Её король, его королева

Утром Артурию разбудили голоса, доносящиеся откуда-то из коридора. Кто-то — судя по голосам, две девушки — живо что-то обсуждал, упорно стараясь говорить негромко, дабы никого не разбудить. Но эмоции время от времени брали верх, проскальзывающие высокие нотки резали слух, и сон неминуемо рассеивался, оставляя только неприятную усталость и опустошенность. Желание выглянуть и попросить отойти от двери становилось всё сильнее, хотя говорящие, видимо, спохватились и вновь приглушили голоса. «Лучше бы просто кричали, так бы хоть сон ушел сразу», — раздраженно подумала Артурия. Она была не в духе: засиделась за документами до середины ночи, упорно их штудируя, несмотря на царивший в голове хаос. Вчерашние слова Гильгамеша не выходили из головы, приходилось собирать всю волю в кулак и кропотливо вникать в сотни столбцов из цифр, названий и пояснений. За каждой строчкой скрывались чьи-то судьбы, имена, доли в казне — но в таком количестве они не вызывали ровно никаких эмоций, кроме скуки. Естественно, что, несмотря на царившее в душе смятение, глаза начали слипаться очень скоро; но Артурии было не впервой перебарывать сон и упорно твердить себе, что государство для короля должно быть важнее низменных потребностей. Однако бренное человеческое тело под утро всё-таки подвело, вырубившись вопреки воле хозяйки. Теперь же принцесса Вестфилда перевернулась на спину и потянулась, разгоняя остатки ленивого сонного марева. Раскрытая книга, лежавшая до этого на самом краешке кровати, с глухим стуком упала на пол. Голоса в коридоре тут же стихли: видимо, собеседницы услышали звук падения. Сплетничали о хозяевах или гостях? В таком случае, правильно замолчали: в семье Пендрагон болтливая прислуга долго не задерживается. Стоило открыть глаза, как взгляду предстал каменный потолок с хаотичной сетью стыков, паутинкой разбегающихся в разные концы комнаты. Сквозь толстые стекла помещение заливал рассеянный белый свет: стояла по-весеннему пасмурная погода, и солнце зябко куталось в ватное покрывало облаков. Обычное явление для начала мая. Но скоро весна незаметно перейдёт в засушливое южное лето, и светило откинет своё тёплое одеяло для того, чтобы укрыть Мэрильен и его окрестности жарким маревом вплоть до октября. Потому май, нежный и относительно прохладный, был для Артурии самым любимым месяцем в году. На полу, рядом с ножкой письменного стола обнаружилась подшивка отчетов в кожаном переплете, которую Артурия изучала перед сном. По счастью, листы были скреплены вместе и не рассыпались. Надо бы вернуть документы и пометки к ним до завтрака, потом у отца может не быть времени на проверку. «Интересно, который сейчас час?», — промелькнула беспокойная мысль, и девушка рывком вскочила, откинув одеяло. На спинке кресла лежало дневное облачение, но служанок почему-то видно не было: видимо, это они разговаривали в коридоре. Песочные часы давно следовало перевернуть — шесть часов утра уже миновали. Проспала, причём сильно. Впрочем, немудрено, с таким-то гостем в доме. — Миледи, вы уже встали? — прощебетали со стороны входа. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула камеристка, уже одетая и причесанная. Вся прислуга на вилле поднималась в пять, чуть позже будили и хозяйку — около шести, в немыслимую для аристократки рань. Артурия с чужих слов знала, что в крупных городах, где знатные семьи постоянно организуют друг для друга ночные приемы, спать до полудня — обычное дело. Однако особняк Пендрагон жил по другому, возможно, слишком провинциальному расписанию, и до сей поры всех обитателей это устраивало. — Да. Который сейчас час? — поинтересовалась Артурия. Камеристка замялась, залившись краской до самых ушей. Рыжие всегда приметно краснеют, вот и у Гретты эмоции ясно читались на лице: она была чем-то смущена. — Без четверти семь. Простите, миледи, его величество приказал никого не будить до семи… Но его высочество, кажется, уже встали. Помочь вам одеться? — каким-то извиняющимся тоном произнесла она, вопреки всякому здравому смыслу краснея еще больше. Интересно, ей сейчас не по себе из-за того, что хозяйка явно недовольна приказом отца или служанка просто смущена тем, что речь зашла о привлекательном кронпринце? — Не