Её король, его королева

Заколка с каменным цветком нашла приют в шкатулке с драгоценностями — вместе с тяжёлыми украшениями из цельного золота, которые Артурия надевала на свадьбу и к которым больше не желала даже притрагиваться. Даже не прятала толком, лишь присыпала сверху другими подарками. Найдут так найдут, значит, судьба. Зачем держаться за что-то, что тебе опостылело? С отъезда гостей прошло всего несколько недель, но мысли были скорее любых слов и действий. Несколько раз она уже успела проклясть дар Мин Хуня и устыдиться этого — как можно проклинать то, что для тебя стало символом свободы? Возможно, поэтому она и спрятала заколку почти на виду, будто бы дразня возможных соглядатаев Идриса — в Истфиде чужая жена не имела права принимать дары от посторонних мужчин. Будь она горожанкой, муж вполне мог бы объявить себя обесчещенным и потребовать для неверной плетей. Аристократку могли выслать — о, иногда Артурии хотелось, чтобы ее выслали. Артурия прикоснулась к крышке шкатулки ладонью, будто желая достать подарок, но опасаясь этого. Кого обманывать? Она оказалась на совете лишь в роли игрушки — но волею судьбы принц Мин Хунь отнёсся к ней как к фигуре, а не как к забавному зверьку императора, которого можно потрепать по ушам с разрешения хозяина. Лучше уж быть марионеткой, чем чьей-то безмолвной тенью. Марионетка хотя бы может действовать. — Моя королева, вас ожидает Инанна-луа! — раздался голос арэ Вейше за дверью. Если бы он не боялся Гильгамеша, как демона самой Эрешкигаль, назвал бы ее просто по имени, даже без приставки «ари». Артурия не испытывала иллюзий о его отношении к ней, равно как и о дружелюбии Инанны. Дружелюбие? Как бы не так! Королева прекрасно помнила их последнюю прогулку — Инанна пригласила ее в храм богини любви, более похожий на бордель, нежели на дом божества и его прислужниц. Жрицы, одетые в тонкие тряпки, глазели на гостью, как на достопримечательность, а та хотела только быстрее выйти прочь, под палящее солнце, что и сделала, едва внимание Инанны-луа сосредоточилось на чаше, из которой требовалось причаститься (хотя можно ли использовать это слово для языческого ритуала? Слово неприятно царапнуло, но другого Артурия подобрать не могла). И — столкнулась в проходе с расхристанным Гильгамешем, явно только что покинувшим покои какой-то жрицы. Она остолбенела, но не более, чем Гильгамеш. На миг его глаза расширились, как у змеи, а потом губы тронула улыбка. — Дорогая супруга, неужели ваш антарианский мир заинтересовался обычаями язычников? — лениво изрек он, глядя за спину жены — на Инанну, наверняка наблюдавшую за ними. Если бы Артурия не знала, что они родственники, теперь для нее это стало бы совершенно очевидным. А еще он был в ярости, и королева могла поручиться за то, что его тетка улыбается. И еще — что их встреча подстроена ею намеренно. — Мой император, я правда хотела… — Молчи, Инанна, — голос Гильгамеша прогремел на всю гулкую залу. Жрицы навострили уши, оторвавшись от своих занятий. — Ты привела ее к первой жрице, так? Зная, что я буду здесь. — Дело не в том, что вы часто навещаете храмовых жриц… — Инанна прикусила язык, осознав, что проговорилась. Ее слова точно выдали ожидания: столкнуть королеву с изменяющим ей королем. Артурия не обернулась на нее, но в глазах Гильгамеша плескалось такое бешенство, что голос женщины приобрел истеричные нотки, — Я, право, не хотела ничего дурного ее величеству! — Верно, вы так мечтали попасть в храм, что было плевать, с кем идти — даже с антарианкой? — Но ведь императрица должна быть одной веры с императором. Я подумала, что если миледи все равно будет принимать нашу веру, ей полезно ознакомиться с обрядами жриц, — предприняла Инанна последнюю попытку защититься. — Вам так