Братья.

      Марионетка захлопнулась. Ножи Карасу пронзили деревянную бочку и жуткий вопль вздернул мертвую тишину леса, вторя завыванию ветра в древесных кронах. Он был один, совершенно синхронный, словно взмах птичьих крыльев, но кричали два человека. Кричали от нестерпимой боли, внезапно сжавшей в тиски их сердца.       Сильный удар в спину, от которого тощее тело буквально взлетело над землей, кубарем катясь на примятую, вытоптанную траву, помог ему остаться в живых. Акт глупого, ничтожного самопожертвования, которого этот ублюдок никак не ожидал от недалекого младшего брата. Кровь стекает по створчатому брюху ужасной куклы. Слезы вторят движению алых капель, катясь по бледным щекам и исчезая в уголках темных, дрожащих губ. Предательские, позорные слезы, которые он даже не стремится скрыть сейчас.       - Что?! Что это было?! Прикончи его, пока он не очнулся! - чужой голос долетал до ушей словно сквозь толщу воды. Вокруг даже что-то будто булькало, бурлило и клокотало. Это чувство... Такое, которое невозможно описать. Такое, которое можно только ощутить. Ощутить, глядя на потерю. Чужую потерю.       - Ты всегда был таким неуклюжим, братишка... Нельзя было доверять тебе тело... Говорил же тебе смотреть в оба, пока я сплю. Твои глаза должны быть везде, пока закрыты мои. Даже на затылке... Я виноват. Я во всем виноват... - еле слышный шепот, донесшийся, кажется, из чрева Куроари, вмиг возвращает последнего из близнецов к жизни. Хотя, это состояние навряд ли похоже на жизнь. Как же сложно объяснить, что происходит внутри у него сейчас и почему это так сильно задевает. Задевает за больное, которое порождает жуткие видения искалеченного Гаары, запертого, пойманного, скованного в ужасную машину пыток, которой управляют руки кукольника из Песчаной деревни. Его руки.       Тем временем бывший враг совершенно выживает из ума. Словно одержимый, он раз за разом кидается на Куроари, силясь распахнуть защелки или вытащить намертво встрявшие в щелях ножи Карасу. Сейчас он не представляет никакой опасности, он точно знает это, но чертов Киба продолжает вопить, требуя покончить с этим безумцем...       Слишком сложное чувство. Необъяснимое. Неподвластное человеческому разуму. Оно раньше никогда не посещало его, но теперь, при одном только взгляде на молчаливо беснующегося мальчишку в чужой куртке поверх драной одежды, именно это чувство мешает решиться поставить во всем точку. Слегка подрагивая, Канкуро с жадностью впивается взглядом в бледные кулаки, которыми ломится в тело Куроари Укон, натыкаясь на торчащие отовсюду конечности второй марионетки, но не отступая и продолжая попытки вызволить уже давно мертвого, но все еще родного и необходимого брата. Родного. Необходимого. Демона... Сердце вторит каждому удару этих хрупких кулаков о твердую древесину. Бьется рвано, выдерживая все паузы, заставляющие дыхание надрываться, словно лист бумаги. Заткнись, Киба, заткнись хоть на секунду... Дай насладиться этим странным моментом. Этим желанием... Помочь?.. От осознания собственных потребностей, Канкуро ошарашенно отступает на пару шагов, придерживая голову рукой, будто та готова свалиться с плеч. Нити чакры обрываются и марионетки разваливаются. Из чрева Куроари на руки Укону выпадает обмякший Сакон. Его глаза закрыты так, будто он спит. И в это можно было б поверить, если бы не кровь, заливающая его голову и лицо. Прямо в темя вонзился главный нож Карасу. Остальные же повредили все, до чего дотянулись. Шиноби из Скрытого листа кажется уже отдохнул. Кунай застрял в руке куклы, едва успевшей прикрыть спину Укона, который никак не отреагировал на это неумелое покушение.       - Что ты делаешь?! Опомнись, они - враги! - орет, едва слюной не брызжет. Какие же они там в Конохе все мерзкие от своей Воли Огня и от своих глупых правил. - Убей его!       Канкуро долго молчит, уведя в сторону Карасу, чтоб видеть сгорбившегося монстра, который сейчас сам более всего напоминал поломанную марионетку. Таким тщедушным и маленьким он не казался, когда пытался атаковать, а сейчас последние силы покинули его. Ветер изредка трогал его пепельные волосы. Пытался утешить. А ведь этот сопляк выглядит младше самого Канкуро. Что сделало его таким жестоким? Орочимару? Или нечто иное, ныне умершее вместе с шизой, точившей мозг Сакона? Непонятно. Чересчур сложно и от этого все более интересно. В любой другой ситуации он не стал бы ни в коем разе задумываться над такими высокими проблемами, но что-то потустороннее и непостижимое вынуждает его сдасться здесь и сейчас. Почему он не пытается слиться с ним? Ведь тогда у него будет шанс... Или уже слишком поздно? Верно. Ничто, кроме пары запретных техник, не способно вернуть к жизни ушедшего на тот свет человека. Не обращая внимания на протесты и гневные выкрики, Канкуро медленно подходит к сидящему над телом брата Укону и трогает того за плечо. Ничего не происходит. Скорее всего, он не сможет встать. Он вообще больше ничего не сможет. Нельзя убивать его. Нельзя убивать того, кто неспособен дать отпор, даже если пару десятков минут назад этот урод сам пытался сжить кого-то со свету. Таковы истинные правила, которым стоит иногда следовать. И что-то подсказывает ему, что он должен последовать им именно в этот момент.       - Я пришлю за тобой помощь, постарайся не умереть. - собственный голос кажется Канкуро уродливым после долгого молчания. Он оттаскивает потерявшего волю к сопротивлению Укона от окровавленного тела за шиворот, сдирая с того куртку Кибы и возвращая ее владельцу, с непониманием глядящему на кукловода бегающими от волнения глазами. Смотанное бинтами по рукам и ногам существо взваливается на спину. Тяжеловато, но Карасу нести его он не доверит. Можно доверить нести себя, но как бы старичок Карасу не просел от двойного веса. Укон не двигается. Будто даже не дышит. Липкий страх просачивается под кожу через поры, шепча откуда-то из под ног что-то о том, что за спиной сейчас труп. Самый настоящий, но еще живой, как бы странно это ни звучало. Бедный Карасу... Как он носит его на себе? Ведь он гораздо увесистее этого тощезадого страдальца. Сегодня, видимо, день глупых мыслей, лезущих в голову. Нужно побыстрее вернуться и желательно так, чтоб никто больше его не заметил. Особенно Гаара или Темари, ведь они не поймут... Даже не захотят понимать! Да он сам себя не понимает! Черт, как можно быть таким худым и жирным одновременно...       По пути Канкуро не встретил никого, кроме пучеглазого старика с лукошком ягод. Какой хрен дернул его забираться за малиной в такую глушь? Именно почтенного старца он отправил к Кибе, чтоб тот помог юному защитнику правил. Дед быстро смекнул, что к чему из краткого рассказа, и посеменил, бодро перебирая кривыми ножками, в указанную сторону. Канкуро выдохнул с облегчением. Хоть совесть не будет мучить за то, что спас врага и бросил друга. До Суны кандылять несколько дней. Ох и тяжел будет путь. Но душа почти поет, окрыленная порывами собственных убеждений, претворяющихся в реальность так неожиданно и любопытно. Будет ли Орочимару волноваться о своих подчиненных? Черта с два. Они всего лишь мусор. Марионетки, если угодно, которыми правил никчемный кукловод.       