Всё это не ты

Дожевывая кусочек французского яблочного пирога, стряхиваю крошки с пальцев, хватаю стаканчик с кофе и портфель, заменивший мне компанию за столиком на двоих; кофейня выплевывает меня на прохладную улицу, раннее утро снова бьет свежестью в легкие, очки сползают со лба, неласково бьются о переносицу, вытряхивают из меня обычного клерка и возвращают писателя. Танцую вальс с ветром до ближайшей автобусной остановки. Сегодня мне сообщат, годен ли мой роман для печати. *** Через час я держу в одной руке наполовину пустой стаканчик с остывшим кофе, в другой – свою рукопись с кровавым штампом, расплывшемся на мое имя вверху титульной страницы. Стопка бумаг, которую я с толикой гордости в голосе именовал романом, превратилась в кучку несчастных бесплатных газетенок, плавящихся под дождем вместе со мной. Обрывки страниц подхватывает ветер, уносит расплывающиеся строки к темно-серой реке, как расплываются строки, так расплываются мои розовеющие от холода пальцы, расплывается каменный мост через реку и колонны собора на противоположном берегу. Расплывается пятно остывшего кофе на моих брюках. Каким-то жутким чудом, в холодящем непроглядном тумане я оказываюсь в автобусе, и двери за моей спиной закрываются со сжимающимся свистом, водитель кивает, транспорт продолжает движение. У окна монотонные шумы провожают меня в сон. Усталый и сбитый с пути, я бреду. * Чьи-то согнутые пальцы проходятся по моей щеке – длительное прикосновение – я просыпаюсь, приоткрывая глаза; он, поджав нижнюю губу, слегка улыбается: - Уснул? Я щурюсь, хмурюсь, гляжу по сторонам: автобус едет неслышно, сквозь редкие деревья и просветы между домов на пустые сиденья падают капли солнца, по-весеннему теплого и по-вечернему умиротворяющего, как будто с его прикосновением зажевалась пленка времени в пространственном проигрывателе, как будто никто никуда не спешит в час пик. На нас никто не смотрит; пассажиры флегматично уставились в окна, экраны телефонов, страницы книг, мятые брошюры, сжатые в замок руки на животе. Он давно убрал свои холодные пальцы, сгибает резиновую собачку на молнии ярко-желтого рюкзака, потрясывает ногой в такт своих нервных переживаний, крутит головой во избежание моего все еще слегка ошарашенного взгляда – солнце брызгает сверкающими лучами – он щурится. - Задремал просто. Верчу в руках наполовину полный стакан очень давно остывшего кофе, ставшие шершавыми под моими не раз вспотевшими за день пальцами края наклейки моментально разлагаются на коже. Пятно на брюках похоже на уродливый кусок другой, жесткой ткани, пришитой прямо к коже. Пальто высохло и волосы, кажется, тоже, хоть все еще липнут ко лбу; он задумчиво смотрит под ноги, глаза его светлые-светлые, точно легкий, исчезающий к обеду туман над водой. В голову стучатся какие-то дурацкие подростковые картинки – я глажу его запястье, натертое ремешком наручных часов; я вижу его бреющимся с утра в моей ванной; обняв со спины, я дышу тонким свежим запахом его шеи, приятно теплой, приятно родной – и я трясу головой, сгоняя остатки наваждения под колеса автобуса. Он, кажется, заметил мое тупое, рассеянное по его телу внимание, рассматривает меня в ответ так, будто я чего-то стою. Знал бы ты, милый парень из автобуса, какой я на самом деле никчемный дурак. Знал бы ты, что мои руки не такие гладкие и теплые, как твои. Знал бы, что не каждый день красуется на моих брюках пятно от кофе и завернут к шее воротник рубашки. Как бы я хотел, чтобы ты знал. Сидение выталкивает тело к двери – это не моя остановка, потому что моя была на несколько раньше, но я уверен, что пора выходить. Протискиваюсь через небольшое скопление пассажиров, хватаюсь за боковой поручень на повороте, оглядываюсь. Он пересел или был загорожен другим человеком, а может, он испарился, такой светлый и невесомый призрак моей беглой влюбленности – я больше его не увидел, но перед самым выходом, почти коснувшись одной ногой залитого солнцем асфальта, я тихо прошептал себе под нос: - Спасибо, что разбудил. И хотел быть уверен, что он меня услышал. Через пару секунд мне кажется, что в окне автобуса его светлые волосы лизнуло последним лучом, прежде чем солнце скрылось за кучево-дождевым облаком, а автобус за очередным поворотом маршрута. Усталый и сбитый с пути, я снова бреду. Не заполняемая теперь никем и ничем пустота в голове напоминает о разлетевшейся по берегу рукописи, мрак моментально обтекает меня своей липкой черной жидкостью. Я чувствую, что это было совсем не то; то скользнуло мимо сегодня, скользило мимо и раньше, а я так невнимательно пропускал, обыскивал не те углы, забредал не в те переулки, обивал не те пороги. Вот снова ветер колет под ребра, прокатывается несколько предупредительных капель по крышам. Я боюсь, что он появится, пройдет совсем рядом, а я не успею схватить его за руку; он быстрый, мимолетный, чуть ли не прозрачно светлый, задевает плечом темный осколок медленно обваливающейся скалы внутри одинокого писателя-неудачника. Что, если бы мы все-таки были вместе? Кажется, снова поздно.