нравится общество храмовых шлюх? — поднял брови Гильгамеш. Он заговорил тише, так, что слышали его теперь только стоявшие рядом женщины, но Артурия могла с точностью сказать, что негромкий голос был обманчив: император только сильнее рассвирепел. — Не лучшая компания для незамужней леди высокого рода. Для замужней же — вовсе непристойная, на то и был расчет, да, Инанна? Это был первый момент на памяти Артурии, когда леди не нашлась, что сказать. Доставляли во дворец Инанну под конвоем — королева сильно подозревала, что той грозит домашний арест. Они же с Гильгамешем вышли из храма рука об руку, почти как приличные супруги — подумать только! — и направились прочь, каждый в своих мыслях. Охрана следовала поодаль, опасаясь мешать императору. Люди старались не задерживаться рядом, хотя глазели, осеняя правителей знаками… благословения? Артурия даже глазам не поверила. — Ты и впрямь решила, что она желает тебе добра? Твоя наивность не устает меня поражать, ваше величество, — хмыкнул наконец Гильгамеш, когда они дошли до небольшого палисадника, окружавшего массивную виллу милесского типа — с квадратным двориком посередине. Оливы наклонились к дорожке, ведущей в глубину парка, образуя тень, столь желанную в полуденный час. Артурия бросила быстрый взгляд на спутника: сложненные на груди красивые руки с чуть узловатыми пальцами, украшенными массивными золотыми перстнями, хорошо сложенное, крепкое тело, светлые волосы, роскошные белые одежды с алым шитьем — и золото, золото, золото… Любимец народа, тиран, обожаемый всеми вокруг, переживший меньше покушений, чем отец Артурии в его годы… — Роза не станет вьюном, даже окажись им увита. Изучать обычаи страны, в которой живешь — хороший тон для правителя, — негромко произнесла Артурия. Гильгамеш только глаза закатил. — О, не яд, но мед! Женщина, ты слишком великодушна. Леди Инанна пыталась вас скомпрометировать и одновременно заставить ревновать меня к этим жрицам утех. Почему ты не спрашиваешь меня, что я там делал? — Ходил к матери. Он недоверчиво моргнул, а после расхохотался. Смеялся он всегда громко, будто хотел, чтобы его слышали все вокруг — за время, проведенное на женской половине, где леди боялись смеяться в полный голос, смех его слышать было на удивление приятно. Пожалуй, в нем было больше жизни, чем в холеных девицах, старавшихся угодить мужчинам. — Вот как? Инанна сказала? — Нет. Бедивер выяснил. — Не надо было тебя слушать. Оставил бы мальчишку в тюрьме, не жаловал бы дворянством, лишил бы тебя шпиона, — хмыкнул он, и неожиданно взял ее руку в свою, абсолютно не стесняясь. Артурия думала вырвать ладонь, но неожиданно для себя даже не дернулась, да и спорить не стала — лишь нахмурилась. До конца прогулки она думала о том, сколь мало она знает еще о мире Гильгамеша и его друга — змеином гнезде, чуждом и ядовитом, дружелюбном внешне, но погребающим под собой тех несчастных, кто посмел войти в него с прямолинейной и открытой душой. После того разговора с Мин Хунем и беседы с Энкиду, завершившей неудачный для нее совет, Артурия осознала, насколько она далека от реального титула королевы — и потому наивно предположила, что прогулка с Инанной позволит лучше понять культуру. Увы, изучив сухие свитки истории, в обществе которых королева коротала дни, не могли рассказать ей о подданных и их привычках — лишь пичкали сухим языком дат и философских изречений. В один прекрасный момент королева свитки отложила — и решила пойти в народ. Памятуя о предупреждении об опасности города для женщин, она взяла в компаньонки первую леди, дружелюбно настроенную к ней. Как оказалось, так было только на первый взгляд: Инанна явно хотела стравить короля и королеву между собой. Да и, правду сказать, у нее вполне был шанс сделать это — к счастью, был Бедивер, выяснявший для Артурии детали происходящего во дворце: о том, что в храме богини любви служит бывшая жена Идриса, опальная царица Нинсун; что Гильгамеш никогда не ходит к жрицам как мужчина к женщинам, ибо это означает для императора необходимость зачать от любовницы сына, чего ему вовсе не нужно; что казначей служит в Тайной службе, а в Вестфилде и горах собирается мятеж… Много, но недостаточно. Ей и впрямь казалось, что ничего дурного не будет, если они посетят храм. Только не учла со всей простотой своей антарианской души, что жрицы — это не всегда чистота и благочестие, а храм может быть публичным домом. «…Гил общается с Мин Хунем с отрочества и прекрасно осознает, какие меры против него эффективны. Ты со своей прямотой пропускаешь удары, если выражаться языком фехтования». Стоит ли удивляться, что тем же вечером Артурия, немного помедлив, направилась во двор, к дереву в углу сада, где каждый вечер Энкиду упражнялся с копьем? Она так и не смогла попросить о том, чтобы он давал ей экскурс в придворную жизнь Истфилда - он предложил это сам, памятуя о ее гордости. Артурия была ему благодарна, и с тех пор раз в неделю проводила в его гроте, где он отстранялся от жизни во дворце и наслаждался природой наедине с красками и холстом. — Передайте Инанне-луа, что я сегодня занята. Подумав как следует, она убрала шкатулку в короб с одеждой, хотя соблазн достать заколку и воткнуть в волосы был велик, почти так же велик, как и выказать Инанне свое презрение. Не стоит позволять жажде мести возобладать над разумом. И — направилась к Энкиду.

***

— Будь осторожнее, — предостерег Энкиду. В небольшом гроте, облюбованном им у самого подножия висячих садов, слова отдавались от стен, возвращаясь эхом. Уединенно и тихо — идеальное место для того, чтобы встретить первого советника, всегда тянущегося к природе. Свитки были разложены прямо на каменном полу, на огромном покрывале, явно утащенном из дворца. Краски с кисточками оказались аккуратно сложены у стены, под лесами, которые используют строители, но не они выдавали в пещере обитель художника — весь потолок грота являл собой недописанный небесный свод с полной картой небесных тел. Артурия, оказавшись здесь впервые, была поражена — идеальная точность астрономических светил, невероятная достоверность… Энкиду был прекрасным художником, но совершенно этим не кичился. Наверное, из-за этой его черты она тогда и пришла к нему — и он понял, чего она желает, сам предложив ей узнать больше об устройстве Истфилда и персоналиях его союзников и противников. И единственным человеком, за исключением Бедивера, который не относился к ней как к чужачке. — Инанна и без того понимала, что я ей не друг, — ответила Артурия, погладив по морде свою борзую. Это был еще один сюрприз — едва Энкиду привел Артурию в свое убежище, ее чуть не сшиб с ног поджарый пёс. Для того, чтобы признать в животном ее собственную собаку, подарок отца, королеве хватило нескольких секунд. В тот момент слов попросту не хватило — она лишь неловко улыбнулась Энкиду, но он всё прекрасно понял. — Она хочет стравить тебя с императором. Поверь, Инанна прекрасно заметила, что между вами не всё ладно. Однажды получив по носу, она станет осторожнее. — Что же, удачи ей в этом, — хмыкнула Артурия. Ашу положила голову на колени, и горло снова сдавило. Теплое и ровное дыхание зверя — а может, еще и сам грот? — вносили умиротворение в душу, заставляя чувствовать себя живой, существовать здесь и сейчас, бок о бок с первым советником. — Спасибо тебе за Ашу, — прошептала она — говорить было тяжело. — Это подарок твоего отца. Я просто не мог бросить ее. Тонкие пальцы художника легли на голову Ашу, потрепав борзую между ушами. Собака что-то проворчала на