надо, Гретта, я сама. Дверь закрылась, и Артурия отправилась приводить себя в порядок. Выстывшие за ночь половицы на миг обожгли босые ступни холодом, а ледяная вода разогнала остатки сонливости, вселяя привычную бодрость. Наскоро сделав зарядку и облачившись в повседневное одеяние, принцесса Вестфилда поспешила спуститься вниз и поприветствовать гостей. Да, после вчерашнего не хотелось не только общаться с Гильгамешем, но и видеть его, однако этикет был неумолим: следовало пожелать гостям доброго утра и осведомиться, не нужна ли им помощь. Вдруг визитеры изволят заблудиться в имении? Впрочем, особняк Пендрагон не был так уж велик, чтобы в нем заблудиться. Две хозяйские спальни с крошечными кабинетами, пара гостевых, большая и малая гостиная с выходом на увитую плющом террасу, обеденная зала, небольшая библиотека да помещения для прислуги — вот и весь нехитрый набор комнат. Позор для аристократов. Нет ни огромных приемных залов, ни залов славы, ни студий искусств, ни каких-либо иных потрясающих воображение роскошью комнат. Артурия никогда не интересовалась современной архитектурой, ныне всё больше склоняющейся к монументальности, а потому не могла предположить, на что еще способна человеческая фантазия в обустройстве абсолютно излишних помещений. Членам семьи Пендрагон всё это великолепие не было нужно, а редким гостям приходилось подстраиваться под провинциальный образ жизни, лишенный «элементарных удобств», как выражался Гильгамеш. Ничего, пару недель в глуши кронпринц переживет как-нибудь. «Да и заблудиться ему не помешает для профилактики», — Мелькнула на задворках сознания злорадная мысль, но Артурия предпочла отогнать ее. Да наследник Истфилда, похоже, и не терялся. Когда Артурия проходила мимо террасы, со стороны яблоневого сада раздался знакомый голос. Правда, со вчерашней ночи в нем что-то неуловимо изменилось: Гильгамеш не растягивал презрительно слова, да и надменности, казалось, поубавилось. Обычный голос обычного парня, с живыми и веселыми интонациями. А вот обладатель другого голоса был Артурии незнаком. Он говорил тихо и по-кошачьи мягко, делая паузы между предложениями чуть больше, чем надо — будто собирался с мыслями. Или больше привык молчать и в разговоре чувствовал себя немного неловко. — …В прошлый мой визит в империю Лао император заверял меня в своей дружбе и желании сотрудничать. Даже обещал к моему восхождению на престол подарить знаменитую «флотилию юности», — говорил Гильгамеш совершенно будничным тоном, без капли высокомерия и хвастовства. Девушка даже засомневалась: это точно истфилдский кронпринц? А, может, она всё еще спит, и ей снится какой-то другой мир, в котором всё перевернуто с ног на голову? Где зайцы летают, все люди добры и веселы, а Гильгамеш — нормальный человек, без раздутого до невероятных размеров самомнения. — Я, конечно, давно не встречался с императором, — неспешно произнес собеседник кронпринца, — но не думаю, что их тысячелетняя философия за это время изменилась. Еще генерал Шанминь говорил: «Нет нужды множить трудности там, где можно выиграть хитростью. Брось кирпич, дабы получить яшму». Не думаешь ли, что нам бросают кирпич? Пообещали союз и помощь, но что потребуют взамен? — Эн, я тоже читал Шанминя, и тоже умею вырывать из контекста, — Гильгамеш сделал паузу, вспоминая, — «Дружи с дальним, воюй с ближним», шестая концепция. У Лао есть и свои беспокойные соседи, зачем им добираться до нас через три границы? Легче приобрести ценного и сильного союзника, чем разыгрывать долгую войну сомнительной пользы. Лао воюют только с прямыми соседями, они слишком предсказуемы, а все их возможные стратегии давно прописаны. Это делает их очень удобными в переговорах… Вот почему я так уверен в союзе. — Я всего лишь напомнил тебе, что не стоит жарить зайца, который еще не пойман. А ты уже мысленно его приготовил и подал его к столу, — мягко ответил тот, кого звали Эн. Гильгамеш заливисто рассмеялся, и этот смех вывел Артурию из оцепенения. Она и так услышала больше, чем позволял в таком случае этикет. Что вообще на нее нашло? Понятное дело, что вид Гильгамеша, пребывающего в хорошем настроении, да еще и беседующего без вчерашнего высокомерия, кого угодно мог повергнуть в шок, но это не повод