Желание, которому суждено сбыться

* * * В преддверии Рождества две трети команды АНКЛ практически насильно заставили своего начальника устроить им всем небольшой отпуск. В конечном счете ведь и злодеи тоже уходят на покой, чтобы встречать праздник в компании родных и близких. По крайней мере, их нынешняя цель как раз этим и занималась, отбыв на частный остров, куда агенты не могли попасть при всем желании. Именно эти радостные события так вскружили голову американцу, что мужчина и не заметил, как одним едва морозным лондонским утром в их общем с напарниками номере стало гораздо свободнее и легче дышать. Габи задумчиво листала утреннюю газету, вольготно устроившись на диване, делая небольшие глотки крепкого кофе из аккуратной чашки. Наполеон торжественно прошествовал в ванную, привел себя в порядок: ведь прошлой ночью он позволил себе провести несколько часов в компании очередной невероятной блондинки, жаждущей забыться на некоторое время в связи с ссорой с ее благоверным. — Габи, а где наш ярый поборник морали? — не сказать, что Соло очень много общался со своим русским напарником вне рабочего процесса. Они со временем просто притерлись друг к другу, со стороны американца даже были некоторые попытки сблизиться больше, но ничем существенным это не закончилось. После Стамбула они практически полностью исключили всякого рода вторжение в личное пространство друг друга. — Ты, кажется, уже последние крупицы сознания в ту блондинку вложил. Сегодня уже двадцать четвертое. Он улетел рано утром, еще до того, как ты соизволил вернуться в номер, — немка пыталась их помирить только в самом начале, но быстро сдалась, не желая спорить с двумя взрослыми мужчинами, на которых она совершенно не имела рычагов давления. Ее, как и Курякина, раздражала манера Соло проводить свободное время в праздных связях с разными женщинами, но приходилось мириться с этим, скрипя зубами. — Да? И надолго он? Я хотел приготовить роскошный рождественский ужин, — и с чего бы этому русскому вздумалось уезжать перед началом праздников. Вроде КГБ тоже несколько замораживает свою деятельность на это время. — Ты вообще слушал хоть кого-то последнюю неделю? Кроме друга в своих штанах, естественно. Он уехал на праздники к родственникам. И он говорил тебе об этом три раза, а ты каждый раз кивал. Не знаю, что там у вас случилось, но после Стамбула все стало еще хуже, чем было вначале. Девушка не скрывала своего раздражения, поэтому приняла стратегическое решение отгородиться от столь нежелательного разговора газетой, практически полностью скрываясь за серыми страницами. Соло нахмурился, стараясь припомнить нечто подобное, но в голове то и дело проскальзывали только мысли о нескончаемом потоке красоток в его постели. Он отрывался как мог, стремясь наверстать упущенное. * * * Вечер следующего дня Наполеон Соло встречал в гордом одиночестве. И дело было совершенно не в том, что в отеле не осталось ни одной свободной женщины, которая была бы не прочь провести время с очаровательным ловеласом. Американец задумчиво смотрел в окно, где люди предавались веселью в ожидании самого важного часа. Теллер удалилась на какой-то прием с одним из своих кавалеров, оставив мужчину в гордом одиночестве. Никакого рождественского ужина, только ресторанная еда, которую Соло все же заказал себе, так как спускаться вниз не было никакого желания. Этот праздник представлялся ему совершенно не так. Оставалось только устроиться на широком подоконнике и предаться воспоминаниям. В Стамбуле все шло совершенно невероятно. Наполеон и подумать не мог, что работа в команде принесет столь щедрые плоды, а его коллеги смогут развеять скуку тихих вечеров. В принципе все закономерно шло к тому, чтобы в один из таких вечеров, которые Габи предпочитала посвящать хорошей выпивке в своей спальне, это все-таки произошло. Курякин не