Мы дыханием рисуем на стекле Жизни наши в танце теней.
Год 364 Истинного Исчисления
* * *
Ярость ливня разбивается о стекло, бури вой обращается дробью. Звенит графин, коснувшись подноса. Стекает по стакану кристально чистая вода через край, не спеша. Оживает блеск серебра новыми бликами, в новых смыслах своих памяти всплеск пробуждая. …Бронза, железо. Лязг. Мерцание. Криком расходятся страх, кураж, ликование… За окном льёт без умолку, без пощады. Гремит грозно, ретиво, чернотой туч осаждено небо, оттеснено. Город вдалеке размыт в прозрачном полотне, холодеет приближением ночи вечер предосенней поры. …Пот и кровь. Всполохи пламени и льда хладные уколы. Оклик-наставление издалека. Шёпотом брань – вокруг… Книг ряды утопают в вышине, в темноте. Полумраком окутаны залы. Редеет шелест страниц, гаснут лампы, затихают шаги. …Испуг. Задор. Решимость. Злость. Предвкушение… Тонкие губы коснулись стакана – осторожно, медленно, но изливается вода на поднос. Слишком много… …Гама. Напора. Неумолимости. Требований… В созвездии мутных очертаний на глади оконной взор напряжённый выхватывает маленький силуэт. Сапфировых очей негодование, цепкость, глядят на себя, в себя – большие, незрелые. Дрожит худая рука. От гнева? Бессилия? Испуга? Неверия? …Воспрепятствовать. Поглотить – выпад за выпадом, удар за ударом. Но – истончается магический щит. Хриплый выдох. Сдавленный вдох. Раньше срока тает заслон. Всего бы минуту, всего бы на миг заставить застыть часы… Колючею лозою вьётся мысль, пронзает слишком прыткий, гибкий разум, рассредоточенный усталостью в сей час. Возможно ли отгородиться? Позабыть? Исполненное мрака удивление слов, лиц, их настороженность – на имени клеймом, полученном от каждой из сторон, неудовольствию верхов едва не в такт. Однако боли отпечаток, всколыхнувшей душу, лишь отражение в ясном взгляде синих глаз. Молчание – единственный ответ. Покорность есть согласие – кивком. Таланту важно ублажать надежды, ожидания, планы, что брошены с высот, открытых мастеру, но не ученику. Иное трудно счесть приемлемым всем тем, кто призван на тропу магических искусств, любому промаху – высокая цена, однако в этот день он прогремел подобно грому, шторму. Неугасаемому дару вопреки, и знанию, и опыту наперекор. В самоуверенности виден страх. От гордости – повеяло досадой. …Не удержать внутри. Впервые. Вдруг. Их жизни пишут красным на песке для тех, кто выстоял, последнее письмо… Оплошность магу будет прощена – и таково веление Владыки. Но равнозначна ли ошибка ей порой? …Как много изумления в их глазах… – Одному Владыке Кайросу известно, что на тебя нашло! Зачем ты нарушила правила боя? Ты должна была укрывать наш отряд барьером. Только укрывать, поглощать им урон, а не отражать в противника! – услышан близко по-старчески дребезжащий альт, угрюмый, но вдруг теплеющий любопытством. – И ведь никто тебя этому пока ещё не учил… Определённо, ты совершила прорыв, но чего это будет стоить? На миг отражение пришедшего яснее легло на стекле: высокий, тощий, с сутулой спиной и слабостью плеч. За капюшоном серым не разглядеть лица. Шевелится – дрожит? – блестящий сединой короткий треугольник бороды. Боязливое "Кайрос" повторено почти неслышно вновь. Он кажется… растерянным. Надломленным. Владыка Кайрос… Имя, что пронизывает мир. Воззвание к жизни. Наказание и Дар. Всесильное, великое, бессмертное, оно внушает всюду трепет, страх священные. Тускнеет недовольство в синеве очей. – Нельзя так халатно относиться к своей силе и выказывать легкомыслие ограничениям! – резкий тон поколеблен волнением. – Пусть тебе всего девять, Далила, но ты – не просто маг, а очень одарённый маг, и оттого тем более не имеешь права вести себя как дитя. Не хватало ещё… Молчание вдруг. Затем, неразличимо что-то бормоча, он потирает веки. – Учитель Килан? – полупустой стакан застыл в руке, почти у самых уст, и полнится тревожною задумчивостью взгляд. Она впервые видит своего наставника таким – обескураженным, смятенным. – Поспешим, – махнув свободною рукой безвольно, другой он крепче сжимает узорчатый посох. – Тебя хотят видеть. Неистовее грохот грома за окном, и рассекают молнии воздушные пространства, однако вспышкой озарённые окрестности по-прежнему тёмные, мрачные пятна на залитом ливнем стекле. Недостижимо далёким чудится новый день.***
