Бумажный кораблик

Светлые пряди падают на лицо, скрывая глаза, и кончики пальцев покалывает от желания прикоснуться. В высоком стакане молочного коктейля осталось совсем немного и Плисецкий без интереса возит искусанной трубочкой по дну, с приглушенным шаркающим звуком. Времени уже, наверное, за полночь и в помещении, кроме них, только нетрезвый парень, уснувший щекой в миске с салатом. Странно, что никто из персонала даже внимания на это не обратил. Но, может, у них тут это норма. Отабек не в курсе. Он вообще редко бывает в подобных забегаловках. Тонкие пальцы Плисецкого пробирает нервная дрожь и Отабек старается не думать о причинах ее возникновения. Как и о том, почему вообще, звезда фигурного катания, Юрий Плисецкий в одиночестве шатался среди ночи по злачным районам города. - Жрать хочу, - вот и все, что он сказал. Наверно, везти его сюда было не лучшим решением, но это единственное заведение, которое работало круглосуточно в этом районе. По крайней мере, других Отабек не знал, даже если таковые и имелись. И без того уставшие глаза болят от слишком яркого освещения. Диваны, обтянутые алой обивкой, расплываются кровавыми пятнами на фоне светлых стен, и Отабек трет опухшие веки. Сонная продавщица за стойкой кидает на них неодобрительный взгляд и, смахнув засаленной тряпкой крошки со столешницы, уходит куда-то в глубь подсобных помещений. Спящий парень начинает храпеть, и этот звук раздражает и так натянутые до предела нервы. Отабек и сам не знает откуда это напряжение. Оно появилось в тот момент, когда в свете фар показался далекий силуэт. Он не узнал его с расстояния, сбавил скорость просто из соображений безопасности. И только поравнявшись с незадачливым пешеходом увидел знакомую толстовку, белеющие в темноте длинные пряди и злой отчаянный взгляд, как у дикого звереныша. А Юрий его сразу узнал. Даже странно. Потаращился пару минут и выдал только: “жрать хочу”. Теперь вот сидит уже битый час и словно мечтает утопиться в картонном стакане с дурацким коктейлем. А идиотом себя чувствует Отабек, готовый всю ночь проторчать в затхлой забегаловке на окраине, под храп какого-то пьянчуги, на жёстком скользком диване, просто ради извращенного удовольствия смотреть на тонкий профиль и стискивать кулаки, чтобы ненароком не коснуться наверняка холодных пальцев. - Сука мрачная, - говорит Плисецкий тихо и раздраженно, и Отабек вздрагивает от неожиданной фразы. Первая мысль, что это ругательство в его сторону. Он сделал что-то не так? Как-то выдал себя? Может, слишком пристально смотрел? - Знаешь, Виктор - настоящий мудак. – истерзанная трубочка отбрасывается прочь и Юрий устало откидывается на спинку, скользя задницей до самого края сиденья. Отабек выдыхает скопившееся напряжение и пожимает плечами. Он плохо знаком с русским гением, не ему судить. - Но когда он на льду… он бесподобен, да? – впервые за весь этот странный вечер Юрий поворачивается в его сторону, глядя прямо в глаза. Взъерошенный и уставший, только на дне темных зрачков полыхают яркие злые огоньки. Кажется, еще секунда и они превратятся в настоящее пламя. Отабек чувствует этот жар где-то глубоко внутри, под кожей. - Молчишь? Молчание - знак согласия. Ну да и хер с ним. И свинью свою пусть забирает! Кольца? Свадьба? Да ради Бога! Пусть хоть потрахаются посреди катка в качестве произвольной программы! Блядство! – От удара кулака хлипкая столешница ощутимо вздрагивает и отставленный в сторону стакан, подпрыгнув, заваливается набок. По темному пластиковому покрытию растекается белесая лужица. Начинает ощутимо пахнуть молоком и карамельным топпингом в противовес тяжелому запаху табака и перегара. Юрий поджимает бескровные губы и