Волею судьбы.

(Две недели спустя, 5 февраля 1661г.) Присутствуя на поминальной мессе, заказанной герцогиней Орлеанской, супругой покойного герцога, которую проводил в Сен-Дени со всей возможной торжественностью Виктор Бутилье, архиепископ Турский, Атенаис вспоминала, с каким ужасающим пренебрежением отнеслись к похоронам дяди короля год назад. Тело усопшего, привезенное гвардейцами короля из Блуа, где мятежный герцог завершил свой тернистый земной путь, сопровождал только его духовник. Монахи аббатства приняли его на паперти собора и отнесли в капеллу Валуа под скромным покровом из черного бархата. В тот же день по нему отслужили погребальную мессу в отсутствие всех его родственников и друзей, словно по безродному нищему, а не по особе королевской крови. Говорили, что таким было распоряжение самого короля… Как бы то ни было, после прочтения всех молитв об усопшем, тело герцога Орлеанского было похоронено в королевской усыпальнице Бурбонов. — Мой отец умер как добрый христианин, — из первых рядов раздавался негромкий, но пронзительный голос герцогини де Монпансье, словно вторя мыслям Атенаис. — Это для меня большое утешение. Но меня возмущает, что его тело сопровождали в Сен-Дени всего лишь несколько гвардейцев и священников… никакой помпы, так убого… Вы считаете это пристойным? Ответ ее собеседника было сложно разобрать, но Атенаис не сомневалась, что он во всем соглашался с внучкой Генриха IV. — Будь там я, все было бы по-иному, поверьте мне, — продолжала дочь Гастона Орлеанского. — Я люблю пышность и хочу, чтобы каждому воздавалось в соответствии с его рангом. Справедливость восторжествовала! И действительно, словно желая компенсировать покойному все перенесенные унижения, торжественные мероприятия, посвященные его памяти, были безупречно величественны и изысканны. На церемонии присутствовали епископы Парижа, Сен-Бриё, Сен-Мало и Олерона вместе с герцогом Бофором и другими господами, большинство из которых состояли на службе у покойного герцога Орлеанского. Более того, здесь был и сам Людовик XIV в сопровождении многочисленной свиты, ради которого, собственно, Атенаис и явилась сегодня сюда вместе с Франсуазой Скаррон, полгода назад потерявшей своего калеку-мужа и теперь носившей по нему строгий траур. Две благочестивые вдовы — что могло быть более уместным на этом торжестве скорби? Графиня де Пейрак окинула взглядом присутствующих, которые пришли выразить не столько уважение к памяти почившего дяди короля, сколько к его царственному племяннику, и натолкнулась глазами на невысокую, но ладную фигуру легкомысленного приятеля Жоффрея де Пейрака, Пегилена де Лозена, который часто бывал в их доме до ареста графа. Казалось, его нисколько не тронула недавняя казнь тулузского сеньора, некогда столь к нему благосклонного, которая состоялась всего несколько дней назад на Гревской площади. Сейчас он, окруженный компанией шумных друзей-гасконцев, среди которых был и маркиз де Монтеспан, горячо жестикулируя и даже не думая понижать голос, вещал на все аббатство, изредка заглушая даже голос священника, ведущего службу, о вещах, которые, видимо, занимали его много больше: — Герцогиня Орлеанская ни разу не появилась в покоях герцога, когда он умирал, более того, она едва взглянула на него мертвого. Все, что ее интересовало — это ключи от шкафов, где была спрятана посуда, столовое серебро и все, что могло представлять хоть какую-то ценность, — Франсуаза, сидевшая около подруги и слышавшая все от первого до последнего слова, истово перекрестилась, возмущенная то ли бестактностью де Лозена, то ли бесстыдством герцогини. — Она забрала даже простыни с кровати Месье, — тем временем продолжал маркиз, — так что не знали, во что его завернуть. Пришлось побираться