Go

      Кто-то говорит: «Коль чего-то хочешь, так борись».       «Стучите, и отворят вам».       А еще, что дома стены лечат. И время…тоже.       Кто ж сказал такую ерунду?       И вот теперь я снова дома, но стою, как в первый раз. Всё чужое. Всё. А может, это я стал всему чужим?       Помнит ли это одеяло тепло моего тела? И вот зонт, и кружка та — мои ли там отпечатки пальцев? Я судорожно снимаю и швыряю чужую мне одежду, протягиваю руку. А скрип у дверцы все такой же. Знакомый запах порошка, этой кофте не один годок.       И сразу чувствую, что виснет на мне мешком. Да все равно. Я не хочу, уже устал видеть чужого в отражении зеркал, и лично мое зеркало не помнит моих слез. Не встретит и сейчас.       Укутываюсь тем самым одеялом, мой спасательный «домик» от всего, что есть снаружи.       Смешно. Не належался, Хан Шивон? Теперь меня так зовут.       Где я? И был ли я? Пусть кто-то назовет меня по имени. Моим.       Я многого хочу, видать. Что кто-то, как когда-то в детстве, позовет меня, будет смотреть во все глаза, слушать, затаив дыхание, кто не исчезнет, кто будет ждать меня.       Не скажу, что я желал этого уж очень часто. Лишь иногда. Когда малявка руку к флаеру тянула, что я раздавал, не выпуская другую из материнских рук. А та улыбалась ей. Непременно красивая. А вот это зеркало в шкафу помнит отражение побоев, отекших глаз, перелицованную одежду.       Иногда, когда я сквозь витрину видел, как отец усаживает мальца себе на колени. Это как, прикольно? И все так же иногда, когда чей-то радостный ребенок, в попытках удержаться на шее такого же счастливого родственника или вообще седьмой воды на киселе, закрывал тому глаза. Вид, сидя на шее — он какой? Неважно. Уже давно не стало важным.       Я думал, что только грезы о будущем способны выдернуть меня из реала, так нет! Серьезно, что-то с этим нытическим телом не то. Да, оно просто нытическое. Какие последствия будут на сей раз?!       И все же я совру, если скажу, что не представлял, как они вернутся. Мои предки. Когда настроение было совсем ни к черту, думал, как набью морду пьянице, отчаявшемуся за грош настолько, что он приперся. Был уверен, что пошлю ко всем чертям ту женщину, которая вместо пары шлёпок оставила среди бутылок сына. Мне так хотелось просто наорать и хлопнуть дверью.       Ну вот, теперь мне не лежится в собственной постели.       И все же я не прав. Свои обиды я не оставил за входной дверью. Они здесь. Внутри меня. И по эту сторону халупы. Расселись, как привидения, каждое в своём углу. И напоминают, сколько денег должен, сколько мне платить по счетам за воду и прочей ерунде. Что нет друзей, что я отшельник, что тот, кому я руку протянул, был подобен, выхваченному стеклом, кусочку света. Лучик скользнул, окно закрыли, свет пропал.       И нет тех окон, и нет стен.       Теперь и нет меня. Бедный Юн Тэмин, ты так и не познал счастья в своей говенной жизни… Говорю так, словно он — не я. Я так хотел, я так старался пробиться в жизни; я был рад любой работе, чтобы приблизить день свободы, а пока чтоб вымотаться и сразу спать, не думая и не вспоминая ни о чем. Я был вполне доволен.       Бедный Юн Тэмин, мало же тебе для счастья надо было!       Теперь и этого уж нет. Нет пути назад. Смотрю вперед — незнакомые все лица, и есть он, Мин Уджин. То руки в ссадинах всё трет, то пялится просверливающим взглядом. Обложил меня со всех сторон, мудак! Стоит и смотрит, что же предприму я. Или просто ждет?       Вот как вспомнишь черта! Он трезвонит? Нет, номера не знаю.       — Сынок! Шивони! Когда ты дома будешь? — это та женщина, что рыдала в госпитале за моей спиной.       Не знаю, что ответить. Как назвать? Отстой.       — Чжиуку звонил твой одноклассник. Сказал, что вы перестарались на спарринге. Но как ты можешь? Ты только оклемался! Тебе нельзя получать никаких травм! И почему ты так внезапно боксом занялся?       Скороговоркой говорит. Так нервничает? А этот псих уже успел свою историю наплести…       — Не докучай ему. Когда вернешься?       — Я скоро буду.       Выхожу. Что с прошлым делать — ума не приложу. В последний раз я выскочил за порог, себя не помня. Медленно, со скрипом я закрываю дверь. Мирок сужается, темнеет, пока не тонет в памяти моей.       А, может, я еще вернусь. Надежда эта — моя проблема.       Ну, а пока мне лишь путь туда, где надо быть. Хан Шивону, не Тэмину. У меня теперь нет ничего, только призрачная надежда, что я вернусь в себя, к себе.       Не дохожу и до порога, а меня уж поджидают.       — Что за прикид? Последнего бомжа не пожалел?       — А что, роль брата надоела? Теперь ты в сторожевых. За ушком почесать?       — Иди ты…       — И то верно, держи своих микробов при себе.       Грядет день, я ему начищу рожу. Всё время лезет на глаза. А ума прикинуть, что с таким прогибом подо всех он огребет по полной, нет. Будет время — надо присмотреть за ним.       — С возвращением.       За столом сидит…отец. Все такой же бледный и измученный, каким он мне впервые и показался. Молчаливый и спокойный. Легкая улыбка на губах. Это потому, что я пришел? Так, стоп!       — Я дома.       — Дай себе время.       — А?       — Не нагружай пока себя. Я не против бокса, ты не думай, но ты только вышел из больницы. Представь, что будет, если снова…ты в общем… И мы с мамой тоже. Пожалей ее. Ты старший.       — Угу.       Вхожу на кухню. Вкусно пахнет. «Тук-тук-тук» — из-под режущего ножа, тонкий конский хвост шевелится между лопаток.       «Тук-тук-тук» — рука тянется к кастрюле.       «Тук-тук-тук» — это у меня уже в груди.       «Тук-тук-тук» — я вот сейчас почти решусь…       — М-мам…       И всё. Вдруг, бросив всё, меня сажают, не слушая, бегают вокруг меня, приподнимают бинт, чтобы быть спокойной, что это (царапина!) заживет. И всюду эти руки, чужие, не родные, но я совсем не против, что будто бы — мои. Я так отвык, почти не помню, я знаю — это не она. Моя была совсем иной. Но иногда так хочется позвать не безответно. Вернуться, где тебя так ждут. Послушай, ты, шутник, что это всё придумал, я…!       — Мам… — опять сказал. Мне некого так звать!       — Ах! Болит? — в глазах тревога.       — Там вроде… Кхм! На плите кипит.       Пользуюсь моментом, чтоб уйти. Неловко, черт. Не хватало мне еще у дохляка предков отнимать! Но если… мне придется себя похоронить? То что тогда? Куда идти? Что делать?       Шальная мысль — это шанс, чтобы начать сначала. В любом случае, надо подыграть, как сперва решил.       Но меня ж так ненадолго хватит! Я ж могу растаять, я тоже человек… Если я вернусь, то буду вспоминать. Ни этого придурка и не Уджина. Пошел бы он! Радуюсь, словно уже в чем-то обошел его.       — Ну ты совсем с приветом?! Чего стоишь — мешаешь! — точно, я на лестнице стою, по типу младшему спуститься не даю, — Говорил тебе — не лезь. Уже огреб мордашкой? Мозги не место встали, или не дано никак?       Откуда эта теплота? Мне настолько пофиг на завтрашние проблемы и на эту, что передо мной. Я хочу еще чуть-чуть, еще немного, я, вроде, заслужил. Пускай денек, пускай неделя — я разберусь, найду ответы, найду себя. Пускай там бесится один, мне и отвечать то лень.       Иди, Тэмин. Иди, Шивон. Пока ты видишь этот мир перед глазами, вдыхаешь запахи и слышишь звук. Иди к тем людям, кто ждет тебя и ненавидит, кто просто пред тобой стоит. Иди.       Кто-то говорит: «Коль чего-то хочешь, так борись».       «Стучите, и отворят вам».       А еще, что дома стены лечат. И время…тоже.       Кто ж сказал такую ерунду?       Уж и не знаю. Придется верить.