Волею судьбы.

— Ты ведешь себя просто неприлично! Тебя что, совсем не учили манерам в монастыре? Да ты просто сошла с ума, если позволила себе так непристойно пялиться на мужчину! Ей-богу, как дурочка на деревенском празднике! — выговаривала сестре Ортанс, пока они шли по узким парижским улицам, возвращаясь домой на остров Сите. Анжелика, погруженная в собственные мысли, почти не слушала ее. Она готова была поклясться, что этот граф-колдун, который сперва насмехался над нею, а затем самым возмутительным образом обсуждал ее с хозяйкой салона, с язвительной улыбкой кивая на мелькающую в толпе фигуру Анжелики, почему-то потом резко изменил свое отношение к ней. Во время исполнения одного из мадригалов он повернулся к девушке и взглянул на нее с каким-то странным выражением, словно изучающе, и при этом от его обидного сарказма уже не осталось и следа. Анжелика закусила губу. Не нужно ей было ввязываться в этот идиотский разговор о колдовстве, религии и церкви, но граф де Пейрак застал ее врасплох своими вопросами, и Анжелика говорила первое, что приходило ей в голову, наверняка неимоверно веселя его своей непроходимой глупостью. — Надо быть скромнее, уметь держать себя в руках, — раздавался над ухом противный голос Ортанс, вторя внутреннему голосу самой Анжелики. Господи, ну почему она сначала делает, а потом думает? Отец же говорил ей, что граф ученый, занимающийся рудным делом, и Анжелика собственными глазами видела паровую машину на руднике, которая была построена по его чертежам. Так с чего вдруг она стала говорить ему о проповедях архиепископа Тулузского и пособничестве Дьяволу?! — Куда мы едем, отец? — На старый свинцовый рудник Аржантьер. Он много лет был заброшен, но теперь его взял в аренду граф де Пейрак из Тулузы, и уже три года как там буквально кипит работа. И действительно, черный карьер неподалеку от Ньельского монастыря, каким его помнила Анжелика, изменился до неузнаваемости. По желобам сюда подавалась проточная вода, которая с помощью колес приводила в движение несколько вертикальных каменных жерновов. Чугунные рудодробильныe песты с неимоверным грохотом дробили большие глыбы породы, которые рабочие откалывали от скалы кувалдами. В двух печах жарко пылало пламя, раздуваемое огромными кожаными мехами. Рядом с печами высились черные горы древесного угля, все остальное пространство было завалено кучами породы. Группа рабочих лопатами бросала размельченную жерновами породу в деревянные желоба, по которым тоже текла вода, другие скребками подгребали ее против течения. Несколько поодаль высилась какая-то довольно солидная постройка, двери которой были затянуты сеткой, забраны железной решеткой и заперты на большой замок. Два человека, вооруженные мушкетами, стояли у входа в это помещение. — Здесь хранятся слитки серебра и свинца, — пояснил барон. Потом он повел ее к ближайшему карьеру, который спускался высокими террасами, метра в четыре каждая, образуя нечто вроде римского амфитеатра. Тут и там под скалой зияли черные дыры туннелей, и из них время от времени появлялись ослики, которые тянули небольшие тележки. — И сколько же рудник приносит дохода в год? — спросила Анжелика. — Откровенно говоря, я никогда не задумывался над этим, — несколько смущенно признался барон де Сансе.— Граф регулярно вносит мне за него арендную плату, а также взял на себя все расходы по оборудованию. Кирпичи для печей привезены из Англии и, наверно, даже контрабандой из Испании, через Лангедок. — У него весьма необычные интересы для дворянина, — негромко проговорила девушка. — Возможно. Но, говорят, он крупный ученый и рудное дело — его страсть. Кстати, граф сам сделал чертеж вот этой паровой машины. Барон подвел дочь к входу в одну из штолен. Он показал ей огромный железный котел, под которым был разведен огонь. Из чана в штольню тянулись две толстые, чем-то обмотанные трубы, и время от времени из штольни вздымался фонтан воды. — Это одна из первых паровых машин, которые пока что существуют в мире. Она выкачивает из штолен подземные воды. Ее сконструировал граф де Пейрак после одной из своих поездок в Англию. Анжелика застыла столбом посреди улицы и проговорила: — Я