Волею судьбы.

Анжелика вернулась в гостиную. На щеках её проложили две неровные дорожки слезы, которые она поспешно вытерла тыльной стороной ладони. То, что граф все-таки уехал, отозвалось в её сердце пронзительной пустотой, а одиночество и страх холодным ознобом заменили тепло его прощальных объятий. Сейчас он поедет к жене, и кто знает, чем обернется их встреча. Вполне возможно, что Франсуаза де Пейрак сумеет вернуть себе расположение супруга, и тогда она, Анжелика, останется один на один со своими врагами, а главное — со своим разбитым вдребезги сердцем. Луиза де Марильяк сидела около камина, глядя на огонь. Руки старой дамы были сложены на коленях и, несмотря на прямую спину, поза ее казалась расслабленной и умиротворенной. Девушка остановилась в дверях, не зная, что сказать и что сделать. Пока граф де Пейрак находился здесь, ей было легче общаться с благочестивой вдовой, но сейчас… Что она скажет ей? Как объяснит свое появление в стенах ее дома? Анжелика чувствовала себя грешницей в адском котле и желала лишь одного — провалиться сквозь землю. Ей вспомнился Венсан де Поль под тяжеловесными сводами собора Нотр-Дам-ла-Гранд в Пуатье, его живые и проницательные глаза, короткая белая бородка, седые волосы, выбившиеся из-под скуфьи, которые обрамляли его по-крестьянски свежее, несмотря на годы, лицо. «Будь у тебя красивое жемчужное ожерелье, разве пришло бы тебе в голову бросить его в навозную кучу на дворе, где свиньи стали бы тыкаться в него своими грязными рылами? Ну? Скажи мне, девочка, ты сделала бы так?». — Он твой любовник? — неожиданно спросил Анжелику священник, кивком головы указывая на пажа. Она залилась краской, а юноша с искренней горячностью воскликнул: — Я бы желал этого, сударь, да она не из таких девушек. — Тем лучше, дочь моя, — святой отец по-отечески улыбнулся ей. — Не следует бросать, жемчуг свиньям… Не следует легкомысленно относиться к такому сокровищу, как девственность, ее нужно хранить до замужества. А тебе, паскудник, — продолжал он тихим голосом, нахмурив брови и повернувшись к пажу, — как тебе только могла прийти в голову столь кощунственная мысль: привести свою подружку на церковную кафедру и здесь охаживать ее? — А куда еще я мог ее привести? — мрачно спросил паж. — Разве можно в этом городе спокойно поболтать на улице — ведь улочки здесь уже, чем стенной шкаф. А я знал, что ризничий Нотр-Дам-ла-Гранд иногда сдает кафедру и исповедальни тем, кому надо о чем-нибудь поговорить по секрету, подальше от нескромных ушей. — Ты на многое открыл мне глаза, мальчик… Увы, но именно пороки священников и порождают пренебрежение к Богу. Он встал и, взяв за плечи Анжелику и пажа, вывел их из церкви. Несмотря на преклонный возраст и согбенную фигуру, он был еще крепок и быстр в движениях. — Овечки мои, — сказал господин Венсан, — малые дети Господа, вы намеревались сорвать недозревший плод любви. Вот почему вы лишь набили себе оскомину, и грусть наполнила ваши сердца. Дайте же дозреть на солнце жизни тому, чему испокон веков суждено расцветать. В поисках любви нельзя блуждать наугад, иначе можно никогда не найти ее. Нет более жесткого наказания за нетерпение и малодушие, как быть обреченным всю свою жизнь вкушать лишь горькие и безвкусные плоды! А теперь ступайте. У каждого из вас своя дорога. Ты, мальчик, возвращайся к своим обязанностям и выполняй их добросовестно, а ты, девочка — к своим монахиням и к занятиям. А когда встанет новый день, не забудьте помолиться Богу, нашему всеобщему Отцу. Тогда его слова снизошли на нее умиротворением, а сейчас, когда запретная любовь прочно поселилась в ней, завладела всем существом, она снова начала терзаться сомнениями. — Мадемуазель де Сансе, — мадам де Марильяк с доброй улыбкой обернулась к ней. — Жоффрей ушел? — Да, сударыня, — смущенно пробормотала Анжелика, вспыхивая, как маков цвет, и отводя глаза. Господи, старушка же все понимает — она не слепая и не глухая, а в спящем доме были хорошо слышны и их с графом прощальные признания, и звуки поцелуев. — Присаживайтесь, — старая