пил, а вот Наполеон, кажется, выпил больше, чем следовало бы. Для него так и оставалось загадкой то, как русский не сломал ему шею после их первого поцелуя. И дело было не в отсутствии женщин, а в странном желании самого американца нарушить еще хотя бы один строгий запрет. Он не должен был спать со своим напарником, к которому, наверное, никто до этого не относился так трепетно и жадно. Ведь для Соло все эти советские нормы были чужды, его не волновал ссыльный отец и опустившаяся мать. Наполеону просто нравились эти невероятные голубые глаза, полные недопонимания и недоверия, пока он в исступлении целовал чужие с трудом поддающиеся губы, стремясь доказать, что это не очередная проверка на прочность. Наутро все было даже лучше, чем можно было бы предположить. И Соло получил негласное разрешение иногда касаться своего напарника более жадно, чем это было позволено другим. К чести самого американца, он и не планировал все это как мимолетное развлечение. Ему нравились стабильность и напор, с которым они вжимались в тела друг друга жаркими турецкими ночами. Но ведь все хорошее когда-то заканчивается. Может, все дело было в его собственной трусости, ведь довериться одному человеку настолько сильно было сложно даже физически. Пусть этот человек и был неким гарантом спокойствия, а также совершенно не испытывал тяги к другим. Наверняка, Курякин все это просчитал еще с самого начала, когда только позволил американцу впервые прикоснуться к себе. Иначе то, с каким ледяным спокойствием русский покинул спальню, когда застал того в постели с очаровательной рыжей работницей отеля, было бы совершенно невозможно объяснить. Уже на следующее утро все вернулось на круги своя, они практически не разговаривали. Сначала американцу было неловко от произошедшего. Во всех своих частых романах ему еще ни разу не доводилось быть в ситуации, когда его бывший партнер застает его с новым. Любая другая точно расцарапала бы ему лицо, а может и они вдвоем бы сделали это. Женщины чрезвычайно непредсказуемые создания. Русский держался отстранено и глухо, не давая заговорить о случившемся, но при этом ничто не указывало на глубокую душевную травму. Со временем Наполеон прекратил попытки заговорить на столь щекотливую тему, они продолжали молчать и отдаляться друг от друга, пока не оказались по разные берега одной бурной и невероятно широкой реки. Работа шла довольно продуктивно, еще несколько небольших миссий завершились столь же успешно, как и предыдущие. Соло продолжал кутить и развлекаться с женщинами, ощущая странную потребность не появляться в их общих комнатах, пока коллеги не улягутся спать. Сейчас американец думал о том, что вел себя, как последний трус, а значит — сам испортил себе Рождество, оставшись в одиночестве в такой сказочный вечер. — Приезжай… * * * Рождественские праздники подходили к своему логическому завершению. Тридцать первого декабря около десяти вечера Соло задумчиво сидел за стойкой бара все того же отеля, размышляя над тем, что ушлая немка уже с новым кавалером отбыла на очередное праздничное гулянье. Самому мужчине совершенно не хотелось развлекаться, хотя очаровательные женщины вокруг него постепенно сжимались плотным кольцом, стараясь незаметно подсесть поближе. С его места прекрасно просматривалась парадная, куда то и дело заходили постояльцы, скидывали с плеч быстро тающий снег и спешили забрать ключи от своих номеров. Погода стояла по-настоящему зимняя. Розовощекие девушки весело хихикали, отогревая руки после морозной улицы. Во всей этой суете было так легко обратить внимание на высокую фигуру, одетую совершенно не по погоде. Широкие плечи неловко скинули снег, а глупая клетчатая кепка практически заставила американца неграциозно выплюнуть дорогой алкоголь на стойку бара. Мужчина быстро черканул на чеке номер комнаты, на счет которой нужно было