больше никогда не пойду к Нинон. Ортанс тоже остановилась и развернулась к ней. — Конечно! Там тебе делать нечего, ты уже достаточно опозорила меня, — язвительно процедила она. — Перестань, Ортанс, ну что я такого сделала? — попробовала изобразить непонимание Анжелика. — Там все смотрели на графа, когда он пел. Я слышала, как люди вокруг восторженно ахали! Никто ничего и не заметил. — Если бы ты перед этим не сидела с ним в обнимку на кушетке, а потом не подскочила, как ужаленная, то да, никто бы ничего не заметил, — с гадкой улыбкой кивнула ей сестра. — А так ты привлекла к себе ненужное внимание. Теперь только и разговоров будет, что о тебе и твоих дурных манерах! — Я не сидела с ним в обнимку! — возмущенно воскликнула Анжелика. — Он сам придвинулся ко мне и разговаривал со мной самым возмутительным образом. Поэтому я и ушла. — Он что, говорил тебе непристойности? — в голосе Ортанс сплелись негодование и жадное любопытство. — Нет, нет, — поспешно проговорила Анжелика. — Он просто… я даже не знаю… Это, наверняка, все мои фантазии. Или я неправильно его поняла, — и она закончила растерянным тоном: — Он очень странный… — Нет, это ты странная. Дикарка. Всегда такой была и такой же осталась, — вздохнула Ортанс. — Пошли домой. В этот вечер, несмотря на усталость, Анжелика долго не могла уснуть. Она прислушивалась к доносящемуся с узких сырых улочек шуму незнакомого города, а в голове у нее мелькали картины знакомства с загадочным графом: его безупречный профиль сменялся видом ужасающих шрамов, темные, словно бездна, глаза — насмешливой улыбкой, одни воспоминания о которой вгоняли девушку в краску. Опасаясь смотреть ему в лицо, Анжелика все внимание сосредоточила на его руках — в пышных кружевах манжет они выглядели изящно, но в то же время не слишком изнеженно. Мускулистые, с длинными подвижными пальцами, они наверняка с той же виртуозностью, что перебирали струны гитары, владели шпагой или одним движением поводьев смиряли непокорного жеребца. От мужчины веяло скрытой силой и, несмотря на его худощавость и хромоту, чувствовалось, что под богато украшенным камзолом скрывается крепкое тренированное тело. Ей вдруг вспомнилось, как в момент их знакомства он склонился к ее руке, как блеснули перстни на его пальцах, а спустя мгновение губы графа едва ощутимо коснулись нежной кожи ее запястья. Густые черные локоны мужчины скользнули тогда по руке Анжелики, и она с удивлением поняла, что это не парик, как она сначала подумала, и что великолепная шевелюра — его собственная… Мгновения сегодняшнего вечера сменялись перед ее внутренним взором, словно в калейдоскопе, и вот она и сама уже не смогла бы ответить, пугает ли ее тулузский сеньор или притягивает, настолько противоречивый портрет рисовало девушке ее живое воображение, но в одном она была абсолютно уверена — в нем точно было нечто дьявольское! Анжелика не могла больше оставаться в постели. Осторожно ступая по скрипучим половицам, она подошла к окну и открыла одностворчатую ставню, затем свинцовую раму со вставленными в нее разноцветными стеклами в виде ромбов. Небо было усеяно звездами, но в воздухе висела легкая дымка, создавая вокруг луны золотистый ореол. Глубоко вдохнув свежий ночной воздух, Анжелика оперлась руками о подоконник и всмотрелась в широкую ленту реки, гладкую и блестящую в торжественном свете луны, хорошо видную из ее окна. До нее доносился тихий плеск волн неспешно катящей мимо нее свои воды Сены: убаюкивающий, успокаивающий. В его мелодичном звучании Анжелике слышались отголоски тех серенад, что с таким мастерством исполнял граф де Пейрак вместе с мадемуазель Нинон. Никогда ей не доводилось слышать более красивого и чувственного голоса, такого волнующего тембра: то бархатистого, то серебряного, с безукоризненной дикцией. И какой же необычной силы он был! Казалось, этот пленительный голос заполнил собой весь салон, и Анжелика отчетливо помнила, что на несколько бесконечных секунд забыла, как дышать. Что это могло быть? Волшебство или… Слова Николя, рассказывавшего ей в Монтелу о графе де Пейраке, внезапно зазвучали предостережением у нее в голове, и Анжелика почувствовала, как ее пробирает озноб: «Говорят, в своем замке в Тулузе он завлекает женщин любовными напитками и странными песнями. И те, кого он заманивает, исчезают навсегда либо сходят с ума». Господи Боже, а ведь она действительно ощутила нечто, что нельзя описать словами: ей казалось, что она себе не принадлежит, полностью растворяясь в звуках музыки и словно обволакивающего ее со всех сторон чарующего голоса мужчины. Анжелика тряхнула головой, отгоняя наваждение, и снова, уже в который раз укорила себя в излишней чувствительности. Наверно, она смотрелась ужасно глупо со стороны — расширенные глаза, рука, прижатая к груди. Неудивительно, что Ортанс так возмущалась. А что, если сестра права, с грустью подумала Анжелика, и она просто наивная провинциальная девчонка с дурными манерами, да еще и напридумывавшая себе Бог знает чего. Ей вспомнился Монтелу, их старый замок, который еще неделю назад она покидала с радостью, а теперь отчаянно скучала по нему. По нему и по Ньельскому лесу, его дубовым и каштановым рощам, где она так любила бродить одна или в компании своих «ангелочков». С раннего утра она уносилась куда-то с распущенными волосами, одетая почти как простая крестьянка в рубашку, корсажик и выгоревшую юбку, и ступни ее маленьких ножек, изящных, словно у принцессы, огрубели, потому что она не долго думая зашвыривала свои башмаки в первый попавшийся куст, чтобы легче было бегать. Если ее окликали, она едва поворачивала свое круглое загорелое личико с сияющими зелеными глазами цвета дягиля, который рос на болоте и назывался по-латыни «ангелика». Один приятель Анжелики, сын мельника Валентин, жил на болотах. Другой — Никола, сын крестьянина, отца шестерых детей, — жил около леса. Мальчик уже был пастухом у мессира де Сансе. С Валентином Анжелика плавала в челноке по каналам, вдоль которых росли дягиль, незабудки и мята, а с Николя они ходили по грибы, ежевику и чернику. Вместе собирали они и каштаны, а из веток орешника Николя мастерил для нее дудочки. Мальчики ревновали Анжелику друг к другу, и эта ревность доходила иногда до бешенства. А она уже стала такая красивая, что крестьяне видели в ней живое воплощение фей, живущих около древнего дольмена в лесу, или же ангелов, царящих на настенных росписях их приходской церкви. — Я — маркиза, — заявляла она каждому, кто соглашался слушать ее. — Неужели? Каким же образом вы стали маркизой? — Я вышла замуж за маркиза, — отвечала она. «Маркизом» был то Валентин, то Никола, то еще кто-нибудь из тех безобидных, как птицы, мальчишек, которые носились с нею по лугам и лесам. И еще она так забавно говорила: — Я, Анжелика, веду на войну своих ангелочков. Отсюда и пошло ее прозвище: маленькая маркиза ангелов. Прикрыв глаза, Анжелика на мгновение ощутила вкус вольного ветра на губах, тепло солнечных лучей, с трудом проникающих сквозь плотную завесу, создаваемую пышными кронами деревьев, почувствовала упругий ковер бархатистого мха под голыми ступнями. Ах, эти незабываемые прогулки по лесу, опьяняющий аромат боярышника, прохлада, струящаяся от каналов, по которым Валентин катал ее на лодке, свежесть ручьев, где они ловили раков с Николя. Без сомнения, Монтелу, где сладковатое, таинственное дыхание болот смешивалось с резким ароматом окутанного тайной леса, не походило ни на одно другое место на земле. А что, если бы она не приняла решения уехать в столицу?.. Остаться! Снова жить там, отдаваясь медленному течению почти неподвижных зеленых вод, или по-прежнему бегать по тропинкам, вьющимся среди мхов и корней в глухой чаще леса! Утонуть в зелени Монтелу! Посвятить себя бесконечным открытиям под покровом листвы развесистых ветвей. И разве не было у нее среди этой роскошной природы цели, которую надо выполнить, миссии, зов которой она не переставала слышать даже сейчас? С того самого дня, как в далеком детстве старая колдунья провела своим длинным белым пальцем по ладони девочки, как будто для того, чтобы нарисовать там какой-то знак или что-то прочитать, Анжелика чувствовала, что соединена нерушимой связью с таинственным лесом: связью мистической, древней, как дольмены, вокруг которых, как говорят, в лунные ночи танцуют беззаботные эльфы. Тогда-то у нее