим стилем, если быть откровенным. Гарри проморгался. Мальчик узнал мужчину перед ним. Луи Уильям Томлинсон. Экс-солист музыкальной рок группы, которая просуществовала семь лет, жюри на шоу талантов, продюсер, организатор собственной благотворительный акции и просто богатый человек, который часто мелькает на экране и в газетах. Луи Томлинсон часто появлялся в таких местах, как это, потому что ему не терпелось пополнить свой огромный особняк чем-нибудь новым и очень дорогим. Но это только Гарри так считал, потому что этот человек очень часто тратил деньги не только на благотворительность, но и на себя. Стайлс не считал его плохим, но и добрым не мог назвать. Прищур голубых холодных глаз вводил в тупик, а по телу ползли мурашки, когда парень замечал, что Луис осматривал его с ног до головы. Стайлс не мог понять, почему парень рядом с ним улыбался в весь рот, держа его крепко под руку, а рука с бокалом даже не тряслась от волнения. Наверное, потому что это его супруг. — Мне очень приятно, Мистер Томлинсон. — Брось. Просто Луи, — мужчина пожал руку Малику, а после положил её на руку своего супруга, которая находилась на бицепсе Томлинсона. — Отлично. Это Гарри. Зейн мимолетно показал на кудрявого парня, который всё еще разглядывал спутника Луи. Гарри даже не заметил, как его представили, думая о том, что светлый парень перед ним слишком солнечный и позитивный. Как он мог улыбаться, находясь перед двумя людьми, которые заставляли Гарри покрываться гусиной кожей? — Привет, — опомнился юноша, протягивая дрожащую руку вперёд. Его спина была сгорблена, и Зейн мысленно закатил глаза, смотря на неуклюжесть своего парня. Гарри покраснел еще больше, когда навстречу его руке Луи Томлинсон не протянул свою, рассматривая лицо парня. Но, к большой удаче Стайлса, спутник известного экс-солиста оказался более дружелюбным, протягивая свою бледную ладонь Гарри. Кудрявый юноша почувствовал холодную руку в своей всего на секунду. — А это Найл, — представил Луи, прижимая парня ближе к себе за талию. — Приятно познакомиться с Вами, Мистер Малик. Голос молодого человека был низкий и мягкий. Гарри даже почувствовал укол ревности, слушая каким голосом Зейн хвалил его серый пиджак. Ему даже не стало тревожно, поняв, что этот самый Найл поздоровался только с Зейном. Ему стало тревожно только тогда, когда, повернув голову к Малику, Гарри заметил широкую улыбку художника и его глаза, который загорелись огоньком, делая их мягче. — Пройдёмся до следующей картины и поговорим о возможном сотрудничестве? Гарри не заметил, как Зейн и Луи перешли к личным разговорам. Мальчик даже не понял суть всего, пока разглядывал прическу Найла, который, видимо, точно понимал, что происходит. Мужчина кивал в знак согласия, улыбаясь во весь рот и переводя взгляд с художника на своего супруга. — Если вы желаете, — Малик махнул рукой в противоположную сторону, указывая путь. Зейн был вежливым и улыбчивым. Гарри редко видел его таким, но даже сейчас он не чувствовал себя в безопасности. Парень знал, что всё это фальшивое. — Нет, останься здесь, — мужчина рукой остановил Гарри. Он пытался выглядеть заботливым, но резкое и привычное «нет» всем показалось грубым. Стайлс вздрогнул, отходя на шаг. Он больше не чувствовал ладонь Зейна на своём животе, которая удерживала его. Щеки мальчика заалели, а уши начали гореть. — Просто будь здесь. Это личный разговор, не так ли? — Малик метнул взгляд на Томлинсона, который растеряно разглядывал мужчину и Гарри. Тон Малика был теперь намного мягче, но это не заставило расслабиться. — Да, безусловно. Не думаю, что вам обоим будет интересно слушать это. Луис кивнул Найлу, приказывая оставаться здесь. Возможно, это было правдой. Возможно, Томлинсон не такой уж и плохой, а это всё для того, что мальчишка не чувствовал себя неловко. Стайлс смотрел в удаляющуюся спину своего парня и Луи, перебирая в пальцах свой пиджак. Найл тихо допивал шампанское, делая то же самое. Мужчина всё еще улыбался, демонстрируя свои ровные зубы Томлинсону. Стайлс задумчиво залюбовался, не веря своим глазам: кто-то может вот так любяще смотреть на свою вторую половинку и не бояться оставаться с ним наедине. Гарри завидовал. — Всё в порядке? Мальчик открыл рот, хлопая глазами. Найл смотрел прямо на него, крутя в руке пустой бокал. Его светлые брови были нахмурены. Стайлс неуверенно клюнул головой воздух, примечая, что у блондина безумно светлые глаза. Гарри всегда хотел себе голубой цвет глаз. — Сколько тебе лет? — Найл расслабился, переступая с ноги на ногу. Его глаза скользили по картине. Гарри был уверен, что он сравнивает. Все так делали. — Во-восемнадцать. А тебе? — Двадцать один, — улыбнулся мужчина. Найл провёл указательным пальцем по губе, нервно кидая взгляды на двух мужчин вдали. Прищур голубых глаз метался от Гарри до Зейна и обратно. — Слушай, Зейн не выглядит заботливым. Извини, конечно, но меня совсем не вдохновляет его творчество. Я окончил школу искусств и много понимаю. И… — Найл сделал глубокий вздох, наблюдая за реакцией Стайлса. Гарри никак не реагировал. — И Зейн очень хороший художник, но его картины кажутся мрачными. Может, у меня просто своё мнение. Ты не должен с ним соглаша… — Я согласен. Томлинсон замолчал, кивая. — Лу помешан на его картинах. На картине, если быть точнее, — усмехнулся мужчина. — А ты нет, потому что…? — А я нет, потому что для меня картины не просто листы, на которых художник рисует, что ему хочется, а душа. Душа художника. Душа человека. Гарри кивнул. — Ему нравится всё это? — Томлинсон фыркнул. Взгляд Найла был полон неприязни и разочарования. Стайлс почувствовал укол обиды за Зейна. Хотя он сам его слегка презирал. — Как и твоему мужу, как ты и сказал, — недовольно сказал Гарри, даже не скрывая свою обиду. Найл покачал головой, издавая громкий смешок. — Возможно, но на этой картине не я. Стайлс громко задышал, сжимая губы в тонкую полосу. Брови заметно дрожали. Гарри хотелось уйти, в который раз. Проблема в том, что парень понимал, что Найл прав. Он уйдёт, а значит согласится. Хотя он и так согласен. Найл обреченно потёр пальцами глаза, осуждая себя за поднятый разговор. — Ему нравится смотреть на тебя, когда ты плачешь? Томлинсон просил себя заткнуться внутри, но сказал быстрее, чем подумал. Стайлс резво покачал головой, чувствуя, что разревётся, если начнёт говорить. Ком встал поперёк горла. — Как он заставляет тебя плакать? — Найл обводил указательным пальцем края бокала, стараясь не смотреть в глаза Гарри. — Лук. Было похоже на писк. — Такой же лук, как сейчас? Гарри помотал головой сильнее, надеясь стряхнуть слёзы, если они уже успели капнуть на его пухлые щеки из глаз. Он не хотел открывать их. Парень был уверен, что его бледные веки — это единственное, что отделяет соленую воду от чужих взглядов. Гарри чувствовал напор противных слёз на его глаза, они уже рвались наружу, собираясь в уголках глаз. Стайлс точно знал, что не выдержит