записать траты, а затем, к превеликому разочарованию всех представительниц женского пола в баре, покинул помещение, широкими шагами преодолевая расстояние до высокой фигуры. — У нас новое задание? — было сложно поверить в то, что они встретятся так скоро, да еще и в такой час, когда совершенно ничего не располагает к работе. Хотя в данной ситуации американец был готов прыгать от восторга: практически неделя без русского обернулась для него настоящей катастрофой, заставляя тщательно переосмыслить все то, что происходило между ними. — Нет, просто Габи позвонила… — в праздничный вечер желающих работать было немного, поэтому девушка на ресепшене едва успевала выдавать ключи и принимать заказы на обслуживание в номера. Соло извлек из кармана ключ от их общего просторного номера. Хотя в голове вертелась мысль, что Теллер все же нашла ключик к сердцу русского напарника, раз он примчался после первого же ее звонка. — Пошли, у нас номер оплачен до конца праздников. Будет глупо снимать отдельный, — Курякин выглядел напряженно, но старался держаться спокойно. Мужчины вместе поднялись по лестнице, чтобы не ждать в длинной очереди к лифту. Вещи Илья сразу же поставил у стены в прихожей, но разуваться не спешил, хотя американец уже добрался до бара, собираясь выпить за возвращение. — Прежде чем ты снова перестанешь ясно мыслить, хотя я и сейчас не до конца в этом уверен… — русский говорил осторожно и медленно, словно ступал по тонкому льду еще не до конца замерзшего озера. Соло бы съязвил, если бы и сам не понимал, что говорить о своих чувствах он в состоянии только под серьезной дозой алкоголя. Если Курякин был просто закрытым и молчаливым, то американец считал себя просто трусом после всего, что натворил. — Габи вряд ли появится тут до завтрашнего вечера. Она со своим новым кавалером отправилась на какие-то гулянья с продолжением, если ты понимаешь меня. Не знаю, зачем бы ей было тебя срывать с места в праздники, — стараясь скрыть обиду шипел Наполеон. У него ведь тоже была мысль позвонить, в конце концов, у Уэверли наверняка имеется информация о том, какой номер нужно набрать, чтобы дозвониться до русского. Но он не знал, что скажет. Стоит ли просить прощения, или просто поздравить с наступающим. Американец не знал, чего ждать от коллеги, поэтому боялся этой самой реакции как никогда ничего другого не боялся. — Я знаю. Она просто сказала, что кое-кто очень скучает, — звучало это так глупо, что Илья только сильнее нахмурился, а Соло отставил стакан подальше от себя и убрал бутылку обратно в бар. С одной стороны, он был безумно рад, что Курякин сейчас здесь, практически в полночь, а вот, что с этим самым счастьем делать, американец совершенно не представлял. — И ты примчался в праздники только потому, что тебе позвонила Габи и сказала, что я якобы по тебе скучаю? И кто из нас сейчас выглядит более глупо? — стараясь защититься от накрывающих его с головой эмоций, Наполеон весь превратился в натянутую тугую пружину. Взгляд, брошенный на напарника через плечо, указал лишь на все столь же хмурую мину на лице мужчины. Русский с силой сжимал кулаки, стараясь не допустить очередного срыва. Ведь он и правда, черт возьми, бросил своих родственников, ничего не объяснив, и умчался после всего одного короткого телефонного звонка. Не спросив разрешения начальства, взял билет на самолет и вылетел первым же рейсом просто потому, что он — агент КГБ с высоким уровнем допуска и не нашлось никого выше званием, чтобы запретить ему это. Его начальник наверняка уже в курсе, что подопечный сбежал, самым бессовестным образом. Это ничем хорошим не кончится. — Тетя Зина сейчас уже наверняка расставляет на столе салаты и нарезку. Дядя Вова заканчивает настройку телевизора и расставляет стулья. Скоро придут гости. Я обещал, что приду и помогу им с подготовкой, а вместо