хмурит брови. Отабек смотрит на недовольную гримасу на точеном лице и пытается угадать, что вызывает его недовольство в большей степени: учиненный беспорядок или то, что он так и не допил свой коктейль? - Ты тоже бесподобен на льду. – Парень, спящий в тарелке вдыхает салатный лист и, громко чихнув, просыпается. Юрий хлопает длинными ресницами и всматривается в лицо Алтына, словно ища подвох. - Братаны, закурить не найдется? – хрипит спросонья измятое лицо, маячащее где-то за спиной. - Изыди, гнида, – шипит Плисецкий, не разрывая зрительного контакта. Шипит словно подзаборный кот, кажется, еще чуть-чуть и шевелюра на голове дыбом встанет от негодования. Несчастный пьянчуга что-то бурчит себе под нос и, бросив на столик пару измятых купюр, уходит, звякнув напоследок колокольчиком, болтающимся над дверью. На звук выглядывает официантка и, не увидев новых посетителей, снова удаляется восвояси. Кажется, Юрий хочет сказать что-то еще, но так и продолжает молчать, покусывая губы. Запускает ладонь в растрепанные волосы, приводя их в еще больший беспорядок. Лица почти не разглядеть за льняными прядями и в кончиках пальцах, с уже знакомым покалыванием, отдается желание прикоснуться, провести вдоль всей длины, а потом заправить светлые прядки за ухо, обнажая острую линию скул и прямой, ничем не скрытый взгляд. И это не самое уместное желание. Ведь мальчику всего пятнадцать. Им еще выступать на одном катке. Еще бороться за победу. Очень неразумно. Вот только ладонь уже ощущает тепло чужой кожи, а между пальцев струится мягкий шелк. Белая-белая кожа Юры тут же покрывается румянцем, что растекается яркой краской по лицу. Жар чужого тела опаляет. Отабек скользит рукой по волосам, не давая себе времени раздумывать, просто перебирает длинные пряди, оглаживая четкий контур лица и, наконец, заправляет волосы назад, так, как ему и представлялось, прикасаясь подушечками пальцев к алеющей ушной раковине, мазнув легким касанием по тонкой шее, там, где колотится неровный, частый пульс. Юрий смотрит на него потерянно, почти испуганно, и кажется хрупким. Ломким. Словно тончайшее стекло. Дуновение ветра и разобьётся на осколки. - Ты бесподобен как на льду, так и вне его, - сейчас эти слова кажутся самыми верными из всех. Отабек не мастер речей и подбадриваний, но в данный момент он, как никогда прежде, уверен в том, что говорит. Может быть, он и не прав вовсе, и это все сплошная ошибка. Но теперь уже как-то все равно. Юрий, быстрыми нервными движениями, комкает в ладонях броскую алую салфетку. Руки ходят ходуном как у заправского алкоголика, и Отабек накрывает холодные пальцы своими, отбирая истерзанный клочок бумаги. Юрий вцепляется в его ладонь, всматривается в темные глаза. - Почему? – у Плисецкого все еще растерянное выражение лица и румянец неровными пятнами, а во взгляде бушующий океан. Только и остается, что тонуть. Отабек наклоняется ближе, чувствуя тепло чужого тела. Стискивает в ладонях хрупкие запястья. Прижимается лбом к чужому лбу, словно хочет поделиться каждой мыслью, каждым острым чувством. Юрий стискивает зубы и материт сам себя. К чему все это? Что он делает в этом месте с этим странным человеком? Надо оттолкнуть, встать и уйти. Ну подумаешь обменялись кольцами эти два идиота, что теперь? Ему-то какое до этого всего дело? Гран-при этому свинтусу и свадьба с Папой Римским не поможет выиграть. Уж он-то позаботится об этом. Не стоило нестись, сломя голову, неведомо куда. Не стоило садиться на байк к этому казаху. Толку от того, что он мечется, как неприкаянный? Все, что ему нужно, это выиграть чертово гран-при и забыть обо всем. Но все равно не выходит. Встать и уйти. Вот что он должен сделать. А