дама сделала приглашающий жест рукой. — Думаю, нам стоит поговорить. Девушка покорно села на указанное ей место. Скорей бы все закончилось! Она уже совсем без сил. Словно прочитав ее мысли, Луиза де Марильяк наклонилась к ней и взяла в руки ее холодные ладони. — Дитя мое, вы совсем истерзались. Не бойтесь, в этом доме вас не ждет осуждение — я уже слишком стара, чтобы судить кого-то. И я ясно вижу, что Жоффрей искренне любит и заботится о вас, и что то чувство, которое он питает к вам, не имеет никакого отношения к греху похоти. Примите его с благодарностью и не противьтесь Божьему замыслу. — Если бы все было так просто, — прошептала Анжелика, не поднимая головы. — Если Бог хочет сделать кого-то счастливым, то он ведёт его самой трудной дорогой, потому что лёгких путей к счастью не бывает. Воля Божия совершается в полном соответствии с тем, что хочет человек, к чему он стремится, и как он живет, а потому Господь не дает испытаний не по силам. Все, что вам суждено, вы должны вынести со смирением и терпением. И наградой вам будет Благодать. — Разве можно испытывать любовью? — проговорила девушка, вскидывая взгляд на старую даму. — Любовью? — с удивлением посмотрела на нее мадам де Марильяк. — О нет, дитя! Господь испытывает нас сомнениями, страхами, недоверием, а любовью он нас награждает, коль скоро наши сердца открываются ему навстречу, а душа очищается в испытаниях, — она немного помолчала, глядя на огонь к камине. — Говорят, надо бояться Бога. Это неправда. Бога надо любить, а не бояться. Нельзя любить того, кого боишься. Да, кроме того, нельзя бояться Бога оттого, что Бог есть любовь. Как же бояться любви? Не бояться Бога надо, а сознавать Его в себе. А если будешь сознавать Бога в себе, то не будешь бояться ничего на свете*, — на мгновение прикрыв глаза, пожилая дама неожиданно проговорила: — Я помню тот день, когда маленького Жоффрея принесли в Тулузу — израненного, еле живого, с рассеченным саблей личиком… Прекрасный младенец Иисус, принявший свой крест слишком рано, до срока. Ох, как страдала его бедная мать, для которой это стало тяжелейшим испытанием в жизни! Но они преодолели все трудности на пути к исцелению, и оба были вознаграждены любовью, которая согрела и искалеченного мальчика, и истерзанное материнское сердце. — Кто мог сотворить подобное? — в ужасе воскликнула Анжелика. — Человеческая нетерпимость, — грустно улыбнулась старая дама. — Когда он родился, моя дорогая подруга отдала его кормилице, которую выбрала, руководствуясь не ее вероисповеданием, а величиной груди. Кормилица же была гугеноткой. Она увезла его в Севенны, в свою деревню, над которой возвышался замок мелкого сеньора-гугенота. А неподалеку, как водится, был замок другого сеньора, католика, и рядом — католические деревушки. Не знаю, с чего все началось, когда произошла схватка между католиками и гугенотами — да это и неважно. Дьявол всегда находит путь, чтобы смутить людские души, — мадам де Марильяк перекрестилась. — Кормилица Жоффрея и другие женщины из ее деревни спрятались в замке дворянина-гугенота. Ночью католики взяли этот замок штурмом. Всех, кто там прятался, убили, а замок подожгли. Бедного мальчика же, полоснув трижды по лицу саблей, выбросили в окно с третьего этажа прямо в снег. Снег и спас его от горящих веток, которые падали вокруг. Наутро один из католиков, придя в замок, чтобы поживиться чем-нибудь, узнал в нем сына тулузского вельможи, подобрал и сунул в корзину, что была у него за спиной, вместе с молочной сестрой юного графа Марго, единственной из местных жителей, уцелевшей после резни, — Анжелика тут же вспомнила высокую худую служанку, с помощью которой она перевязывала господина де Лозена в Ботрейи. Так вот какая страшная трагедия связывала девушку с ее господином! — Их спасителя в пути несколько раз застигали снежные бураны, и он с трудом добрался до долины. Когда он пришел в Тулузу, Жоффрей был еще жив. Его мать раздела мальчика, вынесла на солнечную террасу и запретила врачам приближаться к сыну, заявив, что