Суна замаячила на горизонте спустя три дня пути. Перебиваясь какой-то случайной едой, вроде плодов и ходячей мелкой живности, Канкуро ни разу не смог накормить Укона. Тот будто из воска отлился и вообще лишь еле слышными вздохами давал понять, что еще не отправился на тот свет следом за своим родственником. До ужаса взбешенный своей беспомощностью и боязнью потерять этого засранца, тени под глазами которого выросли раза в два за все это время, Канкуро в сердцах затолкал Укона в окровавленного Куроари перед тем, как войти в деревню. Гаары и Темари еще не было. Стоит ли надеяться, что они не вернуться в неподходящий момент? Не стоит. Стараясь ни с кем не болтать подолгу, кукольник спешно добрался до своей небольшой квартирки, только здесь позволив себе расслабиться и скинуть пропахшую потом и пылью одежду. Укона из Куроари доставать пришлось собственноручно. Распластав его на диване в тесной, но прибранной гостиной, песчаный кукловод еще какое-то время стоял рядом прежде, чем в его голову смог прийти план дальнейших действий. Укон лежал совершенно неподвижно. Только моргал изредка, пялясь пустым взглядом в потолок и дышал тихо, еле заметно. От этого слабого дыхания у Канкуро словно песок по спине бежал, но он ссылал это на усталость, которая буквально косила его. Что же он натворил... От Темари ему однозначно влетит, если она узнает. А она узнает, ведь этот болтливый Киба наверняка уже все всем растрепал, если не сдох там... Хоть бы дед не дошел до него...       От грешных мыслей парень отогнал себя, помотав головой. Нужно было срочно освежиться, отвлечься. В ванной дела обстояли куда хуже, чем в пути через пустыню. Раздеть гостя оказалось легко, а вот помыть - сложно. Укон отказывался стоять на ногах и один раз Канкуро все же уронил его, приложив башкой о борт ванны. Бурча извинения сквозь стиснутые от злости зубы, кукольник боролся со страстным желанием утопить этого гада прямо тут и сделать вид, что ничего не было, но вместо этого вскоре сидел с ним в корыте, вода из которого переливалась через край от каждого неловкого движения. Прислонив свою новую куклу из плоти и крови к стенке так, чтоб она не падала, Канкуро откинулся на противоположенный бортик и, запрокинув голову, закрыл слезящиеся от пара и недосыпа глаза. Что же за день будет сегодня...       Марионетка захлопнулась. Ножи Карасу пронзили деревянную бочку и жуткий вопль вздернул мертвую тишину леса, вторя завыванию ветра в древесных кронах. Он был один, совершенно синхронный, словно взмах птичьих крыльев, но кричали два человека. Кричали от нестерпимой боли, внезапно сжавшей в тиски их сердца. Защелки на брюхе Куроари медленно, одна за одной стали раскрываться. Тело застыло в оцепенении, а глаза впились взглядом в зияющую черную пустоту внутри марионетки, из которой на зеленеющую траву капала густая, темная кровь. В кронах высоких деревьев тоскливо завывал потерявшийся средь ветвей ветер. Мимо прошел старик с лукошком ягод, которые одна за одной высыпались из дырки и со стуком падали на землю. Кто-то чужой издали кричал о смерти, о том, что нужно добивать врагов, а из мрака, царящего во чреве муравья, вдруг выплыло окровавленное лицо Гаары.       Когда он проснулся, дыша тяжело и сотрясаясь мелкой дрожью, вода в ванной была уже еле теплой. Про себя выругавшись, Канкуро поспешил побыстрее закончить с водными процедурами, стараясь не думать о том, что на самом деле не хочет, чтоб Укон замерз. Эта забота казалась ему постыдной. Возможно, стоило раньше подарить ее Гааре, чтоб не испытывать таких неудобств сейчас и не вертеться волчком вокруг какого-то незнакомца. С тонких губ Укона сошла темная помада. Всего на миг Канкуро задержал на них взгляд. Они были чуть розовыми. А в голове в этот момент ничего не было. Пожертвовав гостю кое-что из своего старого шмотья, кукловод завернул мальчишку в одеяло, оставляя в своей спальне, а сам ретировался в гостиную, где забылся тревожным сном, швырнув на диван лишь подушку, да укрывшись потрепанным пледом. Больше ему ничего не снилось, брала свое усталость. Лишенный картинок сон, кажется, длился бы вечность, если бы не нетерпеливый, противный стук в дверь. Так может стучать только один человек...       - Канкуро! Открывай немедленно, иначе я сломаю эту проклятую дверь! - огрубевший от ярости голос по ту сторону принадлежал Темари. Сглотнув, Канкуро подавил в себе порыв притвориться отсутствующим и осторожно подошел к двери, отпирая ту и встречаясь взглядом с полыхающими ненавистью глазами сестры. Хлесткая пощечина пришлась как влитая. Покачнувшись, шатен устоял, но с укоризной посмотрел на девушку, бесцеремонно протискивающуюся в комнату. Следом за старшей вошел спокойный и молчаливый младший, который лишь сложил на груди руки, принимаясь наблюдать за сестрой.       - Где этот монстр?! Куда ты его дел?! Ты что, совсем больной?! Тебе мало твоих кукол?! - не переставая орать, Темари шастала по квартире, заглядывая во все шкафы и тумбы. Даже умудрилась вскрыть брошенного у стены Куроари и разозленно выругалась, когда и там никого не нашла. - Отвечай быстро! Что на тебя нашло?! Страх потерял?! Такой опасности подвергать себя и всю деревню! Ты ведь его сюда приволок, сознавайся! Где он?! Он же убьет тебя! Убьет, не иначе!..- тут ее ор превратился в рыдания, но они продолжались недолго. Утерев сопли рукой, зеленоглазая со всей строгостью уперлась взглядом в Канкуро, который устало рассматривал однотонные обои где-то за спиной девушки. Гаара неспешно поровнялся с ней и тоже повернулся к брату. Лицо его было пугающе бесстрастным. Канкуро стушевался и указал на коридор, ведущий в спальню, при этом приложив указательный палец второй руки к губам и призывая к тишине.       Темари всю дорогу до комнаты кудахтала про то, что не может их потерять и нельзя так поступать. Ей, как никак, было немного боязно, ведь она всерьез думала, что в кровати ее младшего брата сейчас находится настоящий матерый убийца, но как только она увидела отощавшего Укона, ее злость сменилась на удивление. Она нерешительно потопталась на месте прежде, чем на цыпочках обойти кровать и приблизиться к неподвижному лицу слуги Змеиного саннина, наклоняясь над ним.       - Он что, умер?.. - совсем тихонько спросила она, поднимая на Канкуро вопросительный взгляд. Гаара остался рядом с братом и смотрел на все издали.       - Нет. Я принес его таким. Если Киба рассказал вам все, то вы должны знать о его брате и о том, что произошло, когда тот погиб. Я просто не смог убить его. И бросить в лесу не смог. Не знаю, отчего так. - на душе у Канкуро скребли кошки. Он старался не встречаться глазами с Темари, не желая видеть в них осуждение. Девушка, скривившись, отстранилась и отошла на пару шагов, присаживаясь на стул у окна. В комнате повисло напряженное молчание, которое нарушил Гаара.       - Если хочешь возиться с ним - возись. Но знай, что я убью его, если пойму, что он несет угрозу тебе или деревне. - его безэмоциональный голос отозвался эхом в груди Канкуро. Темари, покачав нервно ногой, вскинулась и отвернулась к окну. Ей было противно и одновременно жалко. Укон действительно выглядел жалким в своем теперешнем состоянии. Наконец, не выдержав, она сдалась и заявила, что нужно показать его врачу.       - Я не знаю, кто сможет ему помочь... - растерянно ответил было ей Канкуро, но она оборвала его и сказала, что сама разберется с этим, после чего решительно вышла из комнаты. Выпроводив и Гаару, с которым, впрочем, было, что обсудить, Канкуро вернулся на диван и забился на нем в угол, накрываясь пледом с головой. Его не видно. Он в домике. В безопасности. Вдали от проблем, которые сам же себе и нажил.       