вместо этого только сильнее стискивает пальцы, вцепляясь в постороннего, по сути, парня, мертвой хваткой. Словно он сможет удержать его на плаву, не дать захлебнуться в собственных мыслях. - Просто потому, что это ты. – Отабек говорит совсем тихо. И внутри что-то лопается, с оглушающим звуком, бьющим по перепонкам, и спертый воздух застревает колючим комком в сжавшемся горле. Алтын смотрит прямо и открыто. Без подвоха. Без лжи. Говорит так просто. Между ним и Виктором вселенная, настолько они непохожи друг на друга. На смуглой коже легкий румянец. Юрий тянет ладонь к лицу, прикасаясь пальцами к теплой коже. Словно хочет удостовериться. Живой. Настоящий. И теплый-теплый. То лопнувшее нечто оседает рваными ошметками где-то под ребрами. Вот он, этот взгляд, который он так мечтал увидеть. Правда, совсем в других, неприступных, холодных глазах. Отабек отстраняется прочь и Юра зажмуривается до цветных точек перед глазами. По телу пробегает дрожь и на плечи опускается тяжелое тепло. Плисецкий ощупывает потертую кожу и, приоткрыв глаза, смотрит на свисающие по бокам длинные рукава и язычок молнии, что поблескивает на фоне темной подкладки. - Ты замерз, – говорит Отабек, пожимая широкими плечами и снова садится совсем близко. От куртки едва ощутимо пахнет терпким одеколоном. Алтын угрюмо молчит и шелестит салфеткой, а потом бесцеремонно хватает Юру за запястье и натягивает на палец дурацкое кольцо, кое-как скрученное из салфетных обрывков. Ошметки внутри болят. Даже дышать не получается. В панорамные окна заглядывают первые рассветные лучи, расцвечивая все вокруг в монохромные цвета. Только аляповатые диваны яркими пятнами пестреют на общем фоне. Юрий чувствует, как стынут пальцы, только теперь осознавая, что и правда чертовски промерз, слоняясь несколько часов по улицам в одной толстовке и тонких кедах. Если он схватит простуду, Яков его по льду миллиметровым слоем раскатает. Вот только в данный конкретный момент как-то совершенно наплевать. На гран-при, на Якова, на Виктора с его ручной свинкой. После бессонной ночи в голове полный сумбур. Отабек гладит его затылок и вниз по позвоночнику бежит электрический ток. Юрий выдыхает рвано и быстро, жмуря слезящиеся глаза. Кожа горит огнем и он знает, что уже наверняка сравнялся по цвету лица с этой безвкусной обивкой. Чужое дыхание опаляет чувствительное местечко за ухом, спускается ниже, к изгибу шеи, пробираясь за ворот рубашки, и сильные пальцы сжимаются на бедрах. Отабек перебирает светлые пряди, прикасаясь осторожно, едва дыша. Вдыхает пряный аромат кожи и цветочный запах шампуня. Сухие губы касаются рта, быстрым, целомудренным поцелуем и Юрий тянется за ускользающей лаской, как утопающий за спасением. - Пойдем. Я отвезу тебя домой. Официантка все еще смотрит на них неодобрительно, но теперь Юра чувствует себя неловко под этим взглядом. Вдруг она видела их? Видела то, чем они занимались? Лицо все еще пылает, на голове полный кавардак. Куртка Отабека теплая и тяжелая, велика ему на добрых несколько размеров и в ней он выглядит маленьким и жалким. Плисецкий ненавидит выглядеть жалким. Не терпит этого чувства по отношению к себе. Но сил уже ни на что не осталось. Глаза слипаются. А внутри тепло и спокойно. Мотоцикл мчит их по пустынным улицам спящего города и гул мотора кажется измотанному сознанию прекраснейшей из колыбельных. Отабек высаживает его у отеля. Остается только тепло куртки, так и оставшейся висеть грузом на плечах, и ощущение цепких пальцев на подбородке. Волосы снова лезут в глаза, застилая обзор, и Юрий зачесывает их пятерней назад. На зацелованных губах глупая улыбка. А на тонком пальце броский алый ободок из бумажной салфетки.