для принца, как для нищего. Госпожа де Рарэ единственная доказала преданность своему господину, найдя для него саван, — раздался дружный хохот его благодарных слушателей, которые, похоже, в красках представили, какие еще услуги, помимо этой, последней, оказывала благочестивая госпожа де Рарэ своему хозяину. — Да что там говорить, Месье и отпели с трудом. Каждый вечер двери закрывали, и священники оставляли тело в зале, уходя перед наступлением ночи. Днем, несмотря на сильнейший холод, никто не дал ни полена для отопления зала, никто не принес даже святой воды, — в голосе Пегилена отчетливо послышался едкий сарказм. — А теперь она заказывает ему поминальную мессу, достойную королей. Его вопиюще безнравственный в данных обстоятельствах монолог прервал недовольный взгляд короля, заставивший маркиза в наигранном смирении склонить свою легкомысленную голову и на время укоротить непомерно длинный язык, и в церкви вновь воцарилась торжественная тишина. — Возможно, этим она желает загладить свою вину, — еле слышно прошептала мадам Скаррон на ухо подруге, а ее тонкие, почти прозрачные руки судорожно сжали потертые деревянные четки.  — Она желает привлечь к себе внимание, не более того, — вполголоса ответила ей Атенаис. — Не приписывай ей качеств, которых у нее нет, моя дорогая. — Какое лицемерие! — выдохнула в ужасе Франсуаза, на что графиня лишь улыбнулась краешком рта. Ей ли не помнить, как Мадам объявилась в Париже в начале весны, хотя, согласно этикету, должна была, одетая в черное, оставаться в своей комнате в течение сорока дней и принимать соболезнования. Но герцогиня поставила себя выше этого обычая, который еще ни одна принцесса не позволяла себе нарушить, и смело покинула комнату через одиннадцать дней после смерти своего супруга. Она объявила всем, что намеревается взывать к милости короля, но вместо того, чтобы ехать в зашторенной карете, оставаясь незамеченной, она взяла экипаж, открывавший ее всем взглядам. Настолько открытый, что где бы она ни проезжала, каждый ее узнавал и кричал: «Это Мадам!». В парижских салонах были так поражены этой непристойностью, что даже перестали обсуждать громкий скандал, связанный с графом де Пейраком, занимавший всех в то время. «Господин Жоффрей де Пейрак, определением Епископского суда лишенный всех своих титулов и всего своего имущества, привлекается к настоящему суду по обвинению в колдовстве, заговорах, убийстве и других действиях, оскорбляющих религию, направленных на подрыв государства и церкви, а также в применении алхимии для изготовления благородных металлов. За все эти деяния и за ряд других, которые также ему инкриминируются в соответствии с актом обвинения, я требую, чтобы он и его вероятные сообщники были сожжены на Гревской площади, а пепел их развеян, как закон требует того по отношению к колдунам, обвиненным в том, что они вошли в сделку с Сатаной…» — отчетливо прозвучал у нее в голове голос Поля де Гонди*, архиепископа Парижского, председательствовавшего на процессе по делу ее мужа. Атенаис поморщилась от неприятных воспоминаний. Она, подобно ныне восторжествовавшему герцогу, прошла через все круги Ада, чтобы сегодня присутствовать здесь. Но, в отличие от него, она была жива и готова начать новую жизнь с чистого листа, словно и не было этих лет, проведенных в мрачной тени Великого Лангедокского хромого, Дьявол бы побрал его душу! — Мадам де Пейрак? — раздался позади нее приятный мужской баритон. Атенаис чуть повернула голову и одарила маркиза де Монтеспана холодным взглядом своих сапфировых глаз. — Я рад снова видеть вас после столь долгого перерыва. Вы стали еще прекраснее… — А вы остались все таким же навязчивым, — она отвернулась, но маркиз не оставил попыток продолжить