этого, действительно, сорвался с места от одного телефонного звонка, — произносить это вслух было гораздо проще, чем Илье казалось на самом деле. Голос практически не дрожал. Пусть они и были его родственниками, последними близкими людьми, но даже в их обществе Курякин чувствовал себя чужим. — Они пригласили коллегу тети Зины по работе с дочкой. Она говорила, что это очень приличная и покладистая девушка, закончила консерваторию, а сейчас работает в школе учительницей… — А ты стоишь здесь. За тысячи километров от них. Просто потому, что тебе позвонила Габи? — Просто потому, что ты скучаешь, — со стороны это точно было похоже на какую-то невероятную глупость. Двое взрослых мужчин стоят по разные стороны комнаты, смотрят друг на друга. И тот, кто обычно никогда не затыкался — еле может выдавить из себя пару слов. А молчаливый и хмурый обычно — сейчас говорит так много всего важного и личного, что голова идет кругом. — Ты немного опоздал, Большевик. Новый год здесь уже наступил. И мы встретили его, обмениваясь взаимными колкостями, — Соло не верит в приметы. Он вообще больше любит Рождество, Новый год он никогда не праздновал особо. Пора чудес уже давно прошла. — У меня на родине до него еще практически три часа, а Рождество еще через пять дней. Да и ты не веришь в Бога. — Ты тоже… Нелепейшая ситуация и достойный ее диалог. Во взглядах обоих мелькает смятение и вместе с тем успокоение. Не так давно каждый из мужчин мог лишь надеяться на то, что не сгорит от своего чувства, которое, как оказалось — взаимно. — Мне надо в душ после дороги, — после таких откровений определенно нужна была легкая передышка, хотя даже сейчас в них верилось с трудом. Наполеон только рассеяно кивнул, лихорадочно хватаясь за телефонную трубку: они определенно проголодаются. Курякин ловко отбуксировал свой чемодан до комнаты, которую с момента его отсутствия никто не занимал. Там он быстро достал свежую одежду и ушел в ванную, пока запал на продолжение окончательно не угас. Было так тяжело признаться самому себе, сколь же сильно он мечтал именно о таком развитии событий. Кажется, со временем он даже будет готов прощать американцу некоторые мелкие интрижки. Несчастный влюбленный идиот. Соло не обязательно знать о том, как трепетно русский к нему относится. Что именно по этой причине рыжая сотрудница отеля тогда не вылетела из номера в неглиже, а сам американец не приобрел несколько довольно приметных синяков на своем идеальном лице. Такое было совершенно недопустимо. Девушка на другом конце провода торопливо принимает заказ, но просит набраться терпения, так как кухня несколько перегружена из-за огромного количества голодных постояльцев. Наполеон прекрасно это понимает, поэтому успокаивает взволнованную сотрудницу. Тем более, что им с Ильей будет чем занять себя в течение этого часа. Мысли в голове путаются от осознания того, что эта ночь, пусть с некоторым опозданием, но все же может стать невероятно волшебной. — На том конце уже давно повесили трубку, Ковбой, — в голове американского агента плавно разливался всевытесняющий вакуум, сужая пространство и время до двух квадратных метров, а единственно точной опоры в этом странном месте был несколько грубый, но такой родной уже голос Курякина. Наполеон смаргивает наваждение и тянет руку назад, чтобы коснуться бока стоящего за спиной мужчины. Пальцы касаются обнаженной, еще немного влажной кожи, а сердце пускается в пляс при одной только мысли о том, что же сейчас скрыто от глаз американца. Слишком щедрый подарок для такого плохого мальчика, как Наполеон Соло. Раскрытая ладонь скользит чуть выше, касается ребер, затем опускается к талии и бедру. Влажная кожа, скрывающая под собой тугие тренированные мышцы. — Ты ничего себе не отморозишь? — и хотелось подколоть еще кучей других способов. Слишком все это оказалось неожиданным. Соло конечно