***
Так, когда же все началось? Впервые я увидел её на похоронах. Миссис Лерой-Перри отдала свою жизнь могущественной Королеве фей, а ее жалкие останки были зарыты с подобающими этому случаю почестями. На её месте должен был быть я, но жизнь или судьба, или что-то ещё иногда вмешивается в планы великой королевы. Магический обряд был проведён по воле Лаурели – она не хотела упускать такой исключительный шанс – умершая, несмотря на свой возраст, была исключительно сильна. Такие люди редкость на земле. Лаурели досталась мощь, способная питать её силу десятилетия, возможно, гораздо дольше, чем очередной цикл длиной в восемьдесят один год. Я крепко связан договором и концы веревок в руках у Лаурели и потому я не мог не присутствовать на похоронах. Даже сейчас я мало в каких случаях могу противостоять насмешливой холодности вечно-живой Королевы. Во время заунывной процедуры чтения завещания я и увидел её: маленькую испуганную девочку, явно чувствующую себя не в своей тарелке. Почему я обратил внимание на неё? Это был просто порыв, движение, не осознанное в тот момент. Если вдруг, находясь в чужой стране, наполненной чужим говором, звуками, мыслями, неожиданно услышишь знакомую речь – разве не естественно желание ухватится за этого человека, чтобы хотя бы на несколько мгновений продлить чудесное ощущение близкого, знакомого и понятного? Видимо, взглянув на этого ребёнка я, что называется, увидел родственную душу, услышал знакомые звуки – она была так ощутимо одинока, как и я. Каким-то шестым чувством я уловил, что одиночество её связано не с этим конкретным местом, а с её жизнью вообще. Когда я пытаюсь осмыслить мои поступки в тот день, на меня словно наползает непроглядный туман и слепит, и глушит звуки. И я до сих пор так и не смог понять,что повернуло мои мысли в её сторону. Она так разительно отличалась от всех сидевших в зале, что я, не предполагавший увидеть здесь кого-то постороннего, долго не мог решить, как же мне быть. Она, видимо, ожидала, что я просто выведу её на улицу и отправлю домой или сам отведу её, попутно объяснив, что хорошо воспитанным детям делать не следует. Словом сделаю всё то, что должен делать взрослый ответственный человек, обнаружив нарушение ребёнком каких-то правил поведения. Но я просто пошёл рядом. Как одинокому человеку в чужой стране среди незнакомого и неприветливого народа, мне хотелось побыть в обществе той, которая, как мне казалось, могла говорить на одном языке со мной. Меня несказанно удивило её предложение поиграть в супергероев и упоминание о Геро. И изумило совсем не то, что она оказалась знакома с мифом о Геро и Леандре. Её предложение о совместных героических усилиях, хотя и воображаемых, так удивительно точно сошлись с моими собственными размышлениями и пониманием моей жизни – это просто оглушило меня. Как если бы вдруг неведомая рука повернула рычаг железнодорожной стрелки и состав, некоторое время назад неуклонно двигавшийся в сторону пропасти, вдруг свернул на относительно безопасный путь. В тот момент я испытал необъяснимое воодушевление и пошёл, повинуясь его зову. Размышления о значении и значимости произошедшего в тот осенний день пришли значительно позже. Если бы тогда я мог предположить, чем грозит этой девочке знакомство со мной, поступил бы я иначе? У меня нет однозначного ответа на этот вопрос. К сожалению, в то время я мог думать только о себе и оценивать окружающих сквозь призму своих страхов и своего несчастья. Мне было очень тоскливо тогда, я не мог уйти, я не мог остаться – я ничего не мог. Мне немного стыдно вспоминать о тех слабостях, которые тянулись за мной, куда бы я ни повернул. Я сопротивлялся этому давлению, но лишь глубоко внутри, не решаясь выразить свой протест. Однажды, я все же сумел настоять на своем. Я хотел