Кабинет Старейшины не дремлет допоздна – день за днём, с приходом солнца, – окружённый суетою поисков, наказов, дел, но сегодня, в этот тёмный час, здесь вдруг сделалось едва ли не безлюдно. Брошен отовсюду любопытный взор с осторожностью, сомнением. Не упомнить ни имён, ни голосов, только несколько знакомых черт – бытие, желанное для всех. Оттого, в сей миг взволнованная шёпотом, чудится зловещей тишь, и опущенная на плечо рука учителя, её робкое и неумелое тепло, цепкость этих узловатых пальцев, что привыкли прикасаться лишь к пергаментам, ингредиентам, склянкам, вызывают не покой, но страх. – Покорность и повиновение, кто бы что там ни говорил, не равнозначны. Этого не понять разве что дуракам и рабам. Но рабы и дураки – разве не одно и то же? – мутен и рассеян взгляд его. – Далила? Ни слова. Лишь кивок в ответ. Вздохнув, учитель Килан отворяет дверь – так медленно, будто… …во сне. …Сплетение грязных рук. Звон цепи тяжек – не на их запястьях. Не разорвать оков?.. Далила дёргает головой, без надобности смахивая чёлку. Песчинки сыплются на серый кафтан, оседают на мраморный пол… Нет места снам, и быть не может, но всё же то, что впереди, подобно полусну. Она переступает непривычно сумрачный порог. Густым, подвижным мраком застлан кабинет. Так ярок на столе огонь свечей, но выхватить не в силах учёное убранство стен. Луч света из приёмной, удлиняя тени, провозглашает пустоту, однако там, в конце, у самого окна два силуэта – две фигуры, – как смоляные призраки во тьме. Тих и спокоен между ними разговор. Старейшины сутулая спина прямится исключительно упрямо – и крайне тщетно, по обыкновению своему. Вот только оттого ли предстаёт поклоном, лишённым раздражения, важности и спешки? Взор синеглазый, ясноокий с сокрытою опаской к второй фигуре обращён: огненно-золотистым сиянием посох-молот гостя поигрывает на стене, стекле, тяжёлых шторах – однако вовсе не касается его. …пишут красным на песке… …слишком много... Угадывая в очертаниях образ, вычтенный из книг, Далила сдерживает страх, но будто каменеют ноги. Следом – чуть увереннее поступь, вопреки, но румянец нездоровый красит щёки, холодеют ладони… Ремень тканой сумки, посох цвета серебра крепче сжаты в дрогнувших руках, но в стремлении достичь самоконтроля ускользнула образов и времени прямая нить: ни Старейшины здесь боле, ни учителя, не услышан их слог, не раскрыт его смысл. Секунды столь быстрые, сколь мучительно вечные – и путь к невозможному, фантазией выписанный, отрезан щелчком замка. Она стоит поодаль – так, как до́лжно. Пред ним – в повиновении, в покорности? Один на один. "…но чего это будет стоить?" Тягуч мрак и холоден. Беспощадны биение ливня, марши молний и гроз за окном. Никому не увидеть, никому не услышать, никогда не узнать всего… …всего бы минуту… …тает, тает заслон... Силуэт выплывает навстречу, не спеша обернувшись. Замерев против воли на вдохе, она отрывает свой взгляд напряжённый от узоров ковра. Всюду ровное, но подвижное полотно из безмолвных теней, как морская волна за волной, и, вздымаясь мерно и тихо струйками дыма, превращается в лёгкий чернильный туман. Он ничуть не скрывает тёмной, богато украшенной мантии, но более всего видна, пребывая в контрасте, пепельно-белая маска, обрамлённая куколя алыми полосами. Строг её лик, но бесстрастен – ощутимо всем телом и духом проницательное внимание, что сокрыто металлом. Далила с трудом не делает шаг назад. – Ты знаешь, кто стоит перед тобой. Утверждение