Ближе к вечеру Темари вернулась и сообщила, что договорилась с Конохой. Они вышлют им одного из лучших медиков в качестве благодарности за помощь их шиноби в бою против Четверки звука. Темари не сказала Цунаде, зачем им это нужно, но сердцем чуяла, что бабка все уже давно знает, и непонятно зачем соглашается помочь. Оставшись у Канкуро допоздна, она приготовила ужин и даже попыталась накормить Укона, но все было тщетно: тот безвольной тряпкой мотался на руках поддерживающего его Канкуро и челюсти его остались намертво сомкнуты.       - Ты можешь рассказать мне немного подробнее об этих братьях? - сидя на кухне, раздосадованная неудачей девушка болтала в чашке недопитый чай и испытующе сверлила взглядом осунувшегося Канкуро. Она стремилась догадаться, о чем может он думать сейчас, но у нее ничего не получалось.       - Я пришел уже под конец. Насколько понял - они были чем-то вроде сиамских близнецов и могли разделяться и сливаться в любой момент. Главным в теле был тот, что погиб, зато этот был сильнее и, наверное, именно он вел бой, помогая второму.       - Киба сказал, что они, сливаясь, могли исцелять друг друга с поразительной скоростью. Может быть, без брата этот просто нежизнеспособен? - Темари, сделав пару глотков, отставила чашку и сложила под подбородком руки в замок. Канкуро ничего не ответил, лишь пожав плечами. Отправив Темари домой, он вернулся в спальню. Там было тихо.       Медиком из Конохи оказалась зеленоглазая девчушка по имени Сакура. Кажется, он ее уже где-то видел. Внимательно выслушав рассказ Канкуро и сравнив его с тем, что говорил Киба, девушка осмотрела Укона. Прогнозы ее были весьма печальны.       - Это сложный кеккей-генкай, который связывал одного близнеца со вторым даже в тот момент, когда они были порознь. Но Киба сказал, что соединяются они быстрее, чем разъединяются, значит, процесс разъединения требует от них обоих или от одного из них более больших запасов чакры. Если вспомнить, то в момент смерти второй близнец находился в теле первого, поэтому, когда он слишком быстро покинул его, чтоб спасти ему жизнь, мог произойти некий перерасход жизненных ресурсов. Этот говорил, что плохо управляет телом, следовательно, скорее всего он спал, чтоб копить свою чакру и отдавать ее для того, чтоб они могли разъединиться в любой момент, но когда получилось так, что он оказался ведущим, его чакры, истощенной боем, могло не хватить...       - На что ты намекаешь? - у Канкуро от столь мудреных объяснений уже голова разболелась. Он не был настроен все обдумывать, ему были нужны конкретные факты и решение проблемы. Сакура поглядела на него украдкой. В ее глазах он увидел сожаление и поспешил отбрыкнуться. - Не тяни, говори быстрее!       - Я думаю, что ему нужен новый ресурс. Новый "брат", понимаешь? Чтоб он смог перестать расходовать свои силы на поддержание жизни и передал это на чужие плечи. Он всегда спал в теле своего близнеца, выходя только во время боя. Получается, он был слабее в одиночку в плане своей энергии. Ее у него было много, но уходила она в больших объемах, поэтому он оставлял прием пищи, ходьбу и все прочее маловажное на поруки брата. Его собственная чакра активно расходовалась лишь в бою, когда он помогал младшему и мог в любой момент снова соединиться с ним, если что-то пойдет не так.       Канкуро задумался. Они вчетвером с Гаарой и Темари сидели у кровати, на которой постепенно умирал от истощения этот странный малый. Глаза Укона ввалились и были закрыты отяжелевшими веками. Губы совсем побелели, грозя перейти в синь, как кончики пальцев.       - Он не может долгое время накапливать ресурсы без посторонней помощи... Он словно паразит, ему нужно постоянно быть на хозяине, чтоб иметь возможность жить... Думаю, он не протянет и пары дней, а то и того меньше. Сакура вздохнула, сложив на коленях руки, а у Канкуро ком подступил к горлу. Помог, называется. Спас. А в итоге обрек на смерть боле мучительную, чем удар кунаем или ножом в спину.       - Паразиты бывают избирательны в хозяевах? - вдруг тихо спросил он, покусывая губы и теребя в руке край одеяла, которым был накрыт умирающий. Темари тут же навострила уши, готовясь вломить брату, если тот скажет, что хочет стать новым сосудом для этого клеща. Сакура неопределенно пожала плечами, уловив настроение девушки и не желая провоцировать ссору.       Позже, когда медика проводили к Темари, что любезно согласилась приютить девушку, ссылаясь на то, что хотелось бы пообщаться по-девчачьи, ибо ей это так редко удается, Канкуро взглядом велел уйти и Гааре. Младший не стал противиться, но постоял на пороге несколько секунд, задумчиво смотря на старшего. Эти дурацкие игры в гляделки порядком осточертели кукольнику и он с силой захлопнул дверь перед носом однохвостого.       Паразит не может долгое время жить без хозяина. Киба говорил, что при слиянии с телом противника, Укон убивает его страшной силой, которую Канкуро с трудом мог уложить в свои скудные знания биологии. Сможет ли эта сила обернуться вспять и послужить на пользу? Или же они оба просто умрут, не сумев принять друг друга? Или же Укон просто убьет его, насытившись им?.. Глупые сомнения. Они не помогают выиграть. Они лишь отсрочивают проигрыш. Фыркнув, кукольник принялся с остервенением срывать с себя одежду, по ходу дела шагая обратно в спальню. Захочет, не захочет. Умрет или выживет. Какая разница. Главное - попытаться. Оставшись в одном белье, шатен осторожно забирается на постель и укладывается рядом с обездвиженным телом, притираясь с ним плечом к плечу. Долгое сверление глазами потолка не принесло никаких результатов. Постепенно Канкуро понял, как выглядит со стороны, и щеки его чуть подернулись краской.       - Ублюдок, мать твою, давай уже, делай это... - Возня на постели еще больше смущала. Скрипели пружины. Вне себя от злости, кукольник подмял под себя безвольного мальчишку и снова замер, не зная, что делать дальше. Теперь слабое дыхание Укона щекотало ему шею. Все вокруг замерло. Ничего не происходило. Ну почему так вечно? Почему всегда поздно?       Спустя полчаса солнце начало клониться к закату. Алые полосы расчертили стены и потолок комнаты. Последние лучи слепили глаза, но Канкуро было стыдно отвернуться от них, ведь тогда он будет слишком близко к чужому лицу, поэтому он слезящимися глазами глядел на то, как полыхающий диск укатывается в синее марево отяжелевших вечерних облаков, собравшихся на горизонте. Небо словно горело. Этот огонь проникал сквозь сетчатку до глубины черепной коробки и разливался там, стекая по спинному мозгу. Мысли перемешивались с этой непонятной кашей и оседали там, где мерцал и подрагивал солнечный круг. На пустыню медленно оседала ночная прохлада. Мурашки скоро поползли по телу, будоража его и принуждая искать тепло. Но тепла не было. Холодное тело Укона больше не двигалось. Канкуро было испугался, но прежде, чем сделать это, услышал едва различимый шепот.       - Мы даже не знакомы, а ты на мне елозишь... Мгновенно вскинувшись, Канкуро на вытянутых руках поднялся над хрипло смеющимся мальчишкой. В полумраке на него глядел, слабо поблескивая, единственный не заслоненный волосами мутный глаз. Укон долго не мог успокоиться, хохоча и содрогаясь всем своим тщедушным телом, а когда ему это все таки удалось, притих, а взгляд его стал оценивающим. Под этим взглядом Канкуро стушевался, силясь понять, что происходит, а чтоб отвлечься, выпалил куда-то в сторону:       - Мое имя Канкуро. Канкуро из Деревни Песка. - И зачем он это говорит? Не глупо ли знакомиться при таких обстоятельствах?.. Но чудесное оживление трупов не каждый день увидишь, поэтому, наверное, простительно вести себя странно.       