своем, собачьем и блаженно зажмурилась. Иронично, что именно Энкиду подарил ей Ашу в первый раз, после смерти отца — и вот он заботился о животном, пока Артурия впала в прострацию из-за своего поражения, а теперь вернул назад. В пику Гильгамешу королева оставила собаку в своих покоях, и была готова отстаивать право питомца жить с нею, аргументируя наличием у мужа Аршеса, но тот только хмыкнул и посоветовал выставить зверюгу в на улицу, дабы не смущать королеву лишними глазами в моменты слабости. Они с Энкиду как раз обсуждали нюансы международного права и дипломатов Лао, когда в гроте послышались шаги, а вслед за тем показался Гильгамеш. — Энк, я тебя обыскался. О, — изрек он, заметив Артурию и вольготно расположившуюся у ее ног собаку, — Да ты не один. Скоро можно ждать фреску «дама с собачкой»? Будет висеть в парадной зале, наряду с портретами военачальников. — Среди портретов военачальников можно размещать женщин? — удивилась Артурия. — Твоя собака вполне впишется в ряд этих самоуверенных псин. Мне глаза не изменяют, это та самая, которую наш прекрасный советник таскал с собой с момента взятия Камелота? — Это та самая собака, которая живет в моих покоях, и ее подарил мне отец, а Энкиду все это время заботился о ней, — нехотя ответила Артурия, ощущая, что от умиротворения не осталось и следа. Как супруг умудрялся вносить такой хаос в мысли и обстановку одним своим присутствием? — Узнаю старину Энка. Подбирает всех несчастных пищащих созданий, — кивнул Гильгамеш понимающе, вскользь взглянув на Артурию. — Чем вы здесь занимаетесь, интересно знать? Уроки для тех, кто хочет исправить свои ошибки? — Вовсе нет. Всего лишь не значащая ничего беседа — обитательницы женской половины, увы, плохо смыслят в политическом устройстве востока, а я не привыкла говорить о шпильках и булавках, как многие женщины. — Согласен. Недаром говорят, что если у тебя родилась девочка, это повод задуматься, чем же ты так прогневал богов, — с усмешкой согласился император. — Чем же твой отец прогневал богов, а, Артурия? — Тем, что его дочь стала женой безбожника и деспота, — невесело уколола королева, поднимаясь на ноги. Собака подняла голову, удивленно глядя на хозяйку, и та не удержалась от того, чтобы почесать ее за ухом. — Впрочем, это скорее уж мое наказание за грехи. Советник, мое почтение. Стоило шагам Артурии затихнуть вдали, Энкиду, устало вздохнув, прикрыл глаза. Ашу понимающе заскулила, снова свернувшись у его ног — бегство хозяйки ей тоже не понравилось. Гильгамеш задумчиво прошел к сваленным у стены краскам, выбрал там умбру и, мазнув пальцем, попытался провести им по носу другу. Тот увернулся, даже не открывая глаз. — Гил, что с тобой не так? Почему каждая ваша беседа заканчивается перепалкой? — А как иначе мне прервать столь горячую беседу собственного друга и собственной жены? — хмыкнул Гильгамеш, усаживаясь рядом. — Не смотри на меня так, можно подумать, я не знал, что ты даешь нашему опальному королю уроки. Равно как и о том, что это вопиющее безобразие продолжается уже полгода, с момента отъезда нашего общего друга Хуня. Неужели желание вести кулуарные разговоры с дамами все же возобладало над холодным умом моего советника? — Исправляю упущение моего многомудрого государя. Ты болван, Гил, не в обиду тебе будет сказано. Где бы я еще мог испытать такое удовольствие от пикировок со столь разумным партнером? — Не там ты ищешь удовольствия от женщин, Энк. — А ты бы предпочел, чтобы я искал иные удовольствия у твоей супруги? — столь же иронично ответствовал Энкиду. — Поверь, чем более осведомленной в политике Артурия будет, тем лучше для государства. Хунь наверняка еще навестит нас, и уж точно захочет повидаться с ее величеством. — Ну да, вот кто найдет особые удовольствия в старом добром Уруке, — улыбка Гильгамеша стала хищной. — Отец будет очень рад с ним побеседовать по поводу его связей и манеры заводить друзей…