они могут сделать только хуже. Так он и лежал несколько лет на солнце и лишь к двенадцати годам начал ходить. А в шестнадцать уже уплыл на корабле, влекомый жаждой познания и приключений. Мать так и не дождалась его… — Луиза де Марильяк сложила руки перед собой, словно собиралась произнести молитву. — Теперь он совсем один в этом мире, и я постоянно прошу Господа о том, чтобы он обрел счастье, которого заслуживает. Ведь кто страдал больше, чем он? И кто каждый день находит в себе силы идти вперед, несмотря ни на что, чтобы вновь и вновь бросать вызов Судьбе. Анжелика ничего не ответила, да что она могла сказать? Что восхищается графом де Пейраком и одержанной им победой? Что сердце ее обливается кровью, когда она думает о выпавших на его долю испытаниях?.. Она представила себе, как жестокая сабля разрубает личико маленького ангела, как беспомощное тельце выбрасывают через окно в снег, и на него падают горящие ветки. Кошмарная картина! Как Жоффрей мог пережить такое и остаться жизнерадостным и полным внутренней энергии и огня, который согревает все вокруг? Где он черпает силы? Только сейчас она поняла, насколько чувствителен этот дерзкий человек, какое мужество он проявляет, чтобы преодолеть свое несчастье. И как сильно она любит его — так сильно, что кажется, сердце сейчас разорвется от переполняющей его нежности и тепла. — Вам пора спать, дитя мое, — раздался ласковый голос мадам де Марильяк. — Идемте, я покажу вам вашу комнату. *** Утром сквозь сон Анжелика слышала, как просыпается дом, как тихо переговариваются дочери милосердия, как иногда то здесь, то там вспыхивает искорка звонкого смеха. Солнце еще едва забрезжило над горизонтом, когда Луиза де Марильяк склонилась над ней: — Мы уходим, моя дорогая, наш долг зовет нас. Мои девочки и я ухаживаем за больными в Отель-Дьё**. Господь милосердный, как всё жестоко и неприветливо в тех стенах, все там страдают и мучаются, и только мы — единственная надежда на утешение и исцеление для этих несчастных, — она перекрестилась и коснулась рукой волос Анжелики. — А вы спите, вам надо набираться сил. Второй раз она проснулась, когда услышала торопливые шаги на лестнице, быстрый стук в дверь, а затем на пороге ее комнаты возник Жоффрей де Пейрак. Увидев его искаженное волнением лицо, она поспешно села на кровати. — Что случилось? — встревоженно спросила Анжелика, закутываясь в одеяло, словно желая спрятаться в его теплых складках от тех ужасных новостей, которые, несомненно, должны были последовать за столь внезапным появлением графа. Она впервые видела его таким — с лихорадочно горящими глазами, резкими движениями, совсем непохожего на себя обычного — расслабленного и чуть ироничного сеньора. От этого ей стало еще страшнее. Подойдя к окну, Жоффрей осторожно отогнул уголок пергамента и окинул взглядом весьма оживленную улицу де Фосс-Сен-Виктор. Анжелика, придерживая судорожно сжатой на груди рукой концы одеяла, которое волочилось за ней, как шлейф за придворной дамой, подбежала к нему и робко коснулась рукой плеча. — За нами следят? Им известно, что мы здесь? — Пока не могу сказать ничего определенного, — отрывисто проговорил он, продолжая внимательно всматриваться в открывшуюся его взгляду картину бурлящего за окном города. — Но в том, что нас ищут, можно не сомневаться. — Вы говорили, что здесь я буду в большей безопасности, чем вне парижских стен, — Анжелику начало колотить, зубы ее застучали, словно в лихорадке. — Всем нам свойственно ошибаться, — с досадой произнес граф де Пейрак, оборачиваясь к ней. — Нам нужно уехать, и как можно скорее. Сейчас у нас есть маленький шанс обмануть городскую стражу, и им надо воспользоваться, пока не стало слишком поздно, — он шагнул к двери, где был небрежно брошен достаточно увесистый сверток, на который до этого времени Анжелика не обращала никакого внимания, полностью поглощенная своими переживаниями. — Я принес вам одежду, — на руки девушки легла груда разноцветных тканей. — И, если вы не возражаете, помогу вам одеться. В этих шнуровках и