Молчание затягивается. Немигающий глаз Укона сверлит дыру в его сетчатке, не иначе. Но отвести взор мешает нечто, будто вцепившееся в глазное яблоко и лишившее его возможности двигаться. Уголки синюшных губ тянутся в разные стороны, преображая тонкую линию в загадочную улыбку. Узкая белая ладонь касается кончиками пальцев скулы кукольника. Удовлетворенно кивнув пустоте, Укон убирает руку. Та безвольно падает на постель, пока от тяжелого вздоха вздымается костлявая грудь, полуприкрытая одеялом.       - Канкуро... Не думал я, что мне придется умереть с таким красивым именем на губах... - больше он не смеялся. - Не думал, что умру в постели с убийцей. Совесть пробуравила остатки мозга, словно сверло. Поджав губы, Канкуро зажмурился на мгновенье, силясь придумать оправдание своему поступку, но ничего не шло в голову. С одной стороны, он поступил правильно, спасая жизнь Кибе, но с другой сделал что-то непонятное, когда не смог добить противника, вместо этого притащив его к себе... В кровать. Неужели этот малый не рад остаться в живых?       - Он меня не пустит... - будто слыша чужие мысли, изрекает Укон, медленно поворачивая голову и устремляя взгляд в окно. Канкуро от удивления едва не брякнул "кто?", вовремя опомнившись и тоже посмотрев на сизый горизонт. Солнце уже зашло. Как же это так - не пустит? Разве может быть такое? Он ведь умер. С того света уже никто не вправе запрещать что-либо.       Едкое раздражение постепенно нарастало и заполнило все внутри. Как же так? Как? Почему сейчас, сделав так много, повинуясь зову сердца, опозорив свой клан, он не может довести начатое до конца? Почему помогать всегда сложнее, чем убивать или проходить мимо, не протянув руки? Неужели какая-то всевышняя сила распорядилась его судьбой и просто выставила на посмешище все его высокие идеалы и чувственные порывы? Никогда еще он не чувствовал себя настолько униженным и разбитым. Никогда он не верил в то, что добрые намерения кончаются настолько плохо. Ведь если бы он не видел, как один из них умирает ради спасения другого - ничего бы этого не было. Ничего бы не было... Просто Куроари захватил бы их обоих, а Карасу уничтожил бы их обоих. Нет, почему Карасу? Он бы уничтожил. Он бы убил их. Впрочем, чем он сейчас занимается, если не убивает? Нет. Должно быть какое-то иное продолжение у этой гадкой истории.       Укон снова смотрит на него все стой же снисходительной улыбкой, что застыла на его губах пару минут назад. Будто ждет. Ждет решительных действий или хотя бы продолжения этого спектакля. "Что ты будешь делать, Канкуро из Деревни Песка, когда я умру в твоей кровати? Сможешь ли ты спать здесь через пару тройку часов, когда унесут мое тело?.." - эти слова Канкуро читал в его взгляде, словно в открытой книге. Он не мог сосредоточиться и думать. Не мог, и от этого ему становилось еще более тошно, а тело зябло от лезущих в спальню ночных сквозняков. Наверное, это они взяли над ним верх и заставили поднять ладонь, которой он, дрожа, коснулся чужого лица, убирая с глаз мягкие пряди длинной пепельной челки. Его дыхание обожгло запястье в этот миг. Оно все еще было горячим. Внутри него все еще было тепло. Тепло, в котором сейчас так нуждался Черный кукловод из Деревни Песка...       