подслушивать, будто недобросовестная служанка… стыд-то какой. И, больше не таясь, девушка вышла на террасу, тонувшую в белоснежных облаках цветущих яблонь. В эту пору года сады благоухали, лаская обоняние нежнейшим фимиамом, окутывая, будто тончайшей вуалью. Но сегодня, пасмурным днем, эти запахи казались слишком сильными и приторными. Сладкий аромат, слишком плотный из-за влажного воздуха, вяз на зубах, застревал в горле, мешая сделать вдох… или Артурии это только казалось? Но делать нечего, долг велит приветствовать гостей. Гости стояли на самом краю террасы, у резных деревянных перил, повернувшись лицом друг к другу — высокий и статный Гильгамеш, облаченный в роскошные одеяния вызывающе-алого цвета, и хрупкий парнишка, едва достававший собеседнику до плеча. Простые, легкие ткани безразмерного балахона, равно как и стоптанные сандалии на перепачканных в земле ногах, явно не сочетались с довольно прохладным маем. Зеленый шелк длинных и даже на вид мягких волос укрывал незнакомца до пояса, довершая образ чудаковатого отшельника, забывшего, что в приличном обществе предписано следить за собой. Артурия раньше его здесь не видела. Кем был этот юноша, Эн? Слугой Гильгамеша? Не похоже, высокомерный кронпринц не стал бы говорить с прислугой на равных. А что-то особенное, проскальзывающее в тоне, голосе, манерах и даже во взгляде, позволяло предположить, что юноши весьма близки. — А еще бывают зайцы, на которых охотиться приятнее, чем поймать, — тихо произнес Гильгамеш и перевел взгляд на приближающуюся Артурию. Голос его зазвучал громче, а на губах расцвела привычная за прошедший день надменная улыбочка: — Вот идет живой пример. Не могла прожить без меня и одного утра, Артурия? — И вам доброе утро, кронпринц. Приятно видеть, что вы неизменно вежливы. — Спокойно парировала она и перевела взгляд на длинноволосого юношу. Тот, осознав причину ее замешательства, тронул друга за плечо, и лишь тогда наследник Истфилда изволил выполнить долг, предписываемый правилами приличия: — Артурия, это Энкиду, мой лучший друг, — он усмехнулся и произнес раздельно, будто смакуя каждое слово, — Эн, познакомься с моей будущей королевой, Артурией Пендрагон. Бровь Энкиду дернулась, выдавая его удивление; но он совладал с собой и с невозмутимым видом обменялся с принцессой приветствием — уже привычным истфилдским жестом вежливости. Похоже, юноша уже достаточно привык к выходкам Гильгамеша, чтобы не удивляться настолько скоропалительным заявлениям. — А родовое имя?.. -Просто Энкиду. Увы, леди, я не аристократ, — мягко ответил гость. — О… Прошу простить, — только и выдавила Артурия, неловко улыбнувшись в попытке сгладить собственный просчет. Она не ожидала, что такой сноб, как Гильгамеш, станет настолько непринужденно общаться с человеком низкого происхождения. Однако Энкиду ответил на ее извинения солнечной улыбкой: — Что вы, не стоит. Невеста моего друга не должна извиняться по таким мелочам. Доброжелательное выражение Артурии будто примерзло к лицу. Сказанное прозвучало как изощренная издевка, хотя вряд ли собеседник хотел произвести такое впечатление. Разумеется, он не мог знать ни о нюансах отношений между наследниками двух государств, ни о мнении наследницы Вестфилда насчет своего возможного статуса «невесты». Не стоило подозревать этого приветливого и вежливого юношу в злом умысле. Скорее, стоило винить Гильгамеша за то, что он своими неосторожными высказываниями создал у Энкиду неправильное впечатление об их с Артурией отношениях. — Боюсь, имело место досадное недоразумение, — тактично, но твердо произнесла девушка и метнула выразительный взгляд на Гильгамеша. Тот криво усмехнулся, но поправлять не спешил, видимо, наблюдая за ней. Спровоцировал неловкость, а теперь развлекал себя реакцией людей, упиваясь неловкими паузами и смущением… что ж, это было вполне в его духе. — Насчет брачных уз еще ничего не известно и вряд ли союз вообще будет заключен. Кронпринц слишком торопит события… — Не смущайся, моя королева, — насмешливо прервал наследник Истфилда. — Не стоит скрывать свои истинные чувства. Подавив желание выругаться, Артурия заставила себя сделать очищающий выдох. — Вам неприятно будет услышать о моих истинных чувствах, — устало ответила