булавках невозможно разобраться без опытной горничной. Анжелика кивнула, спустив с плеч укутывающее ее одеяло, но тут же замерла, подняв на мужчину испуганный взгляд. Кровь застучала у нее в висках: он увидит ее без одежды, в одной тонкой сорочке, которая ничего не скрывает… Боже, да она сейчас сгорит со стыда! Почувствовав ее смятение, Жоффрей ободряюще улыбнулся. — Я ни в коей мере не хочу смутить вашу нравственность, — он заботливо запахнул на ней покрывало. — Одевайтесь сами, а я лишь помогу вам, когда потребуется затянуть завязки корсажа и подколоть юбку, — с этими словами он отвернулся к окну и скрестил руки на груди, словно происходящее в комнате его нисколько не волновало. Анжелика, облегченно вздохнув, подошла к кровати и разложила на ней принесенное им платье. Верхняя юбка была кричащего желтого цвета и отделана безвкусным черным кружевом, красный корсаж, небрежно расшитый имитацией драгоценностей — крупными разноцветными стекляшками, — больше походил на широкий пояс, заканчивающийся ровно под грудью, нижние юбки — пышные и многослойные — были серыми то ли от пыли, то ли от многочисленных и не слишком тщательных стирок, и представляли собой скорее ворох тряпья, чем одежду. В задумчивости Анжелика рассматривала этот необычный туалет. Интересно, где граф де Пейрак раздобыл его? И кто мог носить подобное сомнительное великолепие? Она взяла корсаж в руки и поднесла его к лицу — в нос ей ударил аромат дешевых приторных духов, от которых тут же разболелась голова. Какая гадость! Внезапная догадка окатила её, словно ушатом ледяной воды. Анжелика брезгливо швырнула корсаж обратно на постель и неосознанным движением вытерла руку о край сорочки. Не было никаких сомнений, что такой наряд мог подойти только женщине легкого поведения! И этот мерзкий запах… Граф никак не мог принести это платье из отеля Ботрейи, и значит, он провел ночь не дома, а,. а… Анжелика задрожала от унижения и захлестнувшего ее чувства жгучей обиды. Как права она была, что сомневалась в нем! Нужно было ещё вчера бежать без оглядки из этого дома, не верить лживым уверениям в любви человека без чести и совести и, конечно же, ничего не рассказывать ему о ларце! — С вами все в порядке? — Анжелика вздрогнула от звука голоса Жоффрея де Пейрака, который ещё совсем недавно казался ей самым прекрасным на земле, и в мягкой интонации которого теперь ей чудились обманчивая вкрадчивость и снисходительная насмешка. — Более чем, — даже не взглянув на него, холодно ответила она и, взяв лежащее на крышке сундука платье, в котором была на маскараде у Николя Фуке, начала одеваться. Дрожащими руками Анжелика пыталась натянуть на себя разрозненные части туалета и с отчаянием осознавала, что одна она никогда не справится со всеми этими крючками, завязками и пышными юбками. — Что случилось? Вам не по душе новый наряд? — Жоффрей посмотрел через ее плечо на платье, лежащее на постели, и снова перевел взгляд на усердно сражающуюся со шнуровкой девушку. — К сожалению, я не мог раздобыть ничего более… пристойного там, где я был, — он развел руками, словно извиняясь. — Да и для нашего побега такой наряд более предпочтителен, чем ваши обычные туалеты, — голос графа де Пейрака был пронизан легкой иронией, что стало для Анжелики последней каплей. Она круто обернулась к мужчине и вперила в него разъяренный взгляд своих зеленых, как у кошки, глаз. — О, конечно! — язвительно проговорила Анжелика и резким движением отбросила назад растрепанные волосы. Сейчас ее нисколько не волновало, как она выглядит, и то, что стоит перед ним в одной сорочке, сползшей с плеч. Внутри нее бушевал гнев такой силы, что она, не задумываясь, залепила бы ему оплеуху, посмей он ей возразить. — Я даже не спрашиваю, мессир де Пейрак, где вы его раздобыли! Но знайте одно, я никогда — слышите?! — никогда не надену подобное… подобную мерзость! С этими словами Анжелика подняла ворох юбок, которые упали на пол белоснежной пеной во время ее неловких попыток собраться как можно быстрее, и скользнула в широкий вырез пояса, обнажив