выступать с оркестром. Не то чтобы меня так уж привлекало исполнение музыки за деньги, или мне нужен был большой музыкальный коллектив – совсем нет. Для меня это была возможность вырваться из-под ненавистной опеки. И, честно говоря, то, что Лаурель в конце концов согласилась, стало для меня настоящим потрясением. Я не думал, что мне это удастся – выторговать себе несколько свободных, как мне думалось, лет. Это были наивные мысли – сейчас я понимаю это. Но тогда я радовался как щенок, которого ведут гулять. Я верил, что найду способ спастись от того, что мне предстояло. Я мысленно строил планы, придумывал всевозможные способы разрушения договора, связавшего мою судьбу, подчинившего мою жизнь, но на тот момент дальше планов дело не шло. И вдруг появилась маленькая девочка с удивительной героической фантазией. Она сунула мне свою руку, так обреченно, словно я собирался защелкнуть наручники на тонких запястьях. Я и подумать не мог, что спустя несколько лет буду мечтать об этой руке… В первый раз на неё вообще мало кто обратил внимание. И если бы я не затащил её во второй раз, уговорив помочь мне с выбором картин, возможно, никто о ней ничего бы и не узнал. Но я затащил, чем вызвал недовольство моей Хозяйки. Меня удивило, когда позже обнаружилось, что среди отобранных в тот день картин оказались подлинные творения художников. Лаурель, конечно, не отпустила бы меня таким образом. Она всегда держала меня на коротком поводке. Потом я догадался, что картины были намеренно перемешаны, чтобы мне достались действительно стоящие. Это было смело. И это было удивительно, поскольку показало мне, что если проявить изобретательность, то все может получиться. Происшествие с картинами был первым осознанным звоночком, еще слабым и неуверенным, но мне и его хватило. Как будто судьба всунула мне в руки ниточку и насмешливо отошла в сторону, чтобы проверить - сумею ли я воспользоваться случаем и не оборву ли нить. Я уцепился за эту ниточку со всей силой отчаявшегося человека. Я почти не огорчился, когда дорогие картины неожиданно попав ко мне в руки, так же неожиданно уплыли из них. Хотя я должен был расстроиться – ведь это была единственная на тот момент возможность финансового прибытка. Но я думал только об удивительной смелости «неведомого» помощника. Я говорю «неведомого», но, разумеется, я догадался, кто это был. Она словно ткнула меня носом в очевидное: заявив своим поступком, что под лежачий камень вода не течет, что дорогу осилит идущий. Нет, я конечно много раз себе говорил все эти умные вещи, но у меня никак не хватало духа на что-то решиться. В то время я уже постиг суть договора моего братца с Лаурелью. Помню, меня охватил ужас при мысли, что все, вся ее свита, прекрасно понимают, зачем я при ней, и все относятся к этому как к обычному делу. Для моего человеческого разума это было не понятно. Но потом, когда я подобрался ближе к пониманию бессмертия, я понял, что моя жизнь для них всего лишь миг в бесконечной череде столетий. Если я прихлопну комара, я не задумываюсь о его чувствах. Все зависит от точки отсчета. Если у тебя в запасе вечность – жизнь маленького смертного ничего не стоит, тем более, если эта жизнь может продлить твою собственную. Среди кошмара, наполненного лихорадочными поисками, маленькая девочка представлялась перстом судьбы. Я беззастенчиво воспользовался силой, которую она дарила мне. И на тот момент думал в основном только о себе и своей незавидной участи. Сколько тебе тогда было? Десять, да, наверное, десять лет. Стало быть, теперь – девятнадцать… Ты, без сомнения, стала еще красивее… Я пытался ответить чем-то таким же стоящим и настоящим, но боюсь, мои попытки не шли ни в какое сравнение с тем, что дарила мне она. Когда я смотрел в её глаза или слушал разгневанные