она, повернувшись к кронпринцу. Тот подначивающе улыбнулся: — А ты попробуй. — Не собираюсь. Мне ещё дорого мнение отца обо мне: он столько лет налаживал связи, оборванные после распада империи. И вам бы стоило вести себя сдержаннее, если не хотите скандала: думаю, ваш отец тоже не простит вам этого. — Вообще-то мы с тобой заключим брак: есть ли способ укрепить дипломатические отношения еще сильнее? — отмахнулся Гильгамеш. В чем-то он был прав, однако возможный брак вовсе не повод вести себя как неотесанный плебей. И, Создатель, как же Артурии не хотелось этого брака! Причем, выскажи она сейчас кронпринцу в лицо все, что она думает о его эгоизме, высокомерии, избалованности и манере доводить людей до белого каления, возможно, замужества удалось бы избежать. Однако её воспитывали как политика, думающего о благе государства, и чувство долга привычно задавило ненужные эмоции. Не стоит их конфликт обострения отношений на международной арене, особенно сейчас, когда маравийский сатрап и император Лао только и ждут ослабления соседей, чтобы начать завоевание уцелевших остатков Милесской империи. Утер бы не простил дочери, если бы из-за личного конфликта наследников двух государств разразилась война. Он-то вчера держался со своим августейшим собратом максимально учтиво и вежливо, строго следуя этикету и правилам приличия. Иногда Артурии казалось, что это ему не стоило вообще никаких усилий. Прожив в глуши практически всю свою жизнь, она никогда не видела отца таким и не могла не восхищаться им: он вел себя так, будто успел сродниться с маской идеального правителя, всегда выдержанного и величественного. В его присутствии хотелось выпрямить спину и неотступно следовать правилам, так, как и положено наследнице Утера Пендрагона. — В девять часов подадут завтрак, мы с отцом были бы рады, если бы вы присоединились к нам. Энкиду, к вам это тоже относится, — произнесла Артурия, стараясь не встречаться глазами с Гильгамешем. Несмотря на все ее попытки сохранить на лице доброжелательное выражение, казалось, что внимательный взгляд кронпринца проникает в самую душу и ясно видит клокочущий гнев под маской невозмутимости. И это юношу несказанно забавляет. Впрочем, в присутствии тактичного и приветливого Энкиду выдерживать его общество было намного легче. — Благодарю, ваше высочество. Почту за честь присоединиться к завтраку, — поклонился Энкиду, когда пауза слишком затянулась. Должно быть, он ждал положенной по этикету реакции кронпринца, как старшего по положению, но Гильгамеш был занят тем, что с насмешливым интересом изучал собеседницу. Да, поведением Энкиду намного больше походил на аристократа: его манеры, тактичность в разговоре и воистину аристократическое умение сохранять доброжелательное лицо создавали впечатление, что знатный и воспитанный — не Гильгамеш, а именно он. И импонировал он Артурии намного сильнее. — С удовольствием примем приглашение, — в учтивом жесте склонил голову Гильгамеш. Артурия бросила на него удивленный взгляд. Значит, кронпринц умеет вести себя так, как диктуют правила, а потому нельзя предположить, что он их не знает. Так почему же он почти им не следует? Проявление нонконформизма? Или он просто не считает нужным быть учтивым перед Артурией? — Хотелось бы посмотреть на тебя в качестве подавальщицы. Картина, должно быть, незабываемая. — Что, простите? Шокированная стремительным переходом от безупречных аристократических манер к едким словам, принцесса не сразу нашла, что сказать. Нет, он ее попросту провоцирует! Дипломатия дипломатией, но, может быть, все же стоит одернуть его? Не при свидетеле, конечно. Потом, наедине — всенепременно, но сейчас оставалось только мысленно дать себе пощечину и приказать не реагировать. — Разве женщины не должны прислуживать за столом гостям в знак уважения? Вчера такого не было заметно, и я подумал, что к нам отнеслись без должного гостеприимства. Попахивает дипломатическим скандалом, — пояснил кронпринц. И при этом — Артурия готова была поклясться — внимательно изучал её реакцию. Знал, должно быть, что она вынуждена себя контролировать, и забавлялся, стараясь вывести собеседницу из себя. — Если вы об истфилдском обычае, то в Вестфилде такое не практикуется, — ровно проговорила она. — У