крепкие стройные ноги до самых бедер. — Господи, какая же я дура, что поверила вам! — в сердцах воскликнула она и неожиданно ощутила на своей талии тёплые мужские руки. Она нетерпеливо дернулась и бросила через плечо: — Оставьте меня, сударь. Право, вам нет нужды здесь более находиться! Я не желаю… Анжелика не успела закончить фразу, как ее, словно пушинку, подняли в воздух, и уже через мгновение она сидела на коленях у графа, тесно прижатая к его груди и не способная пошевелить даже пальцем, поскольку он удерживал ее железной рукой. — Вы сошли с ума? — учтивым тоном осведомился он, словно они находились на светском приеме. — Какая муха вас укусила? — Пустите меня, — прошипела Анжелика, тщетно пытаясь откинуть с лица непослушную золотистую прядь. Грудь ее высоко вздымалась, буквально выскакивая из глубокого ворота рубашки, юбки задрались, и теперь ладонь Жоффрея обхватывала ее округлое колено. — Чтобы вы в таком виде вышли на улицу? — он красноречивым взором оглядел ее с головы до ног. — Не думаю, что достопочтенные соседи мадам де Марильяк готовы к столь ошеломительному зрелищу. — Тем лучше! — воинственно вздернула она подбородок. — Тогда меня скорее схватят, и мне больше не придется иметь с вами никаких дел! — Вы предпочитаете умереть, только бы избежать моего общества? — он удивленно вздернул бровь. — Признаться, после ваших вчерашних признаний я рассчитывал на несколько другое отношение… — Я тоже не думала, что вместо того, чтобы объясняться с вашей супругой, как вы меня уверяли, вы предпочтете провести ночь с… продажными девками! — в сердцах выкрикнула Анжелика, упираясь руками мужчине в грудь, и тут же до крови закусила губу, чтобы удержать поток оскорблений, которые уже были готовы выскочить из нее, как пробка из бутылки. Нет, она ещё не окончательно утратила чувство собственного достоинства, чтобы браниться, как торговка. — О чем вы? Да как вам это в голову пришло?! — в голосе графа де Пейрака сквозило такое искреннее удивление, что Анжелика на секунду прекратила свои попытки избавиться от стального кольца его рук. — Я провел ночь на постоялом дворе со своими друзьями, поскольку после разговора с Франсуазой в силу многих причин не мог, да и не хотел больше оставаться дома, а это платье, — он кивнул головой в сторону злополучного туалета, — которое вы почему-то посчитали собственностью одной из… хм… ночных жриц любви, принадлежит актрисе труппы господина Мольера, мадемуазель Терезе Дюрарк. К счастью, они были столь любезны, что согласились помочь нам бежать из Парижа. — Я вам не верю, — не очень уверенно произнесла Анжелика, которая не могла так быстро погасить вспыхнувший в ней яростный порыв. Внутри нее все клокотало, требуя выхода, а досада на себя за то, что она устроила безобразную сцену графу де Пейраку, не разобравшись, что к чему, лишь подливала масла в огонь. — Отпустите меня немедленно! — Не раньше, чем вы придете в себя, моя радость, — ровный голос Жоффрея вместо того, чтобы унять ее гнев, лишь еще сильнее распалил ее. Она вспомнила и вчерашний прием, и красивую даму, с которой он танцевал, и роскошную испанку, преследующую его, и ослепительную Франсуазу де Пейрак. А еще эта Тереза Дюпарк и ее ужасное платье… В этом нескончаемом хороводе женских лиц Анжелика увидела и свое. Лишь одна из многих, игрушка, которая забавляет своей новизной. Как скоро он натешится ею и выкинет за ненадобностью? Анжелика отвела в сторону наполнившиеся слезами глаза и негромко проговорила: — Я уже достаточно пришла в себя, чтобы понимать, как мало значу для вас, — она вдруг перестала сопротивляться, и ее руки бессильно упали на колени. — Вы слишком избалованы женским вниманием, чтобы удовлетвориться любовью одной женщины, и лучше нам… расстаться сейчас — прежде, чем ваше охлаждение сделает меня столь же неприятной вам, как и многих до меня. Анжелика опустила голову, чтобы не видеть его лица, вопрошающего взгляда тёмных глаз, и вдруг почувствовала, как Жоффрей с невыразимой нежностью прикоснулся губами к ее виску. — Успокойтесь, любовь