еще с Турции помнил, что его советский коллега не такой уж и невинный олененок, как Наполеону казалось по непонятной причине. Просто не каждый удостаивается чести получить доступ к тому, что скрывается за маской сурового безразличия. — Возможно, если ты хочешь потрепаться еще полчаса, — в голосе проскальзывают едва уловимые нотки превосходства. Естественно русский знает, как Соло реагирует на такие откровенные эротические провокации. По этой причине американец просто не в силах упустить из поля своего зрения ни одной короткой юбки или эффектного глубокого декольте. Это просто физически невозможно для Наполеона Соло, и его напарник уж слишком бессовестно для самого себя этим пользуется. Изящно приподняв брови и старательно закатывая глаза, американец вальяжно оборачивается к своему обнаженному Большевику, получая эстетическое удовольствие от плавных изгибов мышц. Все это совершенно необходимо запечатлеть на каком-то холсте и спрятать так, чтобы никто больше не имел возможности наслаждаться этим манящим зрелищем. Как жаль, что Наполеон Соло всего лишь превосходный вор, а не художник, ну или скульптор, тоже подошло бы. И Илья совершенно не стесняется этого неприкрытого изучения своего обнаженного тела. Самому себе он кажется несколько нескладным: слишком высоким и оттого долговязым. Однако ему ведь не с самим собой предстоит спать. Наполеон пусть и несколько ниже его самого, но зато у него более коренастое строение тела. Мышцы более рельефные, из-за чего американец даже кажется крупнее и сильнее, что на деле не так. После многочисленных спаррингов мужчины уже раз и навсегда выяснили, что при всей своей нескладности, русский оказывается победителем в любой ситуации благодаря преимуществу длинных конечностей и подготовки КГБ. Соло борется со своей природой еще несколько секунд, ему совершенно необходимо прямо сейчас прикоснуться к горячему телу напарника. Он хочет провести раскрытой ладонью по мерно вздымающейся груди, ощутить короткие светлые волоски, которые почти незаметны, что не скажешь о его собственной растительности, против которой Илья никогда не возражал, совершенно не брезгуя целовать и вылизывать все без исключения эрогенные зоны любовника. Пиджак с жилетом быстро отправляются на спинку стоящего рядом стула, пальцы тянутся к галстуку, когда чужая ладонь перехватывает запястье, сжимая чуть сильнее, чем нужно, но это не приносит дискомфорта. Для Соло по сей день оставалось загадкой, как Илья мог вести себя столь скованно во время его с немкой непродолжительного флирта, как мог скрывать свою такую требовательную и нетерпеливую натуру. Наполеон и сам всегда предпочитал порывистых и ненасытных любовниц, так как любил быстро сбрасывать накапливающееся за время работы напряжение. Как со всем этим справлялся Курякин было совершенно непонятно. — Кажется, для начала, мне следует принести свои извинения? — русский бросает на мужчину несколько удивленный взгляд, а затем снова возвращается к пуговицам на рубашке. Он действует очень быстро и осторожно, стараясь не испортить дорогую сорочку, которой Наполеон несомненно дорожит, как и всеми своими остальными вещами. — Мне не следовало тогда развлекаться с той рыженькой… — договорить первое за долгое время искреннее извинение американцу не дали, что, несомненно, было весьма возмутительно. Выразить свое недовольство удалось только путем активного сминания кожи на чужих обнаженных плечах, пока его собственный рот был подло нейтрализовал напористым поцелуем русского. Рубашку пришлось стягивать наощупь, попутно отвечая на откровенные провокации чужого языка. А ведь им еще нужно каким-то чудом добраться до спальни. Курякин угрожающе рычал словно дикий голодный зверь, не желающий отпускать свою жертву, стоило Наполеону только попробовать избавиться от брюк самостоятельно. Его распяли на кровати в его собственной