больше. Парень покрутил головой очень быстро, раскидывая длинные волосы в разные стороны, чтобы они обрамляли его лицо. Его действия были резки, но не уверены. Он не думал, что уйти без Зейна будет хорошей идей. Гарри становилось еще хуже, когда он понимал, как глупо всё казалось со стороны. Потом его чуть не стошнило, когда он понял, что не может уйти без Малика, даже облажавшись. Гарри повернул к выходу, напрягая плечи. Он понимал, что не может уйти. Не может он уйти, пока Зейн сам не скажет ему, что они уходят. Парень понимал, что будет, если он нарушит это. И он нарушил это, чувствуя ледяные порывы ветра на своей коже и мокрых глазах. Ему даже на секунду показалось, что Зейн стоит сзади его. Он был уверен, что художник заметил его уход, потому что это было невозможно не увидеть. Гарри волновала только то, что он может сделать глубокий вздох. Он дышит (конечно же дышит) при Зейне. Он дышит часто и глубоко, находясь рядом с Маликом. Ему не нравится дышать, когда Зейн смотрит на него. Стайлс дышит по-другому без Малика. Парню уютно, свободно и спокойно. На него не смотрит Зейн, поэтому Гарри может вздохнуть настолько сильно, что легкие начинают болеть. — Никогда не смей бросать меня при всех! Никогда! — Зейн вылетел из здания так быстро, что Гарри вздрогнул. По его коже пошли мурашки, и они казались колкими, неприятными и забирающимися под кожу, под самые ребра, заставляя их скрипеть. — Я дышу, Зейн. Я просто дышу! — Выплюнул мальчишка, сжимаясь от ледяного ветра, который забирался под его пиджак. — Еще раз ты посмеешь бросить меня одного, и ты не будешь дышать! В Гарри прилетело его черное пальто. Он чуть не уронил его на грязную землю от испуга. Стайлс понял, что ему снова не нравится дышать, но и не дышать ему невыносимо. Гарри не нравится быть с Зейном, но и без Зейна ему невыносимо.— Ты знал настоящие чувства Зейна к тебе? — Я знал, что он не любил меня. Но я обожал его всё равно. — Вы разговаривали об этом? — Нет. — Тогда откуда ты знаешь, Гарри? — Есть два варианта его отношений ко мне. Один значит, что он любит меня так, что начинает ненавидеть. Второй значит, что он ненавидит меня так, что начинает любить. Меня не устраивают оба.
— Я красивый, Зейн! Я КРАСИВЫЙ! — Орал Гарри в сумерках маленькой мастерской, сидя на жестком табурете. Его руки грубо сжимали его края. Настолько грубо, что пальцы были белые, а ладони красные. — Нет. Совсем нет, — отвечал Зейн. Он скорее был сосредоточен на картине, чем на кричащем мальчишке. Гарри открывал пару раз рот, но не произносил и слова. Из него вырывались только хрипы. Казалось, будто парень задыхается. — Да! ДА! ДА! — Стайлс прыгал на стуле, но не мог встать, наблюдая за движениями художника. Ему хотелось вскочить, но его страх и истерика приковали его к одному месту. Его голос громкий. Громче, чем был ранее. Гарри набрался за несколько дней храбрости, чтобы кричать, но не чтобы встать со стула и уйти. — Совсем нет, Гарри. Я же сказал, — Зейн говорил таким обычным голосом, будто он объясняет маленькому ребёнку, что Земля круглая. — Я красивый! Красивый! Я себе нравлюсь! Я нравлюсь себе! — Гарри махал руками в сторону Малика, а потом указывал на себя. Главная его задача — плакать. — Ты так себе. Вот Найл красивый, — усмехнулся художник, выглядывая из-за мольберта. — Что-о? Нет, вообще нет, никак, нет, — мальчишка крутил головой, раскидывая волосы. — Да. Очень. Он красивее тебя. — Нет. Он не красивее меня, нисколечко… он ни-икакой… я очаровате-ельный, — повторял Гарри, глубоко дыша. Его грудь поднималась быстро, пот стекал по его шее, а волосы на лбу были сырыми. — Я с тобой предельно честен, Гарри. Смысл мне врать? — Зейн говорил притворно-сладким голоском, оголяя свои белые зубы. — Ты врёшь, всегда… врёшь. Я НЕ НЕ ТАК СЕБЕ! — Гарри переходил на крик, сгибаясь. — Да прекрати ты. Я вижу все твои недостатки и рисую их. Стайлс взвыл, хватая за голову. Парень выпрямился, отворачивая голову в сторону, но вернул её на место, чувствуя кашель со стороны Малика. — Я красивый. Я красивый. Во мне нет недостатков! — Бормотал Гарри. Парень закрыл глаза. Он устал плакать. Стайлс уже потерялся во времени в постоянном рыдании, что уже и не помнит, когда они начали. — Ты фригидный, — словно случайно выбросил Зейн, двигая кистью по векам мальчишки, чтобы сделать их темнее. — Я НЕ ФРИГИДНЫЙ, Я АСЕКСУАЛ! Я НЕ ФРИГИДНЫЙ. САМ ТЫ ФРИГИДНЫЙ! — Это одно и то же, глупышка — НЕТ! ЭТО СОВСЕМ НЕ-Е ТАК! — Гарри резво двигался на стуле, смещаясь в разные места. — Никто не хочет себе фригидного парня, никто не хочет, — пропел художник. Стайлс издал писк, который каждый перепутал бы с девчачьим. Его всего трясло. Гарри показалось, что у него началась паническая атака. — А вот Найл не фригидный. Зейн делает пару густых мазков под глазами серым цветом. — ОН ХУЖЕ. ОН ХУЖЕ. ОН ШЛЮХА! А Я НЕТ! Прокричал мальчишка, но потом остановился, наблюдая, что Малик смеётся за мольбертом. Гарри недоумевал, пялясь опухшими глазами на мужчину. Губы парня дрожали, а на коже вокруг глаз появился зуд. — У Найла впалый животик. — У него не… у него не… ты не можешь знать! Ты видел его один раз! У меня тоже… тоже скоро будет впалый животик, ДА! — Но пока ты пухленький ребёнок, — Малик пожимает плечами, удивляясь, что глаза Гарри стали почти черными из-за расширенных зрачков. — Я НЕ ПУХЛЕНЬКИЙ! И Я НЕ РЕБЁНОК! — У тебя пухлые щеки. Гарри зарыдал, пытаясь незаметно утереть лицо от слёз, потому что они покрывали соленым слоем все его щеки, подбородок и даже губы. Всё было липким и неприятным. Зейн видел, что парень старательно смахивал влажность со своего лица, но он всё равно уже почти закончил. Некоторые детали можно дорисовать и без мальчишки. Гарри был снова без верха. Он прикрывал своё тело руками. Особенно старательно, на этот раз. У него действительно не было впалого живота. И он надеялся, что и у Найла тоже. Стайлс не успел сказать что-либо, когда Малик закинул его на плечо. Мальчишка запищал, пытаясь слезть с костлявого плеча художника. Но смог слезть он только на диванчик, который еле вместил их обоих. — Прекрати! Ты не можешь! — Кричал Гарри, чувствуя чужие руки на своём не впалом животике. Руки Зейна опустились на пухлые, но красивые бёдра, чтобы ущипнуть их. Мальчишка дергался, хватаясь своими руками за запястья мужчины. Малик навалился на Гарри всем телом, подминая под себя, чтобы поцеловать липкую шею. Спина Стайлса сильно вдавливалась в диван, когда мальчик отталкивал Зейна от себя, но он только мог сползти немного вверх, к мягкому подлокотнику дивана. Сейчас пухлые губы художника казались отвратительными, щетина сильно колола. Парень начал ненавидеть тот день, когда подумал, что губы мужчины — это самое лучшее, что могло случиться с человечеством. Стайлсу не нравилось даже думать, что он будет когда-либо заниматься сексом в своей жизни. — Тошнит. Тошнит, Зейн. ТОШНИТ! — Гарри откинул Малика на другую сторону, переваливаясь на бок, чтобы лечь ближе к краю, если его будет тошнить. — Я же пошутил, — смеялся Зейн, вжимаясь лицом в диван и приобнимая одной рукой Гарри поперёк живота. Парень тяжело дышал над краем дивана, чувствуя потребность в том, чтобы скинуть руку мужчины с себя. — Тошнит. Очень сильно, Зейн. Еще мгновение и Гарри вывернуло на пол. Сил плакать больше не было, поэтому мальчишка просто завис на краю, наплевав на волосы, которые лезли в лицо. — Тебя стошнило только из-за… боже мой, бывают же такие люди. Черт! — Зейн простонал, запуская руку в свои волосы. Мужчина встал с дивана, когда Гарри сплюнул на пол, в лужу рвоты, вязкие слюни.— Ты ходишь ко мне уже второй год. Что-нибудь изменилось? — Ну, эм, кошмары прошли. — Это уже хорошо. Ты всё еще живёшь с матерью? — Верно. — Вы часто разговариваете на нейтральные темы? — Довольно часто. — А твои друзья? Ты часто с ними разговариваешь, Гарри? — Я же сказал, я довольно часто разговариваю со своей матерью.