с оттенком вопроса звучит негромко, однако отчётливо. Равнодушна благозвучного голоса, богатого обертонами, холодная глубина. Недостижимая для человека, она наполняет комнату, словно вода – просачиваясь повсюду, безбрежная как океан. Слишком короткий кивок – не сразу, в ответ. Недостаёт почтения, но – как учитель Килан учил – неточность поклоном исправлена. – Адъюдикатор Тунон, Архонт Правосудия, – сказано без запинки то, что ожидает услышать высокий гость. – Советник Владыки. Он неподвижен, статуе подобно, он словно пуст, и чувству Далилы открыт лишь не слабеющий взгляд, устремлённый сквозь Маску. "…не отражать… …дуракам и рабам… …не имеешь права вести себя как дитя". Обуздан насилу порыв паники – натренированная годами практик, плеть воли крепка, – однако глубоко внутри лихорадочен предположения танец не о судьбе своей, но о чужой. Их мало встречено на пройденном пути: от мимолётной череды знакомств до тех, чьи сделались насыщенными смыслом имена, оставили свой, зачастую мелкий, знак. И среди них на долгую секунду застыли безымянными отец и мать – двух образов неровный, хрупкий лик, необычайно мутный от отсутствия. Шесть лет неколебимого безмолвия – ни весточки из дома, ни письма. Что есть семья? Не вспомнить, не взрастить, но вместе с тем нет ни разлуки, ни любви, и в этот час лишь неразборчивой надежде верен разум – навеки избежать внимания Суда. Быть может, в самом деле, другому уготовано оно? Отброшено темнеющее размышление вмиг. Виною сердце сковано за наговор – беззлобной и постыдной слабости чудовище из снов, – однако более всего слышна в груди тревога. Не о себе. О них. Но, что бы ни было в грядущую минуту, Далила пристальнее смотрит на него, старейшего из слуг Владыки. Правитель Северной Империи, Архонт, Советник, Судия, – он кажется не человеком вовсе, но в человеческом обличии существом, законам времени, природы не подвластным, исполненным потусторонней силы до краёв. Могущества и воли исключительный шедевр. Бесплотный дух, окутанный материей, чья принадлежность никому неведома. Неповторимый артефакт из древних, некогда утраченных, эпох… Подобны ли ему архонты из нынешнего дня и дней минувших? Он огибает стол неспешно, стопами не касаясь тверди. Клубится гуще, медленнее из-под его одежд чернильное и беспросветное немое марево теней. Архонт парит, погибели подобно, и, шаг его встречая взором, как будто невозможно ни сбежать, ни скрыться, ни крепко-накрепко сомкнуть очей. Далила ёжится внутри всем существом своим, но любопытством вытеснен слепой, животный страх. Необъяснимое, таинственное существо, пронизанное магией насквозь, великой мощи проводник и монумент – здесь, на окраине земли в отшельничьих угодьях тех людей, которым суждено дотронуться её, последовать за ней, но не объять ни разумом, ни телом, ни душой. – Суд наблюдал за тобой, Далила, ученица гильдии Оберегающих, – хладнокровия преисполнено каждое слово, весомо. Он возвышается над ней, чуть голову склонив. …Но – вспышка вдруг. Барьера взрыв немыслимый. Не удержать. Не обратить. Вонзаются нещадно в плоть россыпь затупленных стрел и сплетённое колдовство. Стеклом застывшие десятки глаз – и удивления, и боли мертвенные зеркала. Умолк повсюду крик, осталась только песнь – дождя и ненасытных чёрных птиц. Противоборству мыслей, чувств невольно предался рассудок, но, сдержанное в глубине, оно едва ли ускользнуло от Судьи. По-прежнему непроницаем лик его, но чудится настойчиво чутью, как будто тишина, царящая вокруг, своей необычайной пустотой изобличает то, что так усердно скрыто – не утаиться ничему в потёмках человеческой души. Вновь в сердце закралась вина… и сожаление, вопреки. Законами Владыки не вернуть их жизней, и лишь одним из всех законов можно подарить шанс искупления тому, кто оступился, преступив черту. Далила поднимает взор. Не разгадать намерений Судьи, но будто ожил интересом