спальне, и сцеловывая с губ тихие стоны, русский мучитель нарочито медленно расправлялся всего лишь с ремнем. Пришлось терпеть, покорно изображая из себя такое отзывчивое бревно. И пускай в нижней позиции сам Соло не видел ничего позорного, однако полного бездействия терпеть не мог. — Твоя активность конечно очень приятна, но может все же позволишь принять участие? Все же происходящее и меня касается… — Нет. Безапелляционный отказ как-то совершенно не настраивал на приятный лад. Пусть тело и горело в предвкушении долгожданного соития, но в голову стали заползать всякого рода безрадостные мысли о том, что со стороны русского это может оказаться весьма изощренная месть, хотя в такое верилось и с большим трудом. Дорожки обжигающих поцелуев плавно очерчивали ребра и грудь. Илья использовал полное подчинение напарника на полную катушку, целуя и покусывая все то, что так долго ревновал к каждой женщине, что прошла через постель американского ловеласа. И не сказать, что Соло был против такого жадного к себе обращения. Его не слюнявили влажными женскими поцелуями, а в каждом прикосновении раскрытых ладоней чувствовалась сила и жажда доминирования. Остатки одежды валялись на полу непрезентабельной кучей, но у американца совершенно не было желания высказывать свои претензии. Ведь так случилось, что его рот снова был втянут в жадный социалистический поцелуй, пока пальцы осторожно, с немалой долей издевки, скользили между ягодиц. Курякин то и дело соскальзывал губами к чувствительному местечку за ухом, из-за прикосновения к которому Наполеона пробивала крупная дрожь, и он сам неосознанно расслаблялся, впуская в себя пальцы любовника. Наверное, если русский подберет правильный темп этих поцелуев, то Соло сможет достичь пика без дополнительной стимуляции. А может дело в его небольшой щетине, которая слегка колола кожу, но все это было так естественно и приятно, что только подстегивало. — Большевик, хватит… — такой напор и открытость пугают. Снова. Соло загнанно дышит и старается слегка отстраниться, чтобы дать себе немного пространства, но Илья снова безапелляционно прижимает его к кровати. Американцу жарко — у него в заднице все еще хозяйничают длинные пальцы, которые осторожно поглаживают чувствительный сфинктер как снаружи, так и изнутри. Это сильно мешает сосредоточиться. Потрясающе гибкие пальцы. — Все хорошо, — Курякин успокаивает сухими поцелуями и объятиями. Он убирает пальцы, отстраняется и сам, подтягивая ягодицы американца к краю кровати. Головка проскальзывает внутрь очень легко, а Наполеон блаженно стонет. — Просто хочу в этот раз убедиться, что никто больше не сделает ничего подобного, — русский входит легко, закинув ноги напарника себе на плечи, задает необходимый угол и напор. Черт, это просто восхитительный новый год. Соло с некоторым опозданием осознает, что весь его мир снова начинает сужаться до границ спальни. За окном все еще слышен гомон толпы, последние радостные выкрики праздного населения Лондона. Илья над ним скользит медленно и неспешно, придерживая тяжелые мускулистые бедра. Так удачно, что у этой постели такой высокий матрац: русский стоит на полу, лишь чуть согнув ноги в коленях, чтобы иметь возможность двигаться так, как ему самому хочется. Наполеон смотрит в потолок и тихо блаженно постанывает — он сорвал весь голос в первые несколько минут и теперь ему просто душно от всего происходящего. И тем не менее, нет никакого желания останавливаться. Только Илья может довести его до такого состояния полной и бесповоротной усталости, выжать еще до того, как оргазм накроет с головой, заставляя каждую клеточку тела содрогаться в личном море непередаваемого удовольствия. Каждое движение окутано невероятной леностью, Соло так неспешно обхватывает пальцами основание своего члена, хотя он до самого последнего момента уверен, что его