разговор, придвинувшись к ней настолько близко, насколько позволяли приличия и ширина между скамьями в соборе. — Вы здесь, сегодня, — его голос зазвенел от возбуждения. — Немыслимо! Вы не боитесь, что своим присутствием можете вызвать гнев короля? — Я ничем не заслужила немилости его Величества, — с достоинством ответила молодая графиня. — Он был настолько великодушен, что не лишил меня ни титула, ни привилегий, полагающихся мне по праву рождения, а кроме того, оставил в моем распоряжении отель Ботрейи в Париже и назначил щедрое содержание, — по мере того, как она говорила, глаза маркиза де Монтеспана расширялись от удивления, а потому Атенаис насмешливо добавила: — А вы, вероятно, надеялись, что после смерти мужа я буду, всеми проклятая и покинутая, бродить по Парижу, выпрашивая милостыню? «А ведь так все и могло бы быть, не приди мне на помощь Николя Фуке», — неожиданно подумала она и внутренне содрогнулась. Вдова сожженного на костре колдуна, от которой все отвернулись, даже родня — на что она могла рассчитывать без покровительства самого влиятельного человека в королевстве? Молодая женщина вспомнила, с каким жаром отец и мать уговаривали ее, чтобы она отказалась от своих обвинений в отношении Жоффрея, принуждали к примирению с ним и к тому, чтобы она молила короля о милосердии к графу, но Атенаис была непреклонна. Она должна была вырваться из гнетущего плена этого проклятого Богом брака любой ценой! И если для этого ей надо было пожертвовать частью своей безупречной репутации или жизнью ненавистного супруга — что ж, она была готова на это. Лучше уж быть благочестивой вдовой колдуна, собственноручно возведшей его на костер, чем отвергнутой женой выпущенного на волю преступника, которую он, после всего между ними произошедшего, всенепременно запер бы в монастыре до скончания жизни. Ее сестры и брат заняли в этом весьма непростом вопросе нейтральную сторону, выжидая, чем все закончится. Атенаис их не винила — в подобной ситуации она поступила бы точно так же. И потому обратилась за помощью к человеку, который был готов ей ее предоставить в обмен на некоторые необременительные для нее услуги. Но маркизу совсем необязательно было знать об этом. Пусть это останется их с господином суперинтендантом маленькой тайной… — Напротив, я рад, что все сложилось наилучшим для вас образом, — тем временем продолжал Луи де Монтеспан, губы которого застыли в деланой улыбке. — Но как человек, чью жизнь пытался разрушить ваш, теперь уже, хвала Господу, почивший супруг, я думаю, мне будет позволено узнать, каким образом вы сумели обернуть в свою пользу столь щекотливое дело? — Господин граф сам загнал себя в ловушку, — спокойно ответила Атенаис, словно говорила о вещах, не стоящих ее внимания. — Мне не пришлось ничего делать самой… — Кара небесная? — с легкой иронией поинтересовался маркиз де Монтеспан. — Можно сказать и так, — согласно кивнула головой молодая женщина. — Ведь известно, что воздастся каждому по делам его… — Быть может, Всевышний возместит и мне мои потери — как вы считаете, мадам де Пейрак? — неожиданно его рука, затянутая в лайковую перчатку, коснулась ее плеча. — Что вам угодно, сударь? — резче, чем следовало, ответила Атенаис. — Думаю, наш разговор стоит продолжить в более подходящем месте, — он понизил голос. — Вы же позволите мне навестить вас в вашем восхитительном отеле сегодня вечером, не правда ли? — Ваша дерзость переходит всякие границы, месье, — процедила она со всем возможным презрением и отвернулась, недвусмысленно давая этому наглецу понять, что их разговор окончен. Служба продолжалась, но до нее едва ли доносились слова священника и голоса певчих с хоров. Маркиз де Монтеспан своими неуместными расспросами снова разбудил в ней