взгляд, закованный в металл – совсем чуть-чуть, едва заметно. Надежде повод дан воображением? Или подкормлен первозданный страх? – Твои таланты и достижения впечатляют, но более – тот потенциал, которым ты наделена. Несомненно, он представляет определённую ценность, отчего неудивительны попытки Гильдии умалить его, дабы сохранить в своём ведении. Ты способна принести немалую пользу, – вдруг звучит похвала, ничуть не содержащая эмоций, но в голосе овеянная толикой мягкости. – При всём уважении к Оберегающим, твоё пребывание здесь – расточительство для Империи. Потому данным мне Владыкой правом я, Адъюдикатор Тунон, Архонт Правосудия, призываю тебя на службу Суду. Ты станешь Вершительницей Судеб – хранителем Мира Кайрос, гарантом порядка и справедливости, – если тебе окажется под силу пройти обучение. Это большая честь… и долг, от которого освобождает только смерть. Не выражая боле ничего, он ждёт. Покойна гладь кругом, и Маски строгие, точёные черты как прежде холодны. Всё вдруг потеряно в тени, отброшенной призывом, и время, данное на размышление, выбор – самообман, ничто. Жест доброй воли – обещание свободы, но только головы от плеч. Жизнь переменится вновь так, как пожелает Кайрос, и поворот судьбы, от прошлого отличный лишь в деталях, повторит суть его. Однако новый путь, под дланью столь могучего, загадочного существа, – быть может, самый верный ключ ко множеству замков. Она боится сделать шаг вперёд – и предвкушает. Охвачена вопросами, но в рассудительном сомнении сомкнуты уста. Как верно говорить? Что ожидать? Чего не делать вовсе?.. – Тогда, с вашего позволения, я начну собирать вещи, – слог вежлив, осторожен, и почтителен поклон. Кивает ей в ответ Судья, с присущей положению степенностью. Маски ледяная белизна как будто обретает незначительный, но тёплый оттенок… Однако то, вероятно, не более чем обманчивая игра света и тени. – Я даю тебе шесть дней на разрешение всех дел, после чего твоё обучение начнётся незамедлительно. Подготовься к своей новой жизни в стенах Суда как следует, – он обращает взор к двери. – Можешь идти. Свет хрупкой нитью лёг на пол, как будто указуя путь, и, словно в дозволении, отступила мгла. За приоткрытой дверью слышен разговор – Старейшины, наставника негромки голоса, – и ощутимо то, как в поздний для приёма час привычно опустели стены. Всё прежнее вокруг – от сизой простоты до хаотично сложенных вещей… Однако за спиною, у порога – вздымается чернильным дымом полумрак.***
Ступая в холл оплота Правосудия, она едва ли верит собственным глазам, в восторге позабыты все тревоги. Смиренность и величие, могущество и власть – всё выглядит невероятным. Необъятным. Столь грандиозным и снаружи, и внутри, как видный издали Дворец. Монументальным и бессмертным полотном из строгих, лаконичных, но изящных форм. – Далила, не отставай. Она не сразу слышит слово Вершительницы Судеб, разглядывая выстланный дорожкой алой путь. Чуть осторожно поднят взгляд, к колоннам, где развеваются два разных полотна: два знака – два герба – Империи Владыки и Суда, златою нитью на кромешно чёрном. Немного торопливо задирает голову в попытке прикоснуться взглядом к потолку и рассмотреть рельеф, затем – спешит дотронуться рукой резных дверей, но осечён смущением порыв. Из окон узких, но высоких, через прозрачное стекло день ранней осени теплом вплетается в начищенный до блеска белый, чёрный мрамор и в вытравленный золотом орнамент, однако неизменны их холодные тона. Пересекая не спеша двусветный зал, задерживает на фонтане-обелиске взгляд – чуть звонок блеск воды, подобно серебру, – и там, над ним, сквозь купол видно небо. Тут людно, но, сколь ни было бы суетно, повсюду правит чистый и безвременный покой… С трудом отказываясь от желания присесть на краешек скамьи и наблюдать движение дня, вновь за руку берёт Вершительницу Судеб. Ладонью детской крепче сжата взрослая ладонь, но то, что