нас, как и во всех развитых странах, женщины пируют наравне с мужчинами. Надеюсь, вас не слишком оскорбит завтрак по нашим правилам. — Ах да, культурные различия. Совсем забыл. Всё в порядке, моя королева, мы придем, — будто бы вспомнив, поправился гость. Позерство! Артурия точно знала, что он ничего не забыл — сидел ведь вчера на званом ужине и ничему не удивлялся. А сейчас намеренно попытался ее спровоцировать. По счастью, долг хозяйки соблюден и можно было оставить гостей, что Артурия и сделала, развернувшись на каблуках и направившись прочь с террасы. Не тут-то было. — Жалкое зрелище, — разочарованно протянул Гильгамеш ей вслед. Артурия остановилась на полдороги и рывком к нему развернулась. И ведь сказал нарочито громко, так, чтобы она услышала! Чего он снова добивается? — Поясните, что вы имеете в виду, кронпринц, — с трудом скрывая раздражение, поинтересовалась она. — Ты вчера была абсолютно другой — открытой, яркой, причем настолько, что даже твоя неотесанность только добавляла тебе шарма. А сейчас ведешь себя, как Энкиду. Надеешься так мне понравиться? — Разумеется, богоподобный, ведь все в этом мире желают вам понравиться, и я не исключение. При вашей восхитительности можно было бы уже привыкнуть, — чуть не зарычав от отчаяния, устало ответила она. Настроение, и без того не радужное, давно скатилось куда-то в бездну. Никогда наследница Вестфилда не имела привычки язвить, но общение с Гильгамешем к этому попросту вынуждает. Создатель, хоть бы он не распознал сарказма и решил, что Артурия от него в полном восторге, как и все! Но кронпринц уловил иронию и угрожающе прищурился: — Твой тон говорит о том, что ты так на самом деле не считаешь. — Вы очень проницательны, — не удержалась от очередной шпильки принцесса. Брови Гильгамеша сошлись на переносице: слова собеседницы пришлись ему не по душе. Только почему Артурию должно это волновать? — Я пойду, распоряжусь насчет завтрака. — Я тебя не отпускал, Артурия, — кронпринц схватил её за запястье и рванул на себя, да так, что она с трудом удержалась на ногах. Спасибо бесконечным тренировкам, что удержалась — было бы унизительно впечататься ему в грудь. Однако, какой бы сильной и тренированной Артурия ни была, Гильгамеш был сильнее — попытки вырвать руку ни к чему не привели. — Если думаешь, что я позволю тебе надо мной насмехаться потому, что ты моя будущая жена, то ты ошибаешься. — Если думаешь, что я стану твоей женой после того, как пообщалась с тобой, то ты ошибаешься, — в тон ему ответила она, безуспешно пытаясь вырваться. Приходилось признать, что хорошо тренированному юноше ее возраста она почти ничего не может противопоставить. Ничего удивительного, учитель фехтования не уставал повторять, что юноши физически сильнее девушек. Неприятно, но от этого никуда не деться. Напряженные, будто натянутые пружины, наследники двух государств смотрели друг на друга; ни один не желал уступать, и это обречено было вылиться если не в открытое противостояние, то в одну драку точно. Сейчас Гильгамеш казался Артурии практически безумцем: из тех воинов, которые не знают страха, бросаясь на амбразуру, но между тем способны убить того, кто их разозлил, и в мирное время. Такие зачастую становились преступниками, а, будучи правителями, топили свою страну в крови, и показывать перед ними свою слабость было смерти подобно: они понимали только язык силы. Артурия и была готова дать отпор, причем не только Гильгамешу, но и Энкиду. Новый гость задумчиво созерцал яблоневый сад, деликатно делая вид, что его тут нет. Но останется ли он в стороне в случае драки? Вот только противник нападать не спешил. — Куда ты денешься? Я ведь уже тебе нравлюсь, — с самодовольной усмешкой произнес он, почему-то опустив взгляд на губы Артурии. Осознав, что за этим последует, девушка вновь попыталась вырваться, но свободная рука кронпринца легла ей на затылок, а губы обожгло горячим пряным дыханием. Целовал Гильгамеш властно, умело, но не забывая о бдительности: едва принцесса попыталась свободной рукой ударить его в бок, второе запястье оказалось прижато к первому. Мягкие губы лишали воли к сопротивлению, ловя каждый невольный вдох и оставляя один на один с пьянящей беспомощностью, а еще с неприятным ощущением, что