воспоминания, от которых Атенаис желала как можно скорее избавиться. Перед ее мысленным взором замелькали одна за другой картины недавнего суда над графом де Пейраком: низкие, давящие своды зала заседаний в тюрьме Фор-л’Эвек, старинные витражи с грозными, обвиняющими лицами святых на них, создававшие в и без того малоприятном месте зловещий полумрак, черные сутаны священников и монахов, перемешанные с красными мундирами гвардейцев, охранявших человека, которого обвиняли в чудовищных преступлениях… На процессе, который начался 20 января 1661 года, граф не произнес ни слова — члены Епископского суда отдельно настояли на том, чтобы его судили, как бессловесного. Атенаис, которая пожелала присутствовать на заседании, была поражена тем, насколько Жоффрей стал не похож на себя прежнего. Длинные спутанные волосы, обрамляющие изможденное лицо с красными линиями шрамов, потрепанная одежда, невообразимая худоба — сейчас он и вправду выглядел, как настоящий колдун, какими их описывали легенды и сказания. А главное — его взгляд, прежде дерзкий и ироничный, теперь как будто угас, подобно пламени сгоревшей свечи, и был обращен внутрь себя. Лишь единственный раз граф де Пейрак позволил своим чувствам вырваться наружу, когда судьи вызвали в качестве свидетельницы обвинения Ортанс Фалло де Сансе. Жена прокурора, не стесняясь в выражениях, проклинала похитителя своей сестры: — Анжелика умерла из-за вас, из-за вашего колдовства! Не настолько она была глупа, чтобы уехать с вами по доброй воле! — женщина захлебнулась словами и на мгновение замолчала, поскольку в этот момент Жоффрей поднял на нее пронзительный взгляд своих черных глаз, в которых застыла мука, а лицо его исказилось судорогой, словно от невыносимой боли. — Горите в аду, приспешник Дьявола! — выкрикнула она, и по залу прокатился одобрительный гул, а граф, на мгновение обнаруживший свои истинные чувства, снова закрылся ото всех маской отстраненности. Атенаис, которую, казалось бы, должны были обрадовать его страдания, едва не задохнулась от охватившей ее безудержной ярости. И после смерти эта девка не выпустила Жоффрея из своих когтей! Мертвая, оскверненная, лишенная всего, даже последнего пристанища — она все равно смогла забрать с собой в бездонный болотный омут душу ее мужа, и сейчас здесь судили всего лишь тело, оболочку, в то время как его дух остался там, в лесах Пуату, где навсегда сгинула проклятая соперница. Какой же тогда был смысл в этом судилище?!.. Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы вернуть себе самообладание, Атенаис, упрямо сжав губы, проговорила про себя: — Ничего, главное, что он умрет… Умрет… Через неделю она с каким-то извращенным наслаждением смотрела на полыхающий на Гревской площади огромный костер, в котором сгорали книги из Отеля веселой науки и Ботрейи, и видела в глубине бушующего пламени высокую черную фигуру, привязанную к столбу, распадающуюся на сотни искр и исчезающую в свинцовом мареве парижского неба… Месса подошла к концу. Король направился к выходу из часовни, сопровождаемый своей многочисленной свитой, среди которой Атенаис удалось разглядеть прекрасного, как античный бог, маркиза дю Плесси-Бельера, недавно назначенного Grand veneur** королевской охоты. Он был одет в костюм глубокого синего цвета с большими пуговицами и золотой вышивкой, имитирующей цветочный узор. Манжеты его камзола были обшиты тончайшим лилльским кружевом***. В руках маркиз держал широкополую шляпу из плотного фетра, украшенную перьями страуса. Он был великолепен, и это подтверждали завистливые и восхищенные пересуды придворных, на которые он не обращал ни малейшего внимания. Гордая голова маркиза дю Плесси, увенчанная белоснежным париком-аллонжем с длинными локонами, спускавшимися