Гарри не считал себя каким-то лузером вообще-то. Ему так не казалось даже рядом с Зейном. Ему просто немного не повезло. Это не самое ужасное, что могло с ним случится. Честно говоря, все остальные дни, без Зейна, были как никогда прекрасными. Иногда, ближе к ночи, в голову Гарри, может быть, и лезли гнусные мысли, но ночью всегда не так, как нужно. С наступлением утра всё проходило, и мальчик опять готов помогать маме на кухне, идти на работу и пытаться игнорировать телефонные звонки Малика. Гарри решил дать себе маленький перерыв от всего этого. Ладно, может быть, немного Гарри был сломан Зейном. Но это не делало его лузером. Парень, конечно же, впитывал в себя все оскорбления мужчины, словно он был губкой, но он всё еще не находил своё существование отвратительным. Гарри не думал, что его «поломанность» нужно ставить на первое место в своей жизни. Иногда, в некоторые моменты, ему казалось, что он не такой уж и разбитый. Особенно, когда мальчишка сидел на кухне с матерью, которая намазывала тост вишнёвым джемом, иногда отвлекаясь на кипящий чайник или на передачу по маленькому телевизору. Гарри даже чувствовал себя намного лучше, когда соседская девочка в бирюзовой юбочке и белоснежных гольфах прибегала к ним, чтобы Мисс Стайлс заплела ей косички. Он чувствовал себя более сильным, чем когда-либо, когда девочка улыбалась ему, терпя, если женщина слишком сильно тянула её за локон темного волоса. Если она могла терпеть боль, то и он сможет. Гарри всё еще кидало в пот при мысли о Зейне. Мальчик знал, что он всё еще нужен ему, потому что последнюю картину Малик не дорисовал. Мужчина был очень зол на Стайлса, когда тот испачкал пол в его мастерской своим ужином, но не собирался останавливаться. Через три дня он начал рисовать другой портрет, который так и не закончен. В тот раз Гарри был намного хладнокровен, пытаясь выдавить из себя слёзы самостоятельно, хотя это не было большой проблемой для него. Мальчику всегда было что вспомнить. Отдых для души и тела Гарри закончился через одиннадцать дней. Зейн позвонил ему, даже не надеясь, что мальчик возьмёт трубку, но он всё-таки ответил. Стайлс был у себя в комнате, сидел в темноте и тишине и даже слегка напугался, когда его телефон привычно зазвенел. Парень провёл по зелёной кнопке, будто это было то, что он ждал все эти дни. Гарри осознавал, что он нужен художнику не потому, что он соскучился. Мальчик не думал, что Малик любил его. Или вообще кого-нибудь в своей жизни. Знание того, что Зейн не способен на романтические чувства по отношению к других людям тоже даже приносило облегчение. Но в любом случае мужчина мог оценивать внешность людей и сравнивать их с внешностью мальчишки. Малик не любил Гарри, но это не могло мешать Гарри любить Малика. Стайлс ненавидел мужчину большую часть времени, что он проводил с ним, но организм парня будто не замечал этого. Стайлс терпеть не мог грубые пальцы Зейна, его постоянный запах крепкого табака и прищур карих глаз, которые метали стрелы в лицо Гарри. Мальчик презирал его, чувствуя отвращение даже от легкого прикосновения смуглой руки к своему плечу. Его разочаровывало всё в Зейне, Гарри абсолютно точно чувствовал себя обманутым, понимая, что Малик (который в их первую встречу казался воплощением всего прекрасного, чистого и шедеврального на этом свете) оказался всего лишь беспрерывно курящей, безразличной и пустой ошибкой, которая приносит только недоумение в глазах мальчишки, который считал, что в этом человеке не может быть недостатков, а если кто и найдёт, то эти люди на все сто процентов завидуют тому, чего у них никогда не будет. Может быть, ненависть была намного сильнее любви, но она не избавляла Гарри полностью от грызущей ревности в душе парня, когда он видел Зейна рядом со своим бывшим учителем Пьером. Стайлс даже понимал, что это серьёзная болезнь, если он продолжает любить Зейна. Он чувствовал ненависть к себе, когда причина его слёз заставляла любить её. — Как настроение? — Спросил Зейн. Было слышно по голосу, что он спросил не потому, что ему действительно было до этого дело, а потому что надо же с чего начать разговор. — Было лучше, но ты позвонил, — Гарри даже не пробовал дерзить. В его голосе не было ни капли злости. Мальчик ответил всего лишь правду, громким шепотом, будто бы он всем так отвечает. — По телефону ты храбрее, — усмехнулся Малик. — Я знаю. Гарри перебирал простыню в своих пальцах, наблюдая за закрытой дверью в свою комнату. Его мама была на кухне и могла зайти сюда в любой момент. Мальчик не очень хотел, чтобы она знала об этом разговоре, потому что она будет задавать много вопросов. Гарри не хотел отвечать на любой из них. Стайлс готовился в любую секунду скинуть звонок, спрятать телефон под подушку и сделать вид, что просто пялиться в потолок, если мама всё же захочет зайти. — Надеюсь, что ты достаточно отдохнул и готов работать. — Ты не будешь рад, если я приду, — предупредил Гарри. Парень точно знал это. Зейн не будет рад. Когда Гарри приходил, работа не становилась легче для Малика. Рисовать было тяжело даже для такого профессионала. Зейн тоже тратил свои силы, когда пытался унизить мальчика. Говорить гадости людям — тяжелая работа. Не всегда можно найти слабое место, на которое можно было надавить. К счастью Зейна, Гарри был одним сплошным слабым местом. — Не решай за меня. Гарри и не пытался решить что-то за Малика. Парень просто знал, что мужчина будет в бешенстве, когда увидит новую стрижку мальчика. Зейн любил рисовать волосы Гарри. Не сразу же, конечно, он полюбил их, но это было так. Новая прическа мальчика была красивой. Она нравилась Гарри, но она могла свести Зейна с ума. — Мне придти сейчас? — Спросил Гарри, пытаясь намотать короткий волос на палец. Раньше у него получалось обернуть одним локоном все фаланги. — Да. Зейн сбросил звонок очень быстро, когда услышал то, что ему было нужно, оставляя Гарри на пару секунд зависнуть с телефоном у уха. Мальчика иногда