моя, — его голос был полон ласки. — Почему вы так недоверчивы? Почему ищете все новые причины, чтобы отдалиться от меня? — его рука, до этого до боли сжимавшая ее плечи, медленно скользнула вверх по шее, легким движением прошлась вдоль щеки и, наконец, погрузилась в шелковистую мягкость золотистых локонов Анжелики. — Разве посмел бы я обмануть вас, саму невинность и искренность? Или искать удовольствий с другими женщинами? Если вы думаете так, то плохо понимаете природу мужчины, — кончиками пальцев он ласкал ее склоненный затылок. — Когда он сражен болезнью любви, о которой говорят поэты и о которой так мало знают, то только обладание предметом своего желания может исцелить его. Все иное вызывает лишь отвращение. Вы стали моим горизонтом, моей грезой, множество тайн искусства любви, о которых я даже и не догадывался, открылись мне, — он прильнул губами к впадинке у основания ее шеи и еле слышно произнес: — Вам незачем ревновать меня, мой ангел, поскольку для меня не существует никого, кроме вас. Анжелика не смела поднять на него глаз, но чувствовала, как его прикосновения пробуждают в ней что-то новое, доселе неизведанное. Весь ее гнев куда-то испарился, и все подозрения в отношении графа теперь казались ей несусветной глупостью, и она ругала себя за свою несдержанность, которая выставила ее в самом глупом свете, как и вчера, когда она осыпала его нелепыми обвинениями. Его руки, его губы, его слова не лгали — Анжелика чувствовала это, так почему же тогда она снова и снова, раз за разом пыталась выстроить между ними непреодолимую стену? Чего она боялась? Почему не могла довериться ему? Ведь достаточно было всего лишь прислушаться к голосу своего сердца, чтобы избавиться от ненужных сомнений: как было тогда, на приеме в Ботрейи, когда она впервые заключил ее в свои объятия, как было вчера, когда она поведала ему о тайне, которую хранила много лет… Граф приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в глаза, на ресницах которых еще блестели одинокие слезинки, и она не отвела взгляда. Этот молчаливый диалог длился, казалось, целую вечность, пока Жоффрей, наконец, не склонился к ее губам и не запечатлел на них легкий, как прикосновение крыльев бабочки, поцелуй. А потом еще один… И еще… Его губы стали настойчивее, и вот уже ее уста, побежденные, приоткрылись ему навстречу, горячее дыхание мужчины опалило ее и блаженным теплом разлилось по жилам. Где-то глубоко-глубоко внутри затрепетали таинственные струны, о существовании которых Анжелика даже и не подозревала, по коже словно пробежало пламя, которое в один миг захватило все ее существо. Носочками ног Анжелика опиралась на ледяной пол, но сейчас он лишь приятно холодил ее пылающие ступни. Обнаженное колено, на котором лежала ладонь графа, покалывало, словно тысячей иголочек. «Что со мной?», — мелькнула в ее голове последняя здравая мысль, а потом она, как в омут с головой, нырнула в восхитительное блаженство, которое дарило ей его присутствие, тепло его объятий, нежность губ, трепещущих на ее губах, и то непоколебимое чувство уверенности в его любви к ней, в которую она так долго не смела поверить. Его руки, казалось, были везде — на ее груди, талии, бедрах. Он осыпал ее жгучими поцелуями, но огонь в ней все не угасал, а, казалось, разгорался все сильнее, и она все крепче и крепче прижимала Жоффрея к себе, желая продлить это безумие. В этом стремлении она уже была готова перейти последний рубеж; все ее существо было охвачено негой, ощущением, настолько новым для нее, настолько острым, что оно вдруг вызвало в ней протест и даже боль. Она резко вздрогнула и отпрянула от мужчины. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Оставалось лишь пару движений, которые соединили бы их в вечном, как мир, танце, когда разум покидает тело, и оно начинает жить собственной жизнью, подчиняясь только голосу страсти. Руки графа замерли на ее бедрах, словно не решаясь двигаться дальше, а потом он мягко отстранил от себя Анжелику и, прикрыв глаза, несколько раз глубоко вздохнул. Когда Жоффрей вновь взглянул на нее, то искорки любовного дурмана потихоньку угасали в глубине его зрачков. Он снова крепко прижал ее к себе, зарывшись лицом в рассыпавшиеся по плечам волосы, и тихонько прошептал: — Нет… Не сейчас… Анжелика в растерянности застыла в его объятиях. Мало-помалу рассудок стал возвращаться к ней, и она вдруг осознала, что в любой момент может войти мадам де Марильяк со своими подопечными и застать их здесь, в таком виде… — Матерь Божья! — воскликнула она и одним быстрым движением вскочила с его колен, изо всех сил стягивая рубашку на груди. Юбки, которые она так и не успела закрепить завязками, упали к ее ногам. — Мы… Я… Граф расхохотался, поднялся со своего места и сгреб ее в охапку. Она спрятала пылающее лицо в ладонях и уткнулась лбом в его плечо. — Вы хотите сказать, что мы оба немножко сошли с ума? — и он едва ощутимым успокаивающим поцелуем дотронулся до ее макушки. *** В сундуке, который стоял в комнате Анжелики, обнаружились полотняные простыни, пестрое лоскутное покрывало, широкие ночные рубашки и скромное саржевое платье, которое очень напоминало то, в котором юная мадемуазель де Сансе впервые побывала на приеме в замке Плесси. — Баронесса Унылого платья, — пробормотала она еле слышно и вздрогнула, вспомнив своего кузена Филиппа, который со своими приятелями насмехался над ней. Но тогда она была для него всего лишь неотесанной провинциалкой, бедной родственницей с дурными манерами, а теперь они враги, и к его уже привычному презрению добавилась еще и ненависть. Его она теперь боялась даже больше, чем Николя Фуке, поскольку знала — с ним нельзя договориться, нельзя разжалобить слезами, нельзя обмануть. Неумолимый, как сама Смерть, а может быть, и еще хуже. — Вам помочь? — граф захлопнул крышку сундука и обернулся к ней. Анжелика молча кивнула, надела корсаж тусклого серого цвета без единого украшения и стала терпеливо ждать, пока Жоффрей ловко затянет тугие ленты шнуровки у нее на спине. Потом пришла очередь верхней юбки, чуть длинноватой, но вполне пышной, чтобы вместить под собой несколько нижних. На улице все еще стояла промозглая февральская стужа, и, кто знает, сколько времени у них уйдет на то, чтобы найти новое безопасное пристанище. Анжелике совсем не хотелось превратиться в ледышку и шмыгать покрасневшим от простуды носом на глазах у графа де Пейрака. Потом пришла очередь грубых шерстяных чулок, которые она натянула поверх полотняных, которые уже были на ней, и деревянных сабо, которые граф принес снизу, из прихожей, в то время как она заканчивала свой туалет. Там же он прихватил и длинную накидку с широким капюшоном, который при желании мог полностью скрыть ее лицо. Последними штрихами к ее образу стали туго заплетенная коса, которую она скрутила узлом на затылке, и светлая косынка, которой повязала голову вместо чепца. Граф де Пейрак, отступив на шаг назад, с преувеличенно серьезным видом оглядел тонкую девичью фигурку, запахнутую в широкий, ниспадающий до земли плащ. — Что ж, мадемуазель, если бы я был вашей камеристкой, то укоротил бы подол вашего платья, но в целом, вы выглядите очаровательно, моя маленькая отважная сестра милосердия, — с этими словами он обхватил ладонями лицо Анжелики. — Вы готовы? Доверяете мне? И она, подняв на него свои лучистые изумрудные глаза, твердо проговорила: — Да. _________________________ * Лев Толстой «Путь жизни». ** Приют Отель-Дьё в Париже основан в 651 году святым Ландри Парижским как убежище для нищих. Согласно легенде, он продал свою мебель и даже священные сосуды собора, чтобы облегчить участь бедняков. Эту первую французскую больницу можно было уже назвать медицинским центром, так как она объединяла много различных видов деятельности для ухода за больными. В 1160 году епископ Парижа Морис де Сюлли, который вёл в Париже широкую строительную деятельность, расширил и реорганизовал учреждение, превратив его в универсальное лечебное заведение. Со времени создания до эпохи Ренессанса Отель-Дьё оставался единственной больницей в Париже.