на грудь и спину, склонилась в легком поклоне всего лишь раз, когда взгляд его светлых глаз остановился на мгновение на вдове графа де Пейрака, замершей около мраморной чаши со святой водой, расположенной на выходе из собора. Атенаис терпеливо дожидалась момента, когда его величество Людовик Богоданный осенит себя крестным знамением предварительно погруженных в освященную воду пальцев. Но он почему-то не спешил этого делать. Зачерпнув в горсть воды, он со значением посмотрел на молодую женщину, стоявшую напротив него, под сводами нефа, словно святая, явившаяся верующим, и протянул к ней ладонь. С грохочущим в ушах сердцем, она подошла к королю, опустилась на одно колено и коснулась его руки, смочив пальцы. Потом медленно перекрестилась, не отводя взгляда от внимательных глаз монарха. Пышное черное платье из тяжелого узорчатого бархата раскрылось цветком вокруг нее, подчеркнув и без того узкую талию, темное валенсийское кружево мантильи оттенило белизну ее кожи и блеск синих глаз, а сапфировое ожерелье, подаренное когда-то Жоффреем, соблазнительно очертило волнующие округлости глубокого декольте, задрапированного полупрозрачным батистом в знак уважения к памяти усопшего, но при этом ничего не скрыло от пристального изучающего взора, для которого и было предназначено… Эта волнующая смесь строгой элегантности и пленительной красоты никого не оставила равнодушным, и Атенаис с удовольствием отметила заинтересованные перешептывания, адресованные ее персоне. Но вдруг все звуки вокруг смолкли, реальность словно подернулась дымкой, и молодая женщина на одно бесконечное мгновение отрешилась от окружающей её действительности, перенесясь на улицу Борегар в Вильнев-сюр-Гравуа, в дом Катрин ла Вуазен, где когда-то её посетило видение, вызванное магическим вмешательством колдуньи. Атенаис вновь увидела, как рука об руку с королем шествует по бесконечной, роскошно отделанной галерее, украшенной сотнями ослепительно сверкающих зеркал, и по обе стороны от них в раболепных поклонах склоняется придворная знать… — Мы рады снова видеть вас, мадам, — раздался негромкий голос Людовика, прозвучавший для нее буквально громом с небес и вернувший её из головокружительных грез обратно в Сен-Дени. — И будем рады видеть вас при дворе. Говорят, что будущая супруга нашего дорогого брата принцесса Генриетта****, недавно прибывшая из Англии, остро нуждается в помощи прекрасных французских фрейлин, коих у нее, увы, недостаточно. — Я буду счастлива служить вам, Ваше величество, — проговорила Атенаис, и на ее прихотливо изогнутых устах распустилась торжествующая улыбка. Она победила! ____________ * Жан-Франсуа Поль де Гонди, кардинал де Рец — архиепископ Парижа, выдающийся деятель Фронды, автор знаменитых мемуаров. Четвёртый подряд представитель итальянского рода Гонди на парижской епископской кафедре. ** Grand veneur de France — Великий ловчий Франции, один из высших королевских сановников королевского двора, ответственный за королевскую охоту. С 1656–1669 гг. эту должность занимал Луи де Роган, граф де Мортьекроль, но автор позволил себе некоторую историческую вольность. *** Это легкое и изящное кружево. Основа — воздушная сетка из шестигранных петель. Каждая петля имеет четыре стороны, образованные двумя нитями, переплетенными вместе, и две стороны, образованные перекрестными нитями. Узоры созданы из цельных петель и окружены толстой декоративной нитью. Вся композиция в основном имеет цветочные мотивы. Основа самого кружева часто украшена разбросанными по ткани квадратными points d’esprit. **** Генриетта Анна Стюарт, герцогиня Орлеанская — младшая дочь Карла I Стюарта и Генриетты Марии Французской, с 30 марта 1661 г. супруга Месье, брата короля Филиппа Орлеанского.