***

Остатка дня хватило и на то, чтобы принять ванну, при этом напрочь игнорируя и какие-то масла для смягчения кожи, коими пришедшие в комнату служанки пытались натереть госпожу, и самих служанок; и на то, чтобы как следует поесть — обед Артурия попросила принести прямо в покои; и на то, чтобы перебрать гардероб, состоящий сплошь из летящих полупрозрачных накидок, идущих в комплекте с длинными, но легкими платьями всех возможных цветов — привилегия богачей — и выбрать нечто, похожее на привычный костюм для верховой езды, в котором можно было не чувствовать себя живым украшением. На площадке для тренировки воинов не было никого: проходили военные учения, и все военные советники вместе с подразделениями тренировались за чертой города, преодолевая дневной перегон под палящим солнцем. Когда площадка была забита стражей, Артурия ограничивалась короткой разминкой оставшимся на стойке тренировочным оружием, обычно не самого лучшего качества. Но сейчас можно было выбрать неспешно, и королева очень долго изучала варианты, взвешивая на руке затупленные клинки, а потом долго тренируясь с манекеном. Шаги сзади она услышала уже когда успела основательно разогреться. Обернулась в движении, останавливая клинок на расстоянии ладони от лица опешившего Гильгамеша. — Оу. Ты решила все же совершить покушение на меня? Я буду сопротивляться, — хмыкнул он. Артурия смотрела на него снизу вверх, ошарашенная не менее него. Меч, вынимаемый из ножен, похож на росчерк в воздухе. Гильгамеш смотрит удивленно, а потом хохочет во весь голос — в нем говорит пьяный азарт битвы. — Поединок? Серьезно? Опусти меч, Артурия, ты уже моя. Как и твой город: твои защитники открыли мне ворота, посчитав тебя сыгранной фигурой. Те, кто легко тебя предали, так же легко выловят тебя на темной улице и принесут твою голову мне на блюде, стоит мне только приказать. Для тебя будет лучше безропотно сдаться перейти под мою защиту. — Я готова рискнуть. Прошлое отозвалось сдавленной болью — и кулаки сжались от бессилия, так, что рукоять меча врезалась в ладонь. Горло сжало точно так же, как тогда, но теперь боль была управляемой, хоть немного, но выносимой. Хотелось кричать и махнуть мечом наискось, но Гильгамеш силен, с ним нельзя полагаться только на свое мастерство. — Я хочу взять реванш, — хрипло проговорила Артурия, гулко сглотнув. Глаза смотрели серьезно, и Гильгамеш подавился смешком — склонив голову на бок, оценивающе на нее взглянул, а потом вытянул со стойки другой меч, даже не примеряясь. — Готова снова сойтись со мной в поединке? — спросил он неожиданно серьезно. То ли он уловил ее настрой, то ли тоже почувствовал азарт, но язвить он больше не пытался. — А ты проверь. Оппонент кивнул — короткий поклон и взгляд глаза в глаза, и дальше следить придется только за чужими руками и ногами. Это только в уличных пьесах воины не отрывают друг от друга взгляда во время боя, состязаясь не столько во владении оружием, сколько полными напыщенности выражениями лиц. В настоящем бою малейшая невнимательность, ошибка в предсказании чужих атак и блоков может стоить конечности. В последний их поединок она была неосторожна и ранена к тому же — и в то же время была в гораздо лучшей форме. Осторожный шаг — и Артурия ловит клинком чужой клинок, пропуская его вниз с протяжным лязгом, чтобы с силой оттолкнуть, сместившись в бок. Замечает, как Гильгамеш зеркально повторяет ее движение, переключает взгляд на ноги, чтобы заметить, как приходит в движение нога — на этот раз атака будет справа, это она понимает сразу же. Поединок один на один — это почти игра, кто окажется