желание Артурии не имеет абсолютно никакого веса. И эта беспомощность злила, заставляя чувствовать себя зверем в ловушке. А, как известно, загнанные в угол звери становятся намного злее и опаснее. Извернувшись, девушка изо всех сил ударила Гильгамеша по голени и отскочила в сторону, воспользовавшись тем, что тот согнулся от боли, выпустив ее руки из цепкой хватки. На языке был противный металлический привкус: не ожидавший противостояния кронпринц невольно укусил её. Впрочем, Артурию это не тревожило, укус и синяки на запястье — небольшая цена за свободу. Куда хуже, если сейчас придется отбиваться от двоих крепких юношей. Энкиду, всё еще упорно делавший вид, будто его тут нет, застыл поодаль: он тоже ожидал драки. Вряд ли они, конечно, попытаются покалечить наследницу государства, но проучить вполне могут. Хорошая получается дипломатическая миссия, ничего не скажешь… Однако Гильгамеш вновь удивил: похоже, он и не собирался драться. Наоборот, он окинул напряженно замершую Артурию веселым взглядом и дразняще провел языком по губе, слизывая кровь. Было в этом жесте что-то очень интимное, настолько, что скулы девушки невольно зарделись. — Ты омерзителен, Гильгамеш, — мысленно отвесив себе пощечину за непрошенное смущение, произнесла принцесса Вестфилда. Она надеялась, что голос звучал спокойно, но взгляд, должно быть, выдавал ее с головой. Был ли на земле тот, кого она ненавидела так же сильно, как этого юношу, стоящего напротив с видом снизошедшего до смертных божества? Того, кто предъявлял на Артурию какие-то права, не интересуясь ее мнением, кто намеревался отобрать ее Вестфилд, был груб и надменен, а теперь еще и насильно ее поцеловал… И теперь, похоже, так просто не отступится. — Чего добивался? Что я осознаю, как была несправедлива по отношению к тебе и брошусь тебе на шею? — Того, что мы наконец-то снова на «ты». Надеюсь, что после поцелуя тебе будет сложно держать дистанцию, — весело произнес он. Да, в одном он был прав — в пылу гнева она снова перешла на противоречащее всякому этикету обращение на «ты». Что поделать, держать маску равнодушия становилось все труднее, потому что с каждым мгновением в душе всё больше клокотала бессильная ярость. Неужели он добивается обострения отношений, нарываясь на открытый скандал? Ведь видит, насколько злит Артурию, не может не видеть. А если так, то нужно приложить все силы, чтобы обуздать собственные эмоции. Хотя бы для того, чтобы лишний раз не радовать Гильгамеша. — Хоть кто-то из нас ведь должен быть вежливым, — спокойно, как только могла, промолвила она. — Для этого есть дипломаты, вроде Энкиду, — Гильгамеш кивнул на своего друга, который снова расслабленно созерцал сад, облокотившись на перила, и со всей тактичностью делал вид, будто его тут нет. Причем Артурия начинала подозревать, что надо последовать его примеру. Наверное, игнорирование кронпринца — лучший способ сохранить душевное равновесие рядом с ним. Особенно когда он говорит с такой насмешливой снисходительностью. — Ты — плохая актриса, моя королева, и не в силах скрыть свою страстную натуру за маской благочестивой овцы. Даже не пытайся, выглядит жалко. — А тебе не помешало бы брать пример с Энкиду, он намного разумнее тебя. Эмоции — враг короля, Гильгамеш. Они затуманивают разум, лишая способности трезво мыслить. Когда-нибудь ты это поймешь, но будет уже поздно. Менторские нотки, неизвестно откуда взявшиеся в голосе Артурии, заставили кронпринца удивленно изогнуть бровь. — Учить меня вздумала? Равнодушный король обречен на крах: он рождает лишь непонимание, подданные слишком часто принимают невозмутимость за безразличие. — Ну-ну. Посмотрим, чье мировоззрение окажется правдивым. — Что-то подсказывает, что не твое. Ты не умеешь ни внимать мудрым советам, ни признавать собственные ошибки. Плохое свойство, и не только для короля, — с убийственной серьезностью произнес Гильгамеш, заставив скрипнуть зубами. Слушать нравоучения от этого человека расстроенной, раздраженной Артурии хотелось еще меньше, чем его шуточки. А кронпринц поспешил еще более накалить ситуацию, весело добавив: — Кстати, мне понравилось, как ты назвала меня богоподобным. От супруги короля не ждут подобного официоза, но ты, так и быть, можешь обращаться ко мне так. — Наслаждайся, — процедила в ответ Артурия и, развернувшись, зашагала прочь — к счастью, на этот раз никто ее не останавливал. Хотя вслед полетело что-то неразборчивое, отдаленно похожее на «дерзкая женщина», да и пусть. Если принцесса Вестфилда останется здесь еще дольше, то не факт, что сумеет сдержаться и не побить Гильгамеша, положив конец и дипломатической миссии, и собственному самоуважению. Второй раз за два дня, между прочим.