пугало то, с каким равнодушием Зейн разговаривал с ним. Гарри было трудно осознавать, что он настолько жалко выглядит в чьих-то глазах, что с ним могут так обращаться, понимая, что он никуда не уйдёт. Парень не был безвольным, он просто был несамостоятельным. Гарри не мог понять, что для него плохо, а что хорошо сам. Нет, он понимал, что Зейн — плохо, но иногда создавалось впечатление, что быть без Зейна — еще хуже. Ему не мог никто дать совет. Гарри пытался сам подумать, поставить всё за и против, чтобы понять, что ему делать дальше, но единственное, что у него получалось в те моменты — это впасть в панику. Порой Гарри не понимал сам себя, не понимал, что ему нужно. Мальчик осознал, что если его возьмут за руку и уведут прочь от Малика, то он будет даже рад, он не будет сопротивляться или искать причину остаться с Зейном. Но никто не уводил его за руку и даже не собирался. Гарри восемнадцать лет и он должен быть самостоятельным, взрослым и решительным. Но дело в том, что он таким не был. Его пугало мысль о том, что он должен жить один, без матери, зарабатывать деньги и обустраивать жизнь самому, без всякой помощи. Он не умел этого делать. Мисс Стайлс бегала за Гарри, словно ему всё еще шесть лет. Парень не мог винить мать за его незрелость. Мальчик замер на месте, когда зашёл в мастерскую. В его голове было только «мамы рядом нет», «она не всегда будет с тобой», «попытайся быть взрослым», но он не мог. Всё было намного легче, когда мама приводила его куда-нибудь за руку и решала все его проблемы. Гарри прошёл дальше, краем глаза замечая несколько рисунков у стены, которые уже были законченные. У Зейна скоро должна быть выставка с его новыми портретами. Малик его просто так в покое не оставит. — Быстро прибежал, — заметил Зейн, пугая Гарри. Малик был почти в духе, но его лицо выражало абсолютное равнодушие. Гарри не спешил снимать свою шапочку, стягивая медленно куртку. Парню казалось, что он принял правильное решение, когда решил отстричь свои волосы, но сейчас ему это кажется самоубийством. Мальчик пожалел, что решил вообще принять такое решение без ведома Зейна. Гарри всегда жалеет о своих поступках, потому что он не умеет принимать правильные решения. Раньше мама приводила его в парикмахерскую и тогда Гарри точно знал, что всё будет хорошо. Его мама никогда бы не сделала бы ему стрижку, которая ему не идёт. Мальчик не доверял самому себе. — Что за хрень? — Зейн не был похож на разгневанного, но мурашки всё же пробежали по спине Гарри, когда он снял серую шапочку. Парень опустил голову, будто его ругает отец, но Зейн не был его отцом, он не был ему даже отчимом или лучшим другом. И Гарри не думал, что он вообще может быть кому-то когда-нибудь отцом или отчимом, или лучшим другом. — Я просто подумал… — начал мальчик, неловко топчась у стула, на котором он обычно сидел. — Заткнись. Ты не думал, если сделал это. Ты вообще когда-нибудь действительно думаешь? — Малик раскинул руки, выдавливая из себя вид разочарованного отца. На самом деле, мужчина был больше сердит, чем разочарован. — Я не думаю, что я выгляжу очень плохо, — Гарри пытался защититься, потому что «надо же когда-нибудь взрослеть». Он хотел показать, что это его решение, которое он не должен оговаривать с Зейном, но он ничего не показал, кроме как неуверенности в своём поступке. — Ты выглядишь знаешь как? Как Бибер. — У меня не такие короткие волосы, — Гарри почесал локоть, наблюдая за медленными движениями Зейна в сторону мольберта. На самом деле, Гарри уже и не мог вспомнить от неловкости и страха какие были волосы у Джастина Бибера. Мальчик просто надеялся, что Зейн опять, как всегда, врёт, чтобы Гарри чувствовал себя плохо. Стайлс не думал, что Бибер настолько плох, чтобы при сравнении чувствовать себя униженным, но из уст Малика это звучало именно как что-то обидное. — И как я, по твоему, должен заканчивать свои картины, а? — спросил Зейн с явным любопытством, круча кисточку между длинных пальцев. Гарри уныло пожал плечами. — Ты можешь срисовать мои волосы с других картин, — тихо предложил мальчик, не чувствуя привычных длинных волос на плечах. Несколько дней ему было непривычно ходить без длинных локонов, но он вскоре приспособился. Ему нравилось, что он может приглаживать свои волосы, а не долго расчесывать их расческой. Но сейчас он снова вернулся к стадии, когда он хотел никогда больше в своей жизни не снимать шапку, пока волосы снова не отрастут. — Это не то, — фыркнул художник, швыряя кисть в строну диванчика и пугая Гарри. Стайлс едва заметно вздрогнул, чувствуя нарастающую панику. Зейн выглядел так, словно он хищник, играющий с едой. Гарри был уверен, что Малик сейчас просто издевается над ним, стыдит его, напоминает, что он не может сам принимать решения, что он зависит от него. — Тебя не было грёбанных одиннадцать дней! За столь короткий срок ты смог испортить свою внешность и, возможно, мою карьеру. Твоя внешность и так была не на высшем уровне, но ты умудрился сделать её еще хуже, — деловито заметил Зейн, недовольно качая головой. Гарри сжался. — Я не считаю себя некрасив-вым, — Гарри попытался защититься еще раз, показать, что ему всё равно и он уверен в своём поступке, что его невозможно сломать всем этим. Но Зейн отлично чувствовал страх, неловкость и сожаление в голосе мальчика. — Ты думаешь, что это важно? Важно, что ты считаешь себя красивым? Неа. Главное, что я считаю наоборот, — Малик пожал плечами, щелкая языком. Его взгляд прошёлся по незаконченной картине. — Тогда зачем ты меня рисуешь? — Голос Гарри стал немного громче. Зейну на секунду показалось, что он вывел парня из себя настолько, чтобы он смог дерзить ему, но по глазам мальчика было понятно — чистое любопытство. Потому что, действительно, зачем ему рисовать некрасивого юношу? Зейн щелкнул языком снова, понимая, что не может ничего ответить. Он так часто унижал Гарри, говорил ему неприятные слова, критиковал внешность, что забыл, что врёт. Он обманул самого себя, хотя должен был обмануть только мальчика. Зейн медленно кивнул Стайлсу в сторону стула, призывая сесть. — Зачем? Найди кого-нибудь симпатичнее, — хмыкнул Гарри, поворачивая голову к стулу, рассматривая место его пыток. Парню хотелось уйти. Но в его голове что-то щелкнуло, заставляя Гарри морщиться от своей ничтожности. Он понял, что он мог бы уйти, если бы его тут же остановили, если бы дали причину, чтобы он мог остаться. Его ноги онемели, не давая двигаться. — Например, Найла, — добавил Гарри через несколько секунд, всё еще не отворачиваясь от стула. — О Господи, Гарри, — Зейн громко хихикнул, привлекая внимание Стайлса. Парень смог наконец-то отвернуться от стула, переставая буравить его взглядом. Малик скрестил руки, насмешливо пялясь на Гарри, будто бы он сам должен понять причину, почему художник так на него смотрит. Стайлс нахмурил брови, по привычке дёргая головой. Его левая нога всё же начала нервно стучать по полу. — Не