внимательнее и проворнее, кто первым сможет определить чужие слабости — усталость, лень жаркого летнего дня, недавнее ранение — и использует их для получения преимущества. Вот только у Гильгамеша слабостей почти не было во время их последнего боя — разве что излишний, изматывающий напор. Он атакует, будто бы желает подавить, и Артурия держит дистанцию — скорость должна сыграть на руку при ее сокращении. Удар — отпрыгнуть, снова удар — развернуться спиной к солнцу, так, чтобы ослепило противника, а не тебя… Он разгадал маневр и усмехнулся, заставив развернуться уже ее, отступить и воспользоваться заминкой. Удар сверху, на сей раз в голову и гораздо сильнее. Король рыцарей яростно поставила защиту, почти пропахав ногой землю, но успешно парировав и следующий, еще более мощный — и снова, и снова… целая серия ударов в верхнюю часть тела, без перехода. Рванулась вперед, закричав так, что над прудом в глубине двора вспорхнули утки, выплескивая всю свою ярость, и нанесла сумасшедший, бешеный удар — Гильгамеш едва успел парировать, едва удержав в руках в меч. Глаза его недоверчиво расширились, а губы тронула улыбка — но Артурия успела увидеть, как его взгляд проскользил по ее ногам, оценивая стойку. Будет бить сверху? Или туманит внимание? Похоже, второе — игрой он поединок больше не считал. И когда оппонент нырнул вниз, она была готова, с легкостью парировав. Так, значит? Серьезные приемы, хитрые. А на размышления времени не было: Гильгамеш явно желал закончить поединок своей безоговорочной победой, и у него были бы все шансы на это, не окажись Артурия бывалым воином. Азарт взыграл в сердце, почуявшем настоящий бой — после нескольких недель апатичного созерцания мира и абсолютного равнодушия ко всему, начиная с ее собственной судьбы. Король рыцарей припала на одну ногу под тяжестью особенно сильной атаки — но она не собиралась парировать клинком, расслабляя кисть и заставляя противника податься вперед под воздействием его же собственной силы, сама молниеносно поднырнув под его локтем. Забранные в хвост волосы хлестнули по щеке, когда она, отпрянув в бок, нанесла скользящий удар по открытому животу. Будь это настоящий меч, оппонент давно бы уже оказался выведен из игры, но в тренировочном бою он лишь согнулся, пытаясь отдышаться. Артурия и сама тяжело дышала — ей пришлось проявить изрядную юркость, уходя от атак превосходящего по силе противника, однако что такое физическая усталость по сравнению с чувством ликования, когда ты поднимаешься на ноги и уже неторопливо касаешься затупленной сталью шеи согнувшегося врага? Гнев, бушевавший в венах и требовавший выхода, переплавился в упоение битвой. Азарт колотился в венах вместе с пульсом, кровь закипала на грани ликования и возбуждения — и Артурия криво улыбнулась лихой, совершенно сумасшедшей, так непривычной для нее улыбкой. — Сдаетесь, император? Глаза его полыхнули алым — ярость, удивление, восхищение. Он ушел вниз, подсекая, и пришлось спешно отпрянуть, изогнувшись почти параллельно земле, пожертвовав стойкой, перекатиться по земле и снова на ноги. Гильгамеш бил яростно, со всей своей силой — но Артурия упивалась каждым мигом, ощущая, как стучит в ушах кровь, как наливаются силой мышцы, а тело вспоминает отточенные движения. — Уже император? А как же безбожник и деспот? Упорно занимать теневую сторону уже не было смысла — они уже несколько десятков раз поменялись местами, сокрушая друг друга ударами. Ни один не проигрывал — ни сражавшаяся, как тигрица, Артурия, ни непривычно серьезный Гильгамеш. Бой — лучшее, что они могли друг другу сказать. Короткий удар — снова отбито, но Артурия вместо того, чтобы разорвать расстояние, сокращает его, натыкаясь на ответный мощный удар… мир покачнулся, а потом и вовсе померк.