и началась эта вторая, тайная жизнь, где она становилась единым целым с колдуньей, растениями и лесными зверями. Жизнь, которую она бережно хранила в себе самой, как в «волшебной шкатулке», как в запретной комнате маленького зачарованного замка, который принадлежал ей одной. Анжелика наивно мечтала, что однажды станет такой же искусной, как Мелюзина, и исцелит весь мир. Ведь говорили же, что ее руки способны успокаивать боль и, если у кого-то болела голова, или у ребенка резались зубки, ее звали к себе, она клала свою маленькую ладошку на лоб или на щеку больному, и боль стихала. Как же давно это было! Словно в полузабытом сне… Анжелика сложила руки на подоконнике и положила на них голову. Она вспомнила свое возвращение в Монтелу после монастыря, которое, увы, не принесло ей ожидаемой радости. Их замок, построенный еще в XIV веке и возвышающийся на самом краю небольшого, но высокого известкового мыса, за которым простирались болота, где прошло все ее детство, выглядел еще более ветхим, чем она его помнила до отъезда. По подъемном мосту с ржавыми цепями важно бродили куры и индюки, а на лугу перед главным входом паслись отцовские мулы. Внутри ощущение упадка и разорения только усиливалось. За деревянной обшивкой стен скреблись мыши, под крышами обеих башен замка летали, пронзительно крича, совы и летучие мыши. Слышно было, как во дворе скулили борзые, тявкали таксы, а мулы, которые паслись на лугу, приходили почесать спину о стены замка. В гостиной пламя очага и несколько отчаянно чадящих свечей не могли до конца рассеять густую темень, веками накапливавшуюся под высокими старинными сводами. На стенах, призванные защищать комнату от сырости, висели гобелены, но уже такие старые, источенные молью, что невозможно было разобрать, что за сцены изображены на них, и только с молчаливой укоризной глядели оттуда чьи-то мертвенно-бледные лики. Каменные плиты пола, которые зимой застилали соломой, во многих местах дали трещины. Все здесь стало чужим, бессмысленным, вялым, несмотря на слуг, которые сновали то тут, то там, выполняя поручения. В замке, который она прекрасно помнила, словно появилась странная чужая пустота. Возможно, это из-за братьев? Младшие выросли, и Анжелика их постоянно путала. Тому, кого когда-то все называли «крохой» — Дени — уже исполнилось пятнадцать лет. И даже объятия кормилицы Фантины показались Анжелике не такими трепетными и радостными, как она ожидала. Лицо кормилицы выглядело настолько трагичным, каким оно не становилось даже во время пересказа самых страшных историй, которые она рассказывала им когда-то у пылающего жаром очага на кухне. Хотя прошло много лет, и, возможно, кормилица больше не считала, что Анжелика принадлежит к «ее» детям. И — самое главное — в Монтелу больше не было мамы. Неужели именно смерть матери погасила ту радость, которую могло бы принести ей возвращение? От охвативших ее чувств на глазах Анжелики выступили слезы. Она стала чужой там, ничто больше не держало ее в старом обветшалом замке, где она была когда-то так счастлива. Единственное, что осталось неизменным, это ее тетушки. Пюльшери очень обрадовалась приезду племянницы. Но старушка так исхудала, что Анжелика побоялась обнять ее слишком крепко, чтобы не повредить хрупкие кости. Тетушка Жанна все так же сидела целыми днями в дальнем углу гостиной и с неизменно мрачным видом вышивала очередной цветок. Глядя на них, Анжелика представляла себе свою судьбу, в точности похожую на их: состариться за вышиванием или приготовлением обеда, так и не познав ни любви, ни счастья. Дома ее окружали только слуги отца и деревенские парни, которые никак не могли подойти в мужья дочке барона. Правда, за ней ухаживал отпрыск их ближайших соседей де Круасски, но мужчина походил повадками на медведя, а все его интересы ограничивались только охотой, и порой Анжелика не знала, как от него избавиться. Иногда ей вспоминался ее кузен Филипп, невероятно красивый и невероятно надменный, но вряд ли он счел бы ее удачной партией для себя. Она отчетливо помнила тот день, когда приняла решение уехать. Неподвижно застыв на краю сонной заводи, черную блестящую гладь которой, скрытую под