***

А Гильгамеш неотрывно смотрел в спину девчонке, когда она припустила прочь с террасы. Несмотря на напускное спокойствие, кажется, она всё же была выведена из равновесия. Правда, не ясно, с чего бы — чувства вины за дерзкие слова в ней не ощущалось. Не от поцелуя же ей нервничать! За знаки внимания великолепного Гильгамеша, не говоря уже о перспективе стать императрицей великого государства, большинство девушек убить готовы — чего еще ей надо? Впрочем, женщины — вообще странные создания. И, добродушно фыркнув про себя, кронпринц обернулся к Энкиду. Друг стоял в паре шагов от него, возле перил, отделяющих террасу от сада. Опушенная белым покровом цветов тонкая веточка склонилась к самому его лицу, будто протянутая для поцелуя рука возлюбленной. Юноша сам довершал этот романтичный образ: он удивительно робко касался пальцами нежных цветочных лепестков, дабы не повредить их, и, прикрыв глаза, вдыхал легкий фимиам яблоневого цвета. Вечный жрец природы, настоящий художник… Сейчас Энкиду напомнил кронпринцу Истфилда то диковатое дитя лесов, каким он был в их первую встречу. Абсолютно равнодушный к политике, обществу и светским развлечениям, он быстро терял нить пустопорожнего щебетания, напуская на себя рассеянно-равнодушную улыбку, а то и совсем покидал непривычную компанию. Намного больше влекли его леса и безлюдные берега озер, куда он приходил для того, чтобы восстановить внутреннее спокойствие. Иногда Гильгамеш задумывался, не было ли в роду друга монахов Лао с их теорией постижения дзен. По крайней мере, в состояние медитации Энкиду впадал удивительно легко. Вот и сейчас казалось, что созерцание цветущего сада для него куда интереснее, чем спор наследников двух государств. Возможно, дело было не только в любовании природой, а во врожденной тактичности. Вот уж чего у него было не отнять, так это умения отстраниться от раздражающе шумного разговора и не смущать спорщиков жалким блеяньем «не ссорьтесь» или «ну что вы, не стоит»… по крайней мере, пока дело не дойдет до рукоприкладства. В драке друг непременно встал бы на его сторону, в этом кронпринц и не сомневался. — Эн, ты вообще тут? — окликнул друга Гильгамеш. Энкиду даже не оторвал взгляда от обычной с виду ветки яблони. Впрочем, это для истфилдского кронпринца, не страдавшего излишне творческим взглядом на жизнь, она была заурядной, а для Энкиду, художника, способного различить в обычном зеленом пейзаже множество оттенков, хрупкая веточка была чем-то восхитительно-прекрасным. Можно было побиться об заклад, что вечером Энкиду обложится красками и будет рисовать какую-нибудь пейзажную чушь. Придется потрудиться, чтобы вытянуть его из комнаты… но ничего, Гильгамеш никогда не боялся трудностей. — Не уверен, — флегматично ответил Энкиду, не глядя на друга. — Ты уже наигрался? Гильгамеш облокотился на перила и поднял лицо к небу, будто сытый кот, щурясь от рассеянных лучей, пробивающихся сквозь дырявое покрывало туч. На миг он задумался, вспоминая: вопиющая дерзость девчонки, которая в иной ситуации не оказалась бы безнаказанной, почему-то не столько раздражала, сколько будоражила неизведанными чувствами. Право, он давно не находил такого развлечения. Доводить принцессу и смотреть, как она безуспешно пытается удержать свою невозмутимую маску, было истинным наслаждением. А уж какое удовольствие лицезреть сердито сверкающие изумруды глаз на раскрасневшемся от гнева лице, таком притягательном в своей искренности… как сегодня. А потом схватить в охапку и целовать, сминая упрямо сжатые губы, изучать её тело еле ощутимыми прикосновениями и ощущать сквозь поцелуй невольные стоны от пробуждающейся чувственности. Гильгамеш представил ее такую, разгневанную и раскрасневшуюся, но пребывающую в полной его власти, лежащую под ним на его