тирады, читал такие милые искренние письма, мне и в самом деле казалось, что я могу свернуть горы – осталось только нащупать тропу, по которой я победным маршем протопаю к этим самым горам. Тогда то я и подумал, что она может помочь мне, она сможет удержать меня, её искренняя и чистая привязанность, детский восторг, которые сквозили в её глазах, обращенных на мое лицо. Я совсем не думал, чем эта привязанность может обернуться для неё. Такая мелочь, как наличие чувств отличных от дружбы (а что ещё я мог питать к маленькой девочке столь явно одинокой и брошенной, будучи старше неё практически на четырнадцать лет?), как-то не приходило мне в голову. Как котенок, к хвосту которого злые дети привязали консервную банку. Бедняга пытается убежать от этого невероятного грохота за спиной и не может, а вокруг слышен только смех и улюлюканье. И тут появляются ласковые руки, которые отвязывают эту банку, и у котенка не хватает разумения, чтобы понять, что прежде чем он будет свободен, он исцарапает руку помощи до крови. Милая, я старался не обижать тебя, хотя, наверное, совсем без этого не обошлось. Я стал думать, как мне передать свою просьбу, ведь я не мог сказать прямо, открыто попросить помощи. Я решил присылать ей книги, надеясь, что она о чем-то догадается, что-то разузнает, а что-то поймет сама. В ней тоже есть дар – она умеет внушать надежду, она способна дарить жизнь своим фантазиям, если очень этого захочет. А потом случилась эта невероятная пантомима. Знаешь, у каждого человека бывают минуты величайшего вдохновения. И не важно, артист он или нет, убелен сединами или только-только делает первые шаги в этом мире. Говорят, что в таких случаях человек движется так, как ведет его Бог. Я не религиозен, но мне думается, что тогда в тот момент внутри тебя сиял божественный свет. Ты была не красива – это не то слово, ты была невероятно, невозможно, ошеломляюще ослепительна. Твоя игра, нет, это нельзя назвать просто игрой, это была жизнь, выраженная в акробатических трюках и жестах театральной пантомимы, таких, казалось бы, смешных и нелепых. Я видел и слышал только тебя. Да, именно слышал. Каждое твое движение – кувырок, поворот головы; руки, то поднятые в горестном, то сжатые в молитвенном жесте – все это было невероятной музыкой подлинного чувства, понятого и прожитого опыта. И Пьеретта, подарившая тебе красное бумажное сердечко, ... это было моё сердце. Ты – в смешном черно-белом балахоне Пьеро, с куцей шапочкой, скрывавшей твои дивные волосы, выбеленным лицом и огромной черной слезой – ослепила меня до боли. Мне так хотелось обнять тебя, чтобы через объятия передать свой восторг и упоение. Слова казались мне такими блеклыми и жалкими. А осознание того факта, что в этот самый момент я, вероятно, влюбился в девочку одиннадцати лет, едва не добило меня совсем. Разумеется, я легко убедил себя в том, что это было воздействие искусства и не более того. И восхищение, которое могло бы заставить меня бережнее отнестись к тебе, такое робкое и слабое, замёрзло, как одинокое дитя в холодной колыбели. Довольно продолжительное время после этого я метался между совестью и своим интересом – победил интерес. Смерть по-прежнему маячила у меня на горизонте, и я все еще пытался сопротивляться. Мне нужна была её сила, её уверенность, её фантазия. К тому моменту я стал очень сильно полагаться на неё. Я не допускал мысли, что детское обожание, которое сквозило в её взгляде, когда она смотрела в мою сторону, может стать чем-то большим и серьёзным. «Все пройдет и забудется» – так уговаривал я свою совесть. Это не всегда удавалось, часто она щипала и корила меня довольно чувствительно, думаю, что некоторые синяки и ссадины на сердце не прошли до сих пор. Взглянуть иначе на эту дружбу заставила меня её бабушка. Конечно, она