веди себя так, будто ты ревнуешь, — Зейн фыркнул, будто ревность Гарри — это из ряда фантастики. Мужчина ждал, пока мальчик присядет на стул, но Гарри не двигался. Зеленые глаза парня были сосредоточены на художнике, смотря на него с непониманием и разочарованием. Малик приподнял бровь, будто спрашивая «что?». — А почему я не могу ревновать? Почему? Именно это я сейчас и делаю! — Гарри повысил тон. Это должно было показаться смело и дерзко, но голос сломался на половине предложения. Зейн фыркнул. Это явно то, чего он ожидал. Это даже подняло его самооценку. — Ревность, Гарри! Для ревности должны быть чувства, — мужчина насмехался, криво улыбаясь. — Почему ты думаешь, что у меня их нет? Я ненавижу тебя, да, но… Гарри начал искать слова, вздыхая больше воздуха в легкие. Его кожа вдруг стала ему мала. Мальчику казалось, что еще немного и в его глазах всё потемнеет от такой духоты. Он хотел стать меньше, испариться, но не испытывать тяжести насмешливого взгляда Зейна. — Но? Но? Но что? — Малик шутливо выставил ухо, будто бы он не может что-то расслышать. — Но ты ведь мне нравишься, ты зна… — Оууу, — резко перебил Зейн, делая удивленное лицо и приклывая рот, в форме буквы «о», рукой. Гарри тут же остановился, не зная, что ему делать. Реакция Зейна выбешивала его, заводя в тупик. Мальчик сжал губы в тонкую полоску, наклоняя голову в бок. — Это мне льстит, спасибо, Гарри. Мог бы и раньше сказать, — Зейн опять пожал плечами, шумно вздыхая. — Сказать раньше? Но, Зейн, черт, хватит уже, — Гарри умолял его, проводя рукой по всему лицу. Он чувствовал, что глаза начали мокреть. Малик потряс головой с довольной улыбкой. — Хватит что? — Хватит удивляться. Ты знал это. Гарри позволил мужчине увидеть его красные глаза и мокрые ресницы, потому что Малик видел это сто раз и его это не удивит. Стайлс опять начал раздражаться, махать руками и пытаться перекричать собственные мысли. — Ох, вот в чем дело, — Зейн насмешливо покивал, опуская глаза в пол. Парень стоял на месте, тихо подрагивая и плача. — Скажи мне, Гарри, с чего ты взял, что мы встречаемся? Мальчик сделал глубокий вдох и перестал двигаться вовсе. Его будто ударили под дых, заставляя забыть, что в этом мире вообще можно дышать. Гарри замер, позволяя панике захватить его тело. Он ничего не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал всего несколько секунд, а потом по нему вдруг ударило всё сразу и одновременно. Стайлс выпустил воздух через открытый рот, моргнул и втянул кислород вновь, сжимая зубы и губы так, чтобы не вырвался плач. — Как же, — начал Гарри, но затих. Парень помотал головой. В его воспоминаниях было выложено всё именно так, будто они встречаются. — Я разве предлагал тебе встречаться? — Сощурился Малик, почесывая пальцами подбородок. — Не-ет, но… Но ты ведь поцеловал меня тогда, ты даже просил прощения после ссоры, ты водил меня на выставку, мы проводили время вместе, — Гарри выплевывал это на одном дыхании, пока воздуха в легких совсем не осталось. — Ты поцеловал меня тогда, — пародировал Зейн, корча лицо. Мужчина покачал головой, намекая, что Гарри такой бестолковый. — Поцеловал, да, в губы! Целовал мою чертову шею! — Мальчик взорвался, тыкая пальцем в Зейна. Между ними всё еще было большое расстояние и это, пожалуй, единственная причина, почему Малик всё еще не мертв. Гарри был готов ударить его по голове тем самым стулом. — Ты не маленький, Гарри. Это не значит, что люди встречаются. Ты всё равно асексуал, ты ничего не чувствовал. — Не смей. Только не сейчас. Не говори мне этого снова! Я не чувствовал, что хочу тебя в тот момент или захочу когда-либо, но позволил же делать это! То, что я ничего не чувствовал тогда, не значит, что я не мог влюбиться в тебя! Мужчину выводили из себя крики мальчишки. Рисовать! Вот, что он хотел сегодня. Рисовать, а не выслушивать глупые слова Стайлса. Он должен сейчас плакать, как обычно, но не отстаивать свою точку зрения. — Чисто деловые отношения, Гарри, — Зейн взял другую кисть в руки, проводя по неё подушечкой большого пальца. Мужчина больше не выглядел заинтересованно. — Прекрати повторять моё имя каждый чертовый раз! Я помню, как меня зовут! — Вскрикнул мальчик, топая ногой и надеясь, что от такого удара пол под ним провалится. — Тебе нужно показаться врачу. Ты не можешь управлять своими эмоциями. Сходи к психологу, а, — говорил Малик таким голосом, будто это обычный дружеский совет. Зейн снова кивнул в сторону стула, замечая растерянность Стайлса. — Единственная причина, по которой я пойду к психологу, это когда я буду достаточно сломан, чтобы убить себя. Гарри всхлипнул, опуская плечи. Мальчик имел в виду, что он никогда не пойдёт к психологу, но Зейн решил, что это всего лишь вопрос времени. — Ох, перестань, Гарри. Никто тебя не ломает, — усмехнулся художник, снова фыркая. Он слабо помотал головой, сосредотачиваясь на листке бумаги, где уже было очертания лица Стайлса. Гарри вытер ладонью мокрую щеку, чувствуя, что она скоро опять станет мокрой. — Не обвиняй меня в своих неудачах. Ну, если подумать, ты тоже не виноват. У тебя было несчастливое детство. Ты рос без отца. Ты совсем не знаешь, как строить отношения с мужчинами, — добавил вскоре Зейн. Гарри вывело это из себя окончательно. Мальчик в один миг преодолел расстояние и его ладонь с громким хлопком опустилась на небритую щеку мужчины. Горящая боль в ладони привела парня в чувство через несколько секунд, заставляя отступить Гарри назад. — Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! — Громко шипел Гарри сквозь зубы, пытаясь заглянуть в глаза мужчины, но его голова всё еще была отвёрнута. Зейн повернул голову только тогда, когда мальчик сдался и начал реветь на всю мастерскую. Малик всегда умел сдерживать свой гнев, контролировать любые эмоции, поэтому в некоторых ситуациях он умел был хладнокровным, даже когда нервы были на пределе. Гарри получил в нос только потому, что Малик решил, что никто не должен бить его, а особенно этот мальчик, который должен бояться даже дышать при нём. Гарри держался за разбитый нос, приседая на корточки. Ему никогда не ломали или разбивали нос, он никогда даже не дрался, поэтому боль была впервые такая сильная. Стайлс даже не успел ничего сделать, когда его подняли и толкнули к стене, придерживая за горло. — Пусти, — выдавил из себя Гарри, пытаясь попасть ногой по колену мужчины, но он не мог сосредоточиться, пока на его шее были грубые пальцы. Зейн даже не пробовал давить, чтобы задушить мальчика. Он просто хотел, чтобы Стайлс слушался, понял, где его место. В мастерской было слегка темно, потому что свет был выключен, а за окном уже сумерки, но белая кожа Гарри отлично выделялась. — Какого хрена, Гарри. Я хотел, чтобы ты всего лишь сел на стул, — обвинил его Зейн, пытаясь повертеть пальцами голову парня за широкие скулы. Кровь всё еще текла из носа, пачкая губы. Гарри зажимал губы, пытаясь не пробовать её на вкус, но было