роскошной кровати, и губы сами собой разошлись в мечтательной улыбке. — О, здесь еще играть и играть, — протянул он. — Надо же, — хмыкнул Энкиду, — Странно видеть тебя таким, особенно здесь. — Почему же? — С тех пор, как ты вернулся из Лао, в твоем распоряжении всегда была целая толпа прекрасных и утонченных аристократок, но ты вечно ходил с недовольным видом. А тут отец вытащил тебя в далёкие дали, подсунул невзрачную принцессу — и смотри-ка, как глаза заблестели, — Энкиду скосил на друга веселый взор, в котором так и сквозило кошачье лукавство. — Я всегда такой, если ты не заметил, — недовольно ответил кронпринц. Исключительно для вида: в глубине души он осознавал, что сегодня и впрямь слишком добр. Но причина была в бурной ночи, проведенной более чем приятно, так что дерзкая девка здесь ни при чем. А друг не отводил насмешливого взгляда, и куда только подевалась его демонстративная отрешенность! — В том-то и дело, что не такой. Ты даже удар ей простил! — улыбка Энкиду стала еще более лукавой. Вот же зараза, поймал и радуется! — Ну, я получил сатисфакцию в виде поцелуя. Что-то мне подсказывает, что для нее это было куда более чувствительно, нежели побои. Странная женщина, — с мечтательными нотками в голосе произнес Гильгамеш, — На первый взгляд кажется, что выдрессировать её невозможно, но тот, кто решится на это, получит ни с чем не сравнимое сокровище… ну, интересуй тебя люди, ты бы меня понял. Ты что так смотришь? — осекся кронпринц. Взгляд Энкиду был слишком уж понимающим — будто он видел в глубине души друга что-то, о чем тот сам еще не подозревал. — О чем я и говорил — слишком много речей об одной и той же женщине. Я начинаю думать, что в этот раз всё серьезно, — поддел он, наклоняясь, чтобы поднять из пыли нежный белый цветок, сорванный ветром с яблони. — Ну кому женщины, а кому гербарий… Эн! — возмутился кронпринц, когда Энкиду, вдоволь налюбовавшись находкой, каким-то стремительным движением качнулся вперед и закрепил цветок в золотых волосах друга. И самым наглым образом отпрянул, так, что Гильгамеш не успел возмущенно отпихнуть его локтем. В лиственно-зелёных глазах плясали бесенята, и кронпринц подавил порыв вытащить из волос чертов цветок, вместо этого переключив внимание на нахального мальчишку. — А ну подойди сюда! — А между тем, многим не мешало бы почаще любоваться природой. Люди бы меньше убивали себе подобных, если бы могли по достоинству оценить красоту созидания. К тебе это тоже относится, — подмигнул Энкиду, не торопясь подходить. Гильгамеш возвел глаза к небу. — Эн, я политик, а в политике нет хороших и плохих приемов, и ты это не хуже меня знаешь. А если хочешь читать проповеди, иди в храм жрецом жизни. Там хоть слушатели подходящие. — Нет, не возьмут, — подумав, мотнул головой Энкиду. — Ты же сам подарил мне наложницу без возможности отказаться. Взял и лишил меня удовольствия посвятить жизнь служению богам. Теперь придется собирать собственный гарем и предаваться распутству,  — весело добавил он и, прикрыв глаза, повел носом, будто кот. Еле уловимый ветерок доносил благоухание цветущих яблонь, и душу невольно наполнило пьянящим восторгом. В такие минуты Энкиду казалось, что он способен на что-то поистине грандиозное: свернуть горы, разгромить в одиночку базу контрабандистов, а то и написать картину в духе лучших милесских живописцев. Тем более вид Гильгамеша с трогательно-романтичным цветком на голове был достоин огромного полотна: скажем, во всю южную стену кабинета кронпринца. — Можешь быть жрецом Солнца, — предложил Гильгамеш. — Жить в золоченом храме, попивать ритуальное вино и отщипывают подношения, а вечерами отдыхать в компании молоденьких жриц. Одни плюсы. — Мы с тобой уже так живем. Пойдем. Не будем заставлять твою невесту ждать, — Энкиду солнечно улыбнулся и первым направился ко входу в дом. Уже шагая рядом с другом по гулким коридорам особняка, Гильгамеш все-таки содрал с волос цветок, чтобы не предстать перед королем и его дочкой в образе томного героя сонетов. Хотя, судя по вновь затуманившемуся взгляду друга, тот уже вынашивал мысль о том, как бы увековечить грозного кронпринца в таком образе. И пусть его: главное, что приехал. А значит, дипломатическая миссия перестает быть скучной.