остановят. Курякин еле заметно улыбается, склоняясь ниже, чтобы осторожно поцеловать американца, которому же совершенно без разницы, сколько еще продлится все это. Наполеон чуть морщится, когда горячие капли семени начинают застывать на его бедрах, неприятно стягивая кожу. Пальцы с какой-то маниакальной одержимостью все еще сжимают собственный член, в тщетных попытках продлить удовольствием еще хоть немного. С Ильей всегда было хорошо, слишком хорошо. Особенно, если учесть тот факт, что даже ни с одной женщиной Наполеон никогда не чувствовал себя столь разобранным. Его мягко целуют в щеку, спускаются по шее к ключицам, а дальше губы разрывают контакт с кожей и возобновляют его уже гораздо ниже. Курякин жадно ведет языком между слегка напряженных ягодиц. Чужие ноги все еще покоятся на его могучих плечах, а сам русский сидит на мягком ковре, самозабвенно водя языком то вниз, в сторону копчика, то вверх — к поджимающейся мошонке. Он кружит в расщелине, надавливает на податливую растянутую мышцу, целует и посасывает все еще тугое колечко, заставляя американца тяжело дышать и нетерпеливо ерзать на влажных от их общего пота простынях. — Илья… это уже слишком… — Не слишком, пока мне этого хочется. Или ты не отключился, — пусть лучше Соло утопает в удовольствии, пусть тихо стонет от вновь накатывающего возбуждения. Курякин не может позволить себе лишиться этого всего во второй раз. Тогда он точно сломает пару хребтов подвернувшимся под руку несчастным. Наполеон исступленно облизывает губы, наслаждаясь каждым движением юркого языка внутри себя. Стук в дверь слишком раздражающий и нежелательный. Русский осторожно снимает со своих плеч ноги напарника, оставляя того валяться на кровати. Искать свою одежду по всему номеру кажется нет никакого времени, так что Илья подхватывает любимый халат Наполеона и на ходу его запахивает. Соло нехотя перебирается вглубь постели и прикрывается одеялом. Не то, чтобы он стесняется своего тела. Только не перед Ильей. Но сейчас в помещении несколько прохладно, а так не хочется, чтобы эйфория покидала слишком рано. — Кажется, девушки из-за тебя снова подрались, Ковбой, — американец только слабо фыркает, недовольно вскидывая брови, когда Курякин возвращается в спальню вместе с едой в его распахнутом халате. — Не мог взять любой из ванны? Почему именно мой? — кажется, американца мало заботит, что несколько милых горничных поругались пока решали, которая из них привезет очаровательному постояльцу ужин в номер. И конечно же победительница не ожидала увидеть в дверях высокого блондина в халате того самого американца. Соло слишком лень сейчас ругаться. Не после того, что сделал Илья для них обоих. — Как ты смотришь на то, чтобы договориться с Уэверли о смене гражданства? Я не особенно заинтересован в работе на ЦРУ, а у тебя теперь тоже не все так гладко с начальством, — Илья забавно морщит нос, чтобы затем скользнуть губами по ушной раковине любовника, ласково обхватывая мочку уха. Он еще слишком изнежен пост-сексуальными играми. Соло хочется любить, а не обсуждать с ним дела. — Позвоним ему завтра, — одеяло оказывается отброшенным куда-то в сторону, а русский снова замирает над своей жертвой, едва касаясь губами пылающих от предвкушения скул. — А я и забыл, какой ты ненасытный. Хочу сзади, — Курякин хмыкает, но послушно разворачивает американца на живот, заставляя упереться в матрац коленями и локтями. Он снова впускает свой язык так глубоко, как Соло ему позволяет, дразнит и смачивает, чтобы услышать блаженный стон облегчения, когда Наполеон сам покорно насаживается на приставленный к анусу член. — А потом хочу в ванне… — Илья осторожно покусывает широкие мужские плечи, придерживая слишком разошедшегося любовника, прежде чем с силой толкнуться как можно глубже, выбивая из легких воздух и заставляя повалиться на кровать. — Ах…