была права – продолжая дружбу, я потворствовал подростковой влюбленности и приманивал беду. И дело даже не в преследовании Мортона…. До того момента я даже не думал: а что если она вдруг взглянет на меня иначе, если в её глазах я предстану не просто другом, а кем-то еще…, возможно, более близким? Эта мысль вдруг привела меня в ужас. Твоя бабушка заставила меня усомниться в моих силах, в том, что даже и с твоей помощью, я сумею выбраться из расставленной вокруг меня ловушки. Впервые во мне зародились сомнения в том, что мои попытки будут успешными. И ты, потерявшая покой по моей вине, останешься одна. С этой точки зрения о своем поведении я как-то не думал. Хотя нет, впервые эта мысль пришла в мою голову, когда я прочёл её роман о приключениях Тан-Кула и его помощницы Геро. Когда от очевидного нельзя было отворачиваться. Девочка влюбилась. Меня охватил стыд, и сожаление, и много всего ещё… Я всегда старался не переходить дозволенных границ, долгое время мне вообще не приходило в голову, что можно относиться к ней иначе, чем по дружески. Это не помогло. И правда встала передо мной во весь свой рост. Как бы я ни отворачивался, ни закрывал глаза, но именно в Австралии, вдали от всего, что меня окружало раньше, я смог временно отложить свои переживания о предстоящем и, наконец, взглянуть на себя со стороны. На себя и на неё. Совершенно ненамеренно, не предпринимая для этого никаких действий, даже не думая об этом, я влюбил в себя девочку-подростка, и сам оказался влюблённым едва ли меньше. И с этим надо было что-то делать. Если бы я только заставил себя вовремя подумать о том, что может вырасти из такой дружбы – случившееся не стало бы для меня неожиданностью, наполненной сладостью и горечью ожиданий, которым, скорее всего, не суждено было сбыться. Совсем не случайность то, что десятилетний ребёнок, по сути одинокий и брошенный, живущий в семье, которая находится в состоянии развода, с матерью и отцом, которые и себя то толком разглядеть и услышать не могут – такой ребёнок неизбежно будет искать замену отношениям, которых лишён в семье. Знаем, разные умные книжки по психологии читали, только вот они не помогли в нужный момент. Когда я был в Австралии, необходимости вспоминать о ней специально не было – она и так незримо сопровождала каждую мою мысль. Куда бы я ни пошёл, на что бы ни смотрел – она неизменно была рядом, эфемерная и неосязаемая, но, тем не менее, живая и настоящая. И здесь все иллюзии, если они ещё были, растаяли, подобно куску сахара в стакане с горячим чаем. Я был влюблён и точка. Мои мысли разлетались в стороны быстрее перепуганных птиц, когда я пытался думать о том, как следует поступить. Первым моим страхом был её возраст, вторым – опасности, поджидающие её. О, теперь-то я отлично их видел и осознавал. Главной опасностью был вовсе не Мортон Лерой – стоило мне отвернуться от Полли, и вся семья успокоилась бы, решив, что с этой стороны ничего не грозит их планам. Лаурель исключительно прагматична в некоторых вопросах и ненужные кровопролития не приветствует. Главной опасностью для Полли была она сама. Я боялся не того, что она влюбилась, а того, что она не перестанет любить. Что бы я ни сделал, как бы ни поступил, какую бы линию поведения не выбрал – ничего не поможет. Все мои планы разбивались вдребезги о мои собственные желания: я хотел её видеть, я хотел говорить с ней. Где угодно, о чём угодно, но говорить и слышать её голос. И пришло время возвращаться, а как вести себя так и не придумалось. Взять с собой Мэри – лучшее до чего я додумался. Мэри нужна была не мне, она требовалась для неё. Встреча произошла. Я старался не говорить, не обращать на себя внимания ни словом, ни жестом, ничем, но я не мог заставить себя не смотреть на Полли. Все мои страхи и опасения вылезли на свет и, злорадно ухмыляясь, выстроились вокруг, мешая дышать – дело обстояло даже хуже, чем я мог ожидать. Она была не просто влюблена – это первое ещё слабое и неоформленное чувство, которое ещё может растаять под влиянием обстоятельств, – она любила. Тогда я не мог себе даже представить, на что она решится спустя всего лишь месяц...***