тяжело дышать с разбитым носом и с тяжелой рукой на шее. — Я-а не-ненавижу тебя-а, — зарёванным голосом прошептал Гарри, набирая через рот воздух и впадая в истерику. Зейн убрал руку от шеи, позволяя мальчику сползти вниз по стене. Мужчина закатил глаза, борясь с желанием легонько пнуть Стайлса под бок. Он провёл пятернёй по грязным волосам, отворачиваясь от ноющего Гарри, чтобы передохнуть от вида паренька. — Да что ты за придурок, а?! — В секунду сорвался художник, всё же пиная мальчишку по согнутой в колене ноге. Гарри еще сильнее начал реветь, вздрагивая всем телом, будто по нему прошёл электрический разряд. Зейн еще раз пнул его по бедру, держась одной рукой за стену. Он умел контролировать себя, но только тогда, когда ему это было выгодно. — Ты, блять, такой никчёмный! — Зейн нагнулся ближе к Стайлсу, который закрывал голову руками. На самом деле, Малик не мог разглядеть, что именно он делал. Гарри шлёпнулся на бок, согнулся в позу эмбриона и его лица совсем не было видно в темноте. Мужчина протянул руку в то направление, где, по идеи, должна быть голова мальчика. Он нащупал волосы на затылке или на макушке, Малик не мог понять, и подтянул Гарри к себе. Парень громко визгнул между рыданиями и схватился за руку. — Пожалуйста, отпусти. Мужчина отреагировал на просьбу и отпустил Стайлса. Зейн направился в сторону вешалок, хватая с них свою кожаную куртку, которая была ему уже давно мала. Малик пошарил по карманам в поисках сигарет и вышел за дверь, хлопнув дверью. Левое бедро и голень болели от сильных ударов так, что Гарри не думал, что сможет пошевелить ими. Парень сидел около стены еще долгое количество времени, глотая слёзы, которые шли и шли. Ему было жаль, что он вообще вышел сегодня из своей комнаты. Ему было жаль, что причиной, по которой он покинул дом, стал чертов Малик. Стайлс винил себя в том, что вообще двигался сегодня, что взял трубку, что пришёл сюда, что начал спорить, а не сел на стул. Он лучше бы плакал несколько часов, чем валялся на полу, пытаясь удержать себя ужасных поступков, после которых его бы пришлось вести к психологу. Гарри не чувствовал себя лузером. Ему просто не повезло. Настолько не повезло, что он может убить себя. Но он не лузер. Ненависть к себе сменилась ненавистью к Зейну, ко всему его творчеству и к искусству в целом. Гарри хотелось сделать что-нибудь, что могло вывести Зейна из себя настолько, что он мог бы почувствовать, как его жизнь рушится и он ничего не может с этим сделать. Что-то такое, что может уничтожить всё, что Зейн любил. Что-то такое, что заставит считать Зейна потерянные секунды и сходить с ума. Гарри стирал руками кровь с лица, разглядывая её на ладонях и понимал, что он может наконец-то уйти. Он может уйти, если возвращаться будет некуда. Гарри помнил, что вымыл лицо от крови прямо в мастерской из бутылки с водой, из которой обычно пил Малик, когда уставал. Он даже не стал вытираться, хватая мокрыми руками картины, чтобы вытащить их из мастерской. Сначала Стайлс хотел поджечь всю мастерскую, вместе с картинами и, может быть, с собой, но решил, что картины Зейну дороже, чем маленькая комната в двух этажном старом доме и он. Мальчик сложил все картины друг на друга, даже ту, что Малик не успел дорисовать. Ему пришлось бегать обратно три раза, даже не чувствуя, что левая нога невыносимо болит от синяков. Гарри уже давно приметил маленькую канистру с бензином в мастерской. Пьер часто заходил сюда, чтобы забрать её, по рассказам Малика. Сам Стайлс не был знаком с ним лично. Но это не остановило его от того, чтобы вылить весь бензин, до последней капли, на картины и чиркнуть пару раз спичками, которые Зейн оставлял на диванчике. Гарри мог бы поджечь мастерскую, чтобы ни он, ни Зейн не вернулись туда больше, чтобы не было даже желания. Но он не собирался уничтожать всё сам. Ему было бы намного приятнее, если бы Зейн пробовал найти ему замену, начать рисовать другого, но у него бы ничего не получилось, потому что в мире больше нет мальчика глупее, чем Гарри. Мальчик даже не смотрел за тем, как горят картины, его нарисованное лицо, в пламени около мусорных баков. Он просто развернулся и пошёл домой, пытаясь успокоить поток слёз, но истерика накрывала его всё больше. Чем дальше он был от горящих картин, тем сильнее Гарри трясло. Он замерз, обхватывая себя за плечи и натягивая шапку по самые глаза. Теперь мальчик чувствовал, что хромал. Нога подкашивалась сама собой, отдавая тупой болью. Гарри не знал, что сделает Зейн с ним за такое, но надеялся, что он его больше не увидит. Запланированная выставка через неделю. Малик не сможет спасти её, даже если будет очень стараться. Гарри считает, что это его маленькая победа, хотя его очень пугают последствия. Парень так счастлив, что люди не умеют возвращаться в прошлое, а иначе он бы вернулся и сел бы на этот чертов стул, когда Зейн попросил его в первый раз.— Ты очень часто раздражаешься по неизвестным причинам. — Это плохо? — Раньше же такого не было? — Люди всегда меняются после того, как испытывают боль. — Мы не сможем избавиться от некоторых твоих фобий или помочь тебе держать себя в руках, если ты не будешь идти нам навстречу. — Я понимаю. — Именно поэтому я часто задаю тебе вопрос, называя твоё имя, Гарри. — И именно поэтому я сижу на стуле посреди комнаты, да, я знаю.
Гарри сидел на очень мягком диване в своём доме, утопая в подушках. В доме не было слишком холодно, но Стайлс всё равно напялил на себя теплые штаны, носки в полоску и Рождественскую шапочку. Она ему была мала и не могла удержаться на пушистых кудряшках, но Гарри снова и снова её натягивал на лоб. Мама бродила по дому, изредка поглаживая сына по голове и заставляя его по-доброму хмуро натягивать шапочку на голову снова. Два года прошли, словно два тысячелетия. Гарри был нервозным, напуганным и шарахался даже от собственной тени. Парень чувствовал себя ребёнком, когда мама отвозила его на прием к Миссис Фервол. Но он не мог попросить её не делать этого, потому что страх того, что он зайдёт не в тот кабинет, был сильнее. Каждый раз, когда Гарри возвращался домой, он говорил себе, что это было не так и страшно: Миссис Фервол была мила, как всегда, даже поддерживала и понимала его больше, чем мама Гарри. Мисс Стайлс даже не пыталась поговорить с ним, предоставляя эту возможность специалисту. Она могла только пустить дрожащего Гарри в свою постель в три часа ночи или разрешить ему не выключать свет хотя бы в коридоре. Только помолвка помогла ей осознать, что её сыну уже не пять лет, а целых двадцать. Гарри не ощущал себя покинутым, когда ему приходилось спать в своей кровати, просыпаясь с мелкой дрожью по всему телу. Он понимал, что ей нужно заводить новую семью, с новым мужчиной и даже родить другого ребёнка с надеждой, что он не окажется такой же замкнутый, как её первенец. Гарри очень долго не мог разместить пост на тамблере и фейсбуке, где пытался объяснить всем, что