скатертью из ряски, тревожили лишь брошенные камни, Анжелика смотрела, как слабеют и теряются в лабиринте береговой линии прекрасные безупречные волны, у которых была только одна судьба: разбиться и исчезнуть. И именно это ждало ее, останься она здесь, в Монтелу: исчезнуть, раствориться, превратиться в призрак, подобно Мелюзине, с которой так жестоко некогда расправились обезумевшие от страха и гнева крестьяне, вздернув ее на ветке дуба. Нет, это не для нее! Анжелику, как и её брата Жослена, манили приключения и новые впечатления, ее будоражили мечты о дальних странах, ей хотелось идти вперед, а не плыть по течению, постепенно погружаясь в тягучую и мутную обыденность жизни. — Я уезжаю, — прошептал ей Жослен, решившийся бежать из дома глубокой ночью и боясь разбудить остальных родственников. — Куда ты уезжаешь? — так же тихо спросила Анжелика, дрожа от холода в старенькой тонкой ночной кофте в промозглом и сыром коридоре их древнего замка. — Сперва в Ла-Рошель, а оттуда поплыву в Америку. — Но ты нужен здесь! — жалобно сказала Анжелика, вдруг осознав, что, возможно, больше никогда его не увидит. — Нет, в этом мире для меня нет места. Мне невыносима мысль, что мы так навсегда и останемся знатными нищими, над которыми потешаются соседи. Посмотри на отца. Он так нерешителен. Он опустился до унизительного для дворянина занятия, до разведения мулов, но не осмеливается придать делу размах, чтобы разбогатеть и тем самым занять в обществе положение, подобающее нашему роду. И он терпит поражение и тут и там. На него показывают пальцем, потому что он ведет хозяйство, как барышник, а на нас — потому что мы так и остаемся бедняками, — Жослен немного помолчал, а потом твердо добавил: — А я хочу просто жить, сестричка. Он быстро поцеловал ее, спустился на несколько ступенек, обернулся и пристально взглянул на свою полураздетую сестру взглядом искушенного мужчины. — Ты очень красивая, Анжелика. Будь осторожна. Тебе тоже надо бы уехать. Иначе в один прекрасный день ты или окажешься на сеновале с каким-нибудь конюхом, или же станешь собственностью одного из разжиревших соседей-дворянчиков, который купит тебя у отца, как одного из его мулов. И с неожиданной нежностью он добавил: — Конечно, я порядочный шалопай, но поверь моему опыту, здесь тебя ждет ужасная жизнь. Беги, беги отсюда! А я ухожу в море. Перепрыгивая через ступеньки, он ринулся вниз по лестнице и исчез. И тогда она осознала: ее Монтелу уже не сможет возродиться, нить давно оборвана… А ее ждет иная дорога, которая сулит ее множество открытий и новую, пока еще неизвестную, но такую заманчивую в своей загадочности и неопределенности судьбу. Анжелика вернулась в постель и прижалась щекой к подушке в грубой полотняной наволочке, пахнущей лавандой. Она пообещала себе, что в следующий раз будет вести себя по-другому. Будет молчать и мило улыбаться, как делают все эти жеманницы в роскошных туалетах, томно обмахивающиеся веерами и заливающиеся время от времени мелодичным смехом. Наверно, только так можно обратить на себя внимание будущего мужа и прослыть утонченной и хорошо воспитанной. И еще, она больше не допустит, чтобы этот невозможный граф де Пейрак смотрел на нее с обидной иронией и пренебрежением! Анжелика тихонько рассмеялась. Еще несколько часов назад она поклялась себе, что не переступит больше порога салона Нинон, чтобы только не встречаться с ним, а теперь уже всерьез размышляет о том, как будет вести себя при их следующей встрече. Девушка была почему-то уверена, что она непременно состоится, и сердце ее замирало от сладкого ужаса. Уже проваливаясь в сон, Анжелика вспомнила, как Мелюзина напророчила ей в мужья человека, отмеченного, как и она, печатью огня. «Он будет особенным, ни на кого не похожим, — говорила колдунья ей, полузакрыв глаза и слегка покачиваясь, будто в трансе. — Его взгляд заглянет тебе прямо в душу, и ты больше никогда не станешь прежней. Он принесет тебе много страданий и горя, но подарит и великую любовь, свет которой озарит всю твою жизнь. Да, он будет особенным, — повторила Мелюзина, и легкая улыбка скользнула по ее губам. — Только ты не сразу узнаешь его и будешь противиться Судьбе…».