из дороги долгой, изнурительной вдруг превратилось в полный сказки сон, – не растворилось вовсе, не переменилось: нет кельи серых стен вокруг, нет паутин на потолке и деревянных ставней, нет ветхого, заставленного фолиантами, стола. Она в действительности здесь, в одном из величайших мест, словно сошедшем с картинок прочитанных книг, и ожидает высокой аудиенции. – Интересно, тут все чувствуют себя ничтожно маленькими и мимолётными или только я одна? – послушно следуя наверх, Далила аккуратно прикасается к перилам. Вершительница за улыбкой сдерживает смех: – Не говори об этом Архонту Тунону. Очередной вопрос застыл, подобно вдоху, на устах. Пустой и озарённый солнцем коридор – ещё один виток пути. Но там, в конце, последняя из всех дверей – столь тёмная, как полуночный час. Бездонна тишина. За чётким эхом собственных шагов как будто громче слышен голос, что живёт внутри, и каждый шорох, стук подошв здесь чудится отсчётом – единственно правдивой мерой всех вещей. На неподвижных стражей осторожно брошен взгляд – на чёрные мундиры, не оправленные золотом… "…Тебя заберут не для охоты на погибелей и не сделают частью чьей-то очередной карманной армии. Рад…" Учитель хлопает легонько по плечу, с улыбкой, однако в том впервые место есть тоске. "…Но и жизнь в Суде Тунона вряд ли похожа на нашу". Почти не слышен сиплый выдох. "Лучше бы всё осталось, как было". Двустворчатой двери бесшумный ход лёг вытянутой и густою тенью, тенями опустилось на лицо движение толпы. Всё волей собрано в одно. Почти. Почти запомнилось, как следует молчать. Почти уверена, что за восторгом не забыться правильным словам. Почти готова слушать и внимать со взрослой вдумчивостью. Она сбавляет ненароком прыть, переступив порог – под взором Маски, устремлённым с высоты, – и поднимает чуть с опаской взгляд к единственно недосягаемой из всех трибун. Чернильно-чёрной, смолянистой бездной тьма стелется вокруг Судьи, не повинуясь ни земному свету, ни небесному, лишь тает, медленно вздымаясь, дымом, и кажется, найди тому весомую причину, смогла бы поглотить весь свет. – Вершительница Аделина, – эхом разлетаясь по простору, звучит мистичнее, глубже бесстрастный голос Архонта. – С возвращением. – Ваша Честь, – почтение и сдержанность в приветственном кивке. – Вершители Судеб. – Твоя вестовая птица опередила наши тревоги, сестра, – побритый наголо немолодой собрат с повязкой серой на глазу второй прищурил, словно улыбаясь; чуть хрипловат его, приятный слуху, баритон. – Но не утолила жажду подробностей… – …которой, разумеется, свойственно чувство своевременности, – вторгается изящно в разговор другой, едва не старец; морщинистое, тонкое лицо обрамлено прямыми прядями волос – седыми, точно пепел, и блестящими, как шёлк. – Далила, – меж тем, непроницаем Маски строгий лик. – Твоё время пришло. Она кивает, молчаливо отозвавшись. Последняя минута. Последняя черта. Осталось выступить вперёд. Безоговорочно принять. Судья и шестеро Вершителей его внимательно взирают с кафедр на преклонившее колено хрупкое дитя, – которое, помедлив, чтит повиновение. Перед Архонтом? Силой, что не побороть? Или судьбой, вновь изменившей суть? За каждым словом данного обета темнеет, точно пропасть, под ногами мрамор – потусторонней и могучей воли полотно, покров в обличии кромешной черноты. Однако в ней царит не смерть, не разложение, не зло, но лишь покой, не знающий границ, безмолвие – и очистительный, безликий хлад, который порождает пустота. Далила давит любопытство и восторг. Ровнее, чётче льётся слог согласием. Утрачен страх, и здравым опасениям наперекор впервые стало ощутимо нечто, что подобно радости, желанию улыбкой встретить новый путь. Узнать его до самого конца. – Да будет так, – провозглашает Судия, и стук, единожды изданный посохом-молотом, разносится звонкой, пронзительной нотой власти закона... …Последняя, скрепляющая договор, печать.