представляет из себя Зейн. Он боялся быть осужденным, оскорбленным. Он боялся, что ему не поверят и потребуют доказательств, потому что у него ничего не было, кроме опухшего носа и пары фиолетовых синяков на ноге, которые он мог получить где угодно. Гарри не мог сказать, что его мама была разбитой и уничтоженной, но она была мрачной и в её глазах было больше беспокойства за сына, чем прежде. Парень думал, что будет хуже, когда она узнает правду. Гарри думал, что она сойдёт с ума от его вечных криков по ночам, новых фобий, редких панических атак, потому что это то, что было бы с Гарри на её месте. Гарри видел Зейна в последний раз, когда он пообещал мужчине пойди в полицию, если он подойдёт к нему хоть на метр. Малик был возмущен и в его глазах горела явная ненависть и ярость, благодаря разрушенной карьере. Он даже не пытался искать замену Гарри, разгромив к чертям свою мастерскую. Выставку отменили. Зейн был известен, но только из-за одной единственной картины. Гарри был известен, но только из-за одного длинного поста в социальных сетях. Запись набрала достаточное количество ретвитов только через пять месяцев, отодвигая Малика от успеха начать свою карьеру заново. Может быть, Гарри и не надо было идти в полицию, чтобы получить желаемое. В интернете было много сообществ людей с одной целью и этого было достаточно, чтобы Зейн понял, что разрушена не только его мечта, но и статус. Гарри не нравилась его новая популярность в социальных сетях. В твиттер он не заходил с тех пор, как опубликовал запись, но он точно знал, что у него много новых читателей, который так и хотят выразить свою поддержку. Запись Гарри и единственную картину Малика показывали по телевидению по дневным новостям, но это было даже ужасно. Парень чувствовал, что лезут в его личную жизнь. В любом случае, он редко смотрел телевизор, пялясь в стенку в своей комнате или помогая маме по дому, чтобы отвлечь себя от ненужных мыслей в голове. Гарри почувствовал, что справляется, когда кошмары не снились целых восемь дней. Конечно, они появлялись и потом, но всё реже и реже. Боязнь к новым знакомствам оставляла желать лучшего, но мальчик уже пережил знакомство с новым мужем его мамы, поэтому эту фобию он забросил на самую последнюю полку своего сознания. — Ты можешь не ждать Роба, Гарри. Можешь покушать сейчас, — Энн снова потрепала волосы через красную шапочку, убирая стакан с журнального столика. Женщина порой разрешала Гарри есть на диване. Гарри вздохнул, пытаясь вспомнить, когда он успел привыкнуть к наличию своего имени почти в каждом предложении. — Поешь на стуле, Гарри, — снова крикнула Энн, но уже из кухни. Парень поднялся с дивана, шагая на кухню. Шапочку он оставил в гостиной, укладывая свои кудри на голове рукой. Его мама уже наложила ему тарелку картошки с овощами, носясь от холодильника к плите. — Тебе помочь? — Гарри уселся на стул, игнорируя накатывающуюся панику. — Отдохни, Гарри, — женщина улыбнулась Стайлс облизнул губы, цепляя на вилку огурец. Энн тихо напевала под нос придуманную песенку, заставляя Гарри прислушиваться к ней, а не к своим мыслям. Мальчик благодарен ей за эту привычку. — Всё в порядке, — убедил маму Гарри. — Вчера ты опять спал со светом, — сказала Энн, пытаясь сделать голос более непринужденным. Миссис Фервол сказала, что Гарри не должен думать, что его состояние раздражает её. — Такое бывает, — парень кивнул. — Но ты обычно спал с ночником или оставлял свет в коридоре, а сегодня свет был включен в твоей комнате, Гарри, — Энн продолжила интересоваться. Миссис Фервол сказала, что Гарри должен знать, что ей не всё равно, что с ним происходит. — У меня просто была паническая атака перед сном. Ничего страшного, — решился сказать Стайлс, сжимая вилку в руке. Он не должен раздражаться по любой мелочи, он знает это. Мисс Стайлс кивнула, не зная, что ей делать. Она боялась, что её сын не хочет об этом разговаривать, поэтому не спрашивала причину панической атаки. Кроме того, они иногда бывали просто так. Или она думала, что они бывали просто так. — Когда у тебя следующий приём у Миссис Фервол, Гарри? — Завтра. Я ей скажу об этом, — парень слегка улыбнулся маме. Гарри иногда не говорил Миссис Фервол о панических атаках, но об этой ему стоит поговорить. За два года, которые он просидел дома, у него появилась клаустрофобия. Она и раньше была, но Гарри не чувствовал панику в такой просторной комнате, как его. Она обычно накатывала на Гарри на чердаке или в лифте, но его комната была большой. Гарри решил, что это из-за того, что он постоянно проводит время в своей комнате, в четырёх стенах, как когда-то сидел весь день в мастерской. — Ты опять мало поел, Гарри, — упрекнула Энн, убирая почти полную тарелку со стола. Мама Гарри не всегда понимала, что некоторые вещи для него всё еще важны. Не понимала, как и Миссис Фервол. Парень часто замыкался, когда его не хотели понимать, потому что не считал нужным говорить о чем-либо людям, которым всё равно. — Ты такой худой, словно тростиночка, — Энн покачала головой. Миссис Фервол говорила, что Гарри не должен слышать критику, но она не говорила о том, что Гарри не должен знать правду. — Зато не пухленький, — пожал плечами парень. — Но это неправильно. Ты должен есть, Гарри. Посмотри! Ты такой худенький. Кожа да кости, — Энн вздохнула, хлопая полотенцем по своему бедру. Гарри вздрогнул, утыкаясь в стол головой. Его снова начала охватывать паника, когда он понял, что сидит на чертовом стуле и его снова пытаются унизить. — Заткнись, заткнись, перестань, стоп, — ворчал Гарри, но его слова были приглушенные. Энн отошла на несколько шагов назад с разочарованным видом. Она устало опустила плечи, наблюдая за тем, как Гарри затыкает уши пальцами. Ей было неловко, она не знала, что может сделать с этим. Было проще, когда он был маленький и такой близкий для неё. Раньше было легче. Не теперь, когда она не знает собственного сына. Женщина не знала ничего о его боли, о том, что он пережил, потому что Гарри никогда не рассказывал. Энн и не была уверена, что хочет знать. Пост в фейсбуке сумел заставить женщину думать, что она плохая мать и это всё её вина. — Хорошо, Гарри. Всё в порядке. Не ешь, если не хочешь, — сказала тихо Энн, прикладывая руку к своим губам. Гарри положил голову на стол, затыкая пальцами уши и слегка покачиваясь. Ему нужно было успокоиться. Энн не думала, что её сын расслышал её слова. Но он неожиданно выравнялся, когда она уже хотела повторить. Его глаза всё еще были опухшими, а губы подрагивали, но он старательно делал вид, что успокоился. — Да, всё в порядке, — произнёс он, протирая глаза пальцами. Энн кивнула, возвращаясь к плите, но кто-то постучал в дверь. Женщина кинула быстрый взгляд на встревоженного Гарри, удаляясь к порогу. Парень выглядел обеспокоенным. Гарри оживился, приготавливаясь слинять в свою комнату, если придёт незнакомый человек. В их маленьком городке его почти все знали: слухи