Недавно я прочел одну сказку. Я все время прокручиваю в голове один и тот же эпизод, вот, послушай: «…– Вы ведь знаете, чем это кончилось бы. – Нет, не знаю! Ты не любил ее! – Неправда!!! – Ты не любил ее, иначе великая сила безумства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из-за любви к ближнему. Из-за любви к родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются в небо и бросаются в самый ад из-за любви к истине. А что сделал ты из-за любви к девушке? – Я отказался от нее!»* Вот и я, я тоже отказался от тебя. Ведь это я позволил Королеве выпросить твое согласие, я оставил тебя один на один с могущественной волшебницей. И я все думаю, и думаю, и думаю. Мог ли я поступить иначе? Не мог. Я испугался? Возможно. Там, где иной схватил бы копье, подходящее по размеру или то, что подвернулось бы под руку, взгромоздился бы на коня и помчался вперёд, защищая свою даму и себя самого, – я предпочёл сломать копьё, продать коня и повернуться к своей даме спиной. Наверно дама, имея возможность выбирать, решила бы иначе, но я не позволил ей – я выбрал за неё. По крайней мере, я мог надеяться на то, что дама будет жива и, насколько возможно, счастлива. Знаю – оправдания кажутся жалкими и недостойными, но я уже говорил, что когда дело касается тебя, я теряю и смелость, и силу, да и разум тоже. Я заключил с Королевой сделку, ставкой в которой была твоя жизнь. По условиям сделки я не имел права приближаться к тебе, я обязан был тебя забыть – и я забыл. Для всех история с маленькой девочкой, которая могла помешать планам Королевы, ушла в небытие. По крайней мере, Мортон больше не пытался тебя убить. Краем уха я слышал хвастливые речи Себа. Удивительно, но он, кажется, и в самом деле тебя любит. Никогда бы не подумал, что он способен на любовь к кому-нибудь кроме себя. Надеюсь, он будет беречь тебя… Выиграла ли ты от такого поворота событий – не знаю, выиграл ли я – не думаю. С твоим уходом на моем пути словно погас огромный фонарь, теперь вокруг меня нет совсем ничего. Уже четыре года тьма, словно вечно голодный прожорливый пёс следует за мной, куда бы я ни пошёл. Она бродит вокруг меня, скалится, призывно скулит и ждёт, когда я оступлюсь, чтобы накинуться, вцепиться железными челюстями и уже не выпустить до самого конца. Однако, я пока ещё держусь ведь у меня есть друзья. И этим я тебе обязан. Любимая. Как бы мне хотелось увидеть тебя, ловить настроения, которые мелькают на твоем лице как легкие облачка, когда ты сердита или недовольна чем-то. Прикоснуться к твоим роскошным волосам, серебристым как капельки росы в свете утренних лучей. Твоя улыбка – еще один лучик, кокетливый и милый до невозможности уместить оба эти чувства в своем сердце. Но я боюсь даже подумать о возможности такой встречи – меня сжигает страх при мысли, что высказанное, оформленное словами желание станет явью, превратится в реальность под воздействием дара жестокой Королевы. И я увижу тебя, но увижу в последний момент. И тогда я не смогу сделать последние несколько шагов, меня придется толкать в спину – мне бы этого не хотелось, это как-то унизительно, ты не находишь? Ну вот, я передал бумаге свою душу и почти не боюсь. Теперь я хотя и не беспечален, но, по крайней мере, спокоен. А мое письмо исчезнет вместе со мной и тебя не потревожит. Прощай, родная, будь счастлива и прости меня. Завтра тридцать первое октября, точнее – уже сегодня. У меня остался ещё один день…