Ночь опускала на небесные шелка первые звезды, расставляя их в одной ей известном порядке, из которого с наступлением абсолютного индиго рождались созвездия, плеады и галактики. Рождалось нечто большее, чем вся Земля, но меньшее, чем страсть, туманящая взор. Охваченный этой страстью, словно огнем, он сминал бледные тонкие губы едва живого мальчишки поцелуями настолько глубокими, насколько может быть глубоким лишь абсолютное, космическое индиго, глядящее в окна сонных домов. Не важно, что будет потом. Не важно, что было до. Держать нужно ближе к сердцу именно моменты настоящего, которое очень скоро превратится в прошлое, о котором нельзя думать, чтоб сохранить себя для новых начал. Нельзя думать, что он умрет. Нужно пытаться сделать все, чтоб вернуть его к жизни. Все, на что может быть способен человек под властью полыхающего в недрах сознания вожделения. Узловатые пальцы больно сжимают волосы где-то в районе загривка. Тихий рык тонет в новом поцелуе. Пусть делает, что хочет. Пусть, даже если неприятно. Ко всему человек может привыкнуть, а к некоторым вещам и вовсе за доли секунд. Эти руки... Не важно, царапают ли они плечи или душат в объятьях. Главное, что они есть, что они движутся и ласкают его. Глаза закрыты. Они молчат. Говорит сейчас другое. Говорит возбуждение. Обоюдное, взаимное и сладкое, тянущееся нитями перламутра по впалому животу. Не встречая никакого протеста, он раздвигает худые бедра, нежно целуя колени и изучая нагое тело. Оно не кажется ему уродливым в своей болезни. Оно кажется ему прекрасным в тусклом свете растущей луны, скрывающем все недостатки.       Он не боится. Это вселяет уверенность и позволяет не медлить. Вновь протягивая ладонь к его лицу, он трогает припухшие губы и они послушно раскрываются, впуская его пальцы внутрь рта. Это все кажется настолько естественным, словно происходило с ними раньше. Но он уверен в том, что это их первый раз: до того туго пепельный сжимается перед тем, как выдохнуть и отвести исчезающие под ресницами глаза. Он не выглядит мертвым в свете растущей луны. Он выглядит стремящимся жить здесь и сейчас вопреки всему, отдавая последние силы на то, чтоб обрести крылья в холодной пустынной ночи. Первый стон, будоражащий и призывающий продолжать. Слияние двух тел должно происходить только так, и никак иначе. И никто не в праве запретить им наслаждаться друг другом под звездным небом, расстилающимся за окном. Никто. Пальцы двух ладоней переплетаются меж собой. В уголках чужих глаз он замечает слезы и спешно собирает их языком, получая в ответ благодарную улыбку, но мальчишка все же не выдерживает и отпускает их литься по щекам, крепко жмуря пронизанные капиллярами веки. Пусть плачет, если так ему легче. Солоноватая влага делает поцелуи еще более значимыми, раня искусанные губы и делая стоны более звонкими. Они эхом отлетают от стен и возвращаются к ним, заглушая звуки страсти, движущей их телами. "Прости..."       Тонкая шея испещрена кровавыми метками. Сложно сдержаться, остановиться, когда все дозволено. Слабые руки ползут по спине к предплечьям, оглаживая бугрящиеся мышцы. Все в нем приятно. Его запах. Его тело. Его всхлипы. И не важно, плачет ли он от боли или от страха, а может и вовсе скорбя о брате. Важно то, как он подчиняется. Как изгибается и гнется, принимая его без остатка и позволяя растворится в блаженной неге. Еще несколько минут и внутри все вспыхивает огнем. Этот огонь разливается там и прожигает насквозь, даря ни с чем не сравнимое счастье. Темные глаза Укона распахиваются. Это ощущение навсегда отпечатывается в них, а на щеках мальчишки проступает алый, когда его собственный живот становится мокрым и скользким.       Сотрясаясь всем телом, Канкуро прижимает его к себе с такой силой, что чувствует, как проламывается его грудная клетка и тощее тело исчезает в ней, затекая под треснутые ребра. Без остатка. Как то тепло, которым он поделился с ним только что. Усталость берет над ним верх и он проваливается в пустой, лишенный смысла сон. Одна голова хорошо. А со второй всегда можно неплохо провести время...