разлетелись очень быстро. Именно по этой причине он старался не выходить из дома. Один раз он пытался дойти самостоятельно до больницы, где работала Миссис Фервол. Он дошёл, но он чувствовал, что может заработать паническую атаку, если заметит еще хоть один косой взгляд на себе. Он хотел натянуть шапку на своё лицо полностью, но тогда бы он не смог видеть. В любом случае, это лучше, чем знать, что на тебя смотрят, чтобы понять, как ты выглядишь, когда не плачешь. — Проходите, — Энн проскользнула в комнату, впуская на кухню незнакомого мужчину. Гарри заметно напрягся, опуская голову вниз, чтобы не показывать своё лицо. Или его опять начнут сравнивать с картиной. — У вас уютно, — мужчина присел на стул напротив Гарри, не кидая на него никакой взгляд. Он разглядывать кухню вместо этого. Стайлс колупал ногти, покусывая губу. Энн сняла кастрюлю с плиты, садясь рядом с Гарри. Её настороженность напрягала больше, чем мужчины напротив. — Гарри, мы с Робом решили заказать семейный портрет. Это Лиам, он сын моей знакомой, заканчивает школу искусств. Я подумала, что там будет дешевле, если нанимать не профессионала, — тихо проговорила Энн, наблюдая за профилем сына. К счастью, Гарри даже не вздрогнул. — Зачем? — Спросил Гарри, поворачиваясь к матери. Энн задумалась. Зачем портрет? Она не могла сказать, что они просто хотят портрет и в этом вся причина. Гарри мог подумать, что им всё равно. Он мог подумать, что им всё равно на его страхи, всё равно на панические атаки, всё равно на его психологические проблемы и всё равно на него самого. — Можно же без меня, да? — Спросил парень, понимая, что его маме нечего сказать. — Но, Гарри, попытайся сделать это для меня, — Энн положила руку на его плечо, кидая неловкий взгляд на Лиама. Стайлс оторопел, думая, что ему послышалось. Маме и Робу он не нужен на их семейном портрете, Гарри был в этом уверен. Мама не должна вообще просить его о таком, зная о его проблемах. Парень решил, что может спать всегда без света, если мама попросит. Он решил, что может даже сам добираться до больницы. Он сделает всё, но только не сесть снова перед мольбертом. Никогда больше в жизни. Он обещал себе, что не будет больше опускаться так низко. По крайне мере, не сейчас. — Попытаться сделать для тебя? — Гарри прищурился, посылая матери мысленный знак о том, что она должна взять свои слова обратно. — Да, попытайся, Гарри. Так мы сможем запомнить это мгновение, когда были молодыми, — Энн громко сглотнула, пытаясь разобрать что-нибудь в глазах сына. Гарри сжал зубы, сбрасывая руку матери со своего плеча. Стайлс выдохнул через открытый рот, отворачиваясь обратно к столу и упираясь в деревянное покрытие. Он скрестил руки, дожидаясь, когда исчезнут черные точки перед глазами. Его начинало потряхивать. Парень терпеть не мог это ощущение, когда у него не получалось даже сделать глоток из-за кома в горле. — А может хватит и одного грёбанного портрета, чтобы я запомнил себя молодым, а?! — Выдавил Гарри, пытаясь не переходить на крик. Он чувствовать, что его руки сжались в кулаки, а ком в горле стал еще больше. — Тебе не надо будет… ничего делать, Гарри, — попыталась мама снова, но она уже давно поняла насколько это бесполезно. Она испытывала некое разочарование в себе, что не может помочь своему ребёнку перебороть себя. — Отстань от меня. Я больше не хочу, чтобы моё лицо рисовали. Никогда! — Гарри, это не… — Энн, — произнёс Лиам, который всё это время молчал. Его тон был вежливым, но строгим, чтобы убедить женщину, что не стоит договаривать. Гарри поднял взгляд, упираясь в голубую рубашку. — Мы можем не рисовать Гарри. Пусть это будет ваш с Робом семейный портрет. Только ваш, — улыбнулся мужчина самой добродушной улыбкой, которую Гарри когда-либо видел. Стайлс закрыл лицо ладонями, пытаясь угомонить нарастающую панику, чтобы поселилась глубоко в его грудной клетке. Лиам выглядел добрым и безобидным, но Гарри больше никогда не собирался думать о людях хорошо раньше, чем он их узнает. — Но я хочу, чтобы Гарри был там, — Энн не сдавалась. Ей, кажется, было всё равно на проблемы Гарри. — Если Гарри так не любит, когда рисуют его лицо и эмоции, то мы можем обойтись без лица, — рассуждал Лиам, всё еще улыбаясь. Гарри никогда не улыбался столько за всю свою жизнь. — Что ты имеете в виду? Гарри убрал руки от лица, прислушиваясь к Лиаму и своей матери. Он надеялся, что хоть на это она согласится, если уж избежать этого совсем нельзя. — Я просто могу закрасить его лицо. Его просто не будет видно. Гарри вообще может не присутствовать, — сказал Лиам. Энн нахмурилась. Гарри понял, что его мама будет не довольна этим. — Как же без лица, Лиам? — Вы и так будете помнить своего сына. Просто портрет будет оригинальным и… — И мрачным! — Воскликнула женщина, откидываясь на спинку стула. — Либо так, либо никак, мам. Не заставляй меня, — умолял Гарри. Энн покачала головой, представляя у себя в голове, что из этого получится. — Тогда смысл вообще тебе быть на портрете? — Сдалась женщина, но выглядела она расстроенной. Она надеялась, что Лиам убедит её сына быть на этом портрете, а не её, чтобы его там не было. Гарри выдохнул, но чувствовал, будто это его последний шанс на нормальную жизнь. Лиам — не Зейн. — А может, вы нарисуете меня отдельно, но без лица, — Гарри указал на своё лицо, обводя пальцем круг. Лиам сначала не понял, что обращаются к нему. Лиам поднёс кулак к губам, разглядывая парня. Гарри ощущал маленькую дрожь. Особенно, от взгляда матери сбоку. — Конечно. Я могу принести через неделю этот портрет. Стайлс тихо закивал. — Я ведь вам не нужен для этого, да? — Не волнуйся, не нужен. Я просто возьму портрет Зе… портрет «Плачущий мальчик» в интернете и срисую волосы и всё, что мне нужно. Гарри смутился. Лиам точно видел тот портрет. Может, не один раз. Просто мальчик чувствовал, что это заставит мужчину понять всю ничтожность Гарри и больше никогда не приходить в этот дом. Но ему очень хотелось, чтобы картина Зейна была для него не «посмотрите на это жалкое лицо», а «посмотрите с каким изяществом зачеркнули лицо этого парня». Стайлсу хочется, чтобы все видели не его заплаканное лицо, а пустое место, где оно должно быть. Что может быть лучше, чем таинственность? Никто не знает ни тебя, ни твоих чувств, ни твоих страданий. Просто длинная полоса серой краски, которая перекрывает весь доступ к жалости. Гарри надеется, что такая же полоса в его жизни перекроет ему доступ к воспоминаниям минувших дней. — Но я не уверен, что портрет будет точно через неделю. У меня выпускной в школе искусств. Мне нужно нарисовать заключительную картину. — Можно, моя картина и будет заключительной? — Неловко поинтересовался Гарри. — Боже, конечно. Ты облегчил мне задачу. Спасибо, Гарри! — Обрадовался Лиам, улыбаясь сильнее, чем прежде. Гарри надеется, что это картина действительно будет заключительной. Не только для Лиама, но и для него и его страданий. «Мальчик без лица». 2016