***

Пришла в себя Артурия в собственных покоях, на прохладном шелке простыней. Голова была тяжелой, в ушах звенело, и первые мгновения она просто лежала, глядя в расписанный узорами потолок, собираясь с мыслями. В комнате было темно — судя по всему, уже наступил вечер, и из окна тянуло свежестью. Стрекотали сверчки, слышался отдаленный смех — видимо, женщины гуляли по саду стайками, обсуждая какие-то близкие им темы. — Ваше величество, — раздался негромкий бесцветный голос, и Артурия села на постели. Голова тут же закружилась, пришлось снова лечь — и скосить глаза, чтобы увидеть гостя. Впрочем, она и так его знала — придворный лекарь, которого присылал Идрис лечить отравление. Он с поклоном подошел ближе, взял руку королевы, посчитал пульс, удовлетворенно кивнув, а потом положил прохладную ладонь на лоб. — Меня опять отравили? — поинтересовалась девушка хрипло. Лекарь не сразу отнял ладонь, но судя по выражению его лица, ничего страшного на этот раз не было. — Никакая шавка больше не осмелится пойти на это, если не желает иметь дело с тайной службой и искоренением рода, — ответил ей, как ни странно, голос супруга, неожиданно тихий и исполненный гнева. Мысленно Артурия застонала: за сегодняшний день присутствия Гильгамеша ей хватило сполна. Лучше бы он продолжал пропадать в подвалах тайной службы или на советах, о которых она знала только со слов Энкиду. Она уже привыкла видеть его только в спальне или во время редких прогулок, начавшихся в тот вечер походом к озеру — слишком часто их беседы заканчивались спорами, после которых королеве хотелось совершить что-то глупое и деструктивное — разгромить покои и вытряхнуть содержимое шкатулки с драгоценностями в окно. Но… невольно вспомнился азарт битвы, заставляющий сердце биться чаще. Справедливости ради, на тренировочном поле с присутствием Гильгамеша, пожалуй, можно было мириться. Подобное удовольствие ей доставляли только спарринги с отцом в далеком детстве, когда она еще не могла победить Бедивера или Ланселота в семи из десяти битвах. С Гильгамешем она могла взять верх разве что в половине случаев — он был очень искусен в бою, следовало признать. Разве что уже второй их поединок заканчивается ее обмороком. Куда это годится? Досада кольнула сердце раскаленной иглой — ведь она могла, могла победить! Запоздало появилась мысль, что император донес ее в покои на руках, как и в тот раз, когда они сражались за судьбу Вестфилда. — Это уже напоминает волю судьбы, — прошептала она, и сама горько усмехнулась собственным словам. Гильгамеш прошел к ее постели, остановившись рядом, так, что она могла ощущать исходящий от него запах — пот и что-то терпкое вроде древесной коры. Она подняла глаза и увидела, что супруг мрачно смотрит на лекаря, ожидая его вердикта. Тот склонился в поклоне, глядя в пол, и, не поднимая глаз, ответил: — Мардук милостив, это не яд. Ее величество переутомилась. Молодым жёнам вообще не рекомендуется долго заниматься изнурительными занятиями — первая беременность зачастую протекает тяжко. Уверенности у меня нет, нужно осмотреть ее величество, когда она придет в себя. Артурия услышала его слова сквозь вату, на миг в них не поверив: беременность? Быть того не может. Нет, нет… Она знала, что рождение детей неминуемо, но чтобы так скоро, спустя всего пару месяцев после их первой ночи? Не может быть. Только не от Гильгамеша. — Это какая-то ошибка. Я просто переутомилась, — уверенно, насколько могла, заявила она лекарю. Тот только плечами пожал и склонился к ней ближе, негромко поинтересовавшись: — Лунные кровотечения в этом месяце у вас были? Бросив взгляд на опешившего Гильгамеша в изголовье, она помотала головой. Удовлетворенно кивнув, лекарь снова положил ей руку на лоб и, оставив лекарство на столике у кровати, скоро распрощался. Когда кровать скрипнула под весом супруга, Артурия не повернула головы. Ей не требовалось смотреть на Гильгамеша, она была погружена в себя — не верилось, никак. — Ты подаришь мне наследника, — шепнул он, неожиданно нежно поцеловав ее в лоб, и королева не ощутила ничего, кроме глухого отчаяния. Восемь месяцев отделяли ее от рождения ребенка, который привяжет ее к Истфилду.

***

Принцесса Хэссиэн, первенец императорской четы, родилась в конце мая следующего года. Артурия смотрела в глаза ребенка лишь долю секунды — достаточно, чтобы подметить их ярко-алый цвет, характерный для потомков рода Эн-Меркар. Дочь была похожа на Гильгамеша настолько, что королева отрешенно держала ее на руках, не глядя в лицо новорожденной, и обрадовалась, когда пришел черед кормления, и ребенка пришлось передать в руки кормилице. Все еще оглушенная только что пережитой болью, растерянная, она откинулась на подушки, невидяще глядя в пространство — только хмыкнула в адрес заглянувшего таки к ней супруга, почему-то невероятно позабавленная сказанными им некогда словами. Недаром говорят, что если у тебя родилась девочка, это повод задуматься, чем же ты так прогневал богов… — Так чем ты прогневал богов, Гильгамеш? — поинтересовалась Артурия сорванным от крика голосом. И вместо того, чтобы расплакаться — рассмеялась.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