Вересковые пустоши

Богатству вовсе я не рад; Кто любит — тот смешон; Желанье славы и наград — Красивый глупый сон. Молюсь я не затем, чтоб влезть Своей молитвой в рай: «Оставь меня таким, как есть, И мне свободу дай!» К концу подходят быстро дни — Прожить их не спеши; Что жизнь, что смерть — всегда храни Спокойствие души. Эмили Бронте

За окном купе, освещенного мягким светом единственной лампы под потолком, медленно смеркалось. Прохладный летний вечер смело окутывал лёгкой дымкой простиравшиеся за горизонт вересковые пустоши, которые в свое время очаровали ни одного талантливого английского писателя. Прислонившись к дребезжавшему стеклу, Тина поймала себя на мысли, что этот на первый взгляд унылый пейзаж наводит на нее щемящую сердце сладостную тоску и дарит ей чарующее умиротворение. По всему телу растеклось нежное тепло, и она вдруг ощутила себя маленькой частичкой большого и прекрасного мира вокруг, что заставило ее улыбнуться пустоте купе и окутанной сумерками природе Уэст-Йоркшира. Ей всегда чудилось, что именно это и чувствовали сестры Бронте, глядя на болотистые просторы родного края с мелкими вкраплениями сиреневых цветов. Теперь же и ей выпала честь прикоснуться к этому прекрасному чувству, пусть кончиками пальцев, пусть легко и почти невесомо, но все же прикоснуться… Тина тяжело вздохнула, заметив вдалеке очертания уютной деревни, и принялась вслепую закреплять на пышной прическе аккуратную черную шляпку. Она всячески старалась избегать своего отражения в стекле. У нее не было сил смотреть на себя в траурном платье, которое делало ее старше, уродливее, несчастнее… Тина поджала губы, припомнив свое бледное лицо в зеркале тем утром, когда она поняла, что Ньют, ее любимый Ньют, уехал из их огромного печального дома в Лондоне, чтобы не вернуться больше никогда. Проведя несколько недель в состоянии, близком к забвению, Тина очнулась в одно мгновение, получив прямо в руки хрустящий белоснежный конверт со знакомым адресом отправителя в углу. Судя по восторженным восклицательным знакам и запачканным чернилами полям, маленькая деревенька Торнтон* приняла новоиспеченную чету Ковальски весьма радушно. Тина очень боялась, что сестра, привыкшая к шумному Нью-Йорку, зачахнет среди серых пейзажей старого света, но все устроилось неожиданно хорошо. К её большому облегчению, яркая и эмоциональная Куинни была рада семейному счастью в английской глубинке. Перебравшись в 1926 году в Британию в качестве миссис Скамандер, Тина принялась хлопотать о прибытии на Туманный Альбион и Куинни. Мысль о разлуке с сестрой, самым близким и родным человеком, была ей невыносима, да и Куинни была в большом предвкушении от возможной перемены в жизни, так что все сложилась как никогда удачно. «Не могу поверить, что скоро отправлюсь в плавание! Никогда в жизни не плавала ни на чем, кроме той маленькой лодочки, на которой катал нас дядя Энтони в детстве! Боже, я в таком предвкушении, Тин-Тин! Я уже собрала чемодан, набила под завязку, пришлось перевязать сургучом. Кстати, как одеваются англичанки? Черкни хоть пару слов! Я не переживу, если на меня буду тыкать пальцам на улицах и шептать что-то вроде „Боже, посмотрите на эту американку!“ Нет, я этого просто не переживу!», — писала она в одном из самых радостных по содержанию писем после отъезда сестры. Благодаря связям Ньюта переезд Куинни оказалось устроить несложно, а вслед за ней на остров прибыл и Якоб, который просто не мог отпустить «свою коричную булочку» так далеко совсем одну, что было ужасно романтично и вполне ожидаемо. Куинни чуть не сошла с ума от восторга, увидев его на пороге дома Скамандеров — они с Ньютом до последнего держали в секрете от своих дам сердца его приезд. Бедная Голдстейн-младшая чуть было не упала в обморок от переизбытка чувств, если бы не Якоб, который подхватил ее на руки и перенес через порог как невесту. Тина с доброй завистью, колющей сердце, наблюдала за нежностью, которой так естественно и красиво делились между собой Куинни и Якоб. Глядя на Ньюта, она понимала, что никогда в жизни не сможет получить от него подобной ласки, но она была готова жить только ради его робкой улыбки, блеска глаз и веса его руки, поддерживавшей ее под локоть. Она любила его несмотря на его скромность и сдержанность, зная, что в глубине души Ньют полон к ней самых нежных и удивительных чувств, которые только может испытывать мужчина к своей женщине. С лязгом и гулом поезд тяжело остановился на пустующей станции, представлявшей собой широкую платформу и хлипкий домишко, так называемый «вокзал». Тина подхватила саквояж, открыла дверь и вышла наружу. Липкая летняя прохлада уже распахнула для нее свои объятия, но златовласая Куинни оказалась проворнее.  — Тин-Тин! — воскликнула она, обнимая Тину так крепко, что у той затрещали кости. — Никуда больше не отпущу тебя, моя любимая зануда! Сестры звонко рассмеялись, а затем расцеловались в обе щеки, оставив друг другу алые метки губной помады. От Порпентины не укрылись значительные и весьма приятные перемены во внешнем облике Куинни. Миссис Ковальски слегка поправилась и значительно от этого похорошела. На щеках у нее горел румянец, глаза искрились, а с губ не сходила довольная улыбка. Казалось, что то состояние счастья, в котором она пребывала все это время с момента переезда с мужем в Торнтон, теперь достигло пика и буквально разрывало ее изнутри, отчего она не могла спокойно стоять на месте. Она дергала плечами, теребила ремешок сумочки, а каблучки ее легких зеленых туфель отстукивали ритм модного в те годы танца. Это ее проявление радости было безумно очаровательным и заставило Тину наконец осознать один важный факт — она теперь со своей семьей. Она дома.  — Ты прекрасно выглядишь, Куинни, — призналась Тина, когда они вышли со станции и направились к машине, у которой их ждал Якоб.  — Я говорю ей это как минимум три раза на дню вот уже последние пару лет, — усмехнулся мистер Ковальски, подкрутив усы. — Здравствуй, Тина! С того дня, что они виделись последний раз, когда они с Куинни отправлялись два года назад из Лондона в Торнтон, он ни капли не изменился. Все такой же полноватый и добродушный парень с хорошим чувством юмора. Тина была искренне рада увидеть его. Ей сейчас катастрофически не хватало неловких, но чертовски смешных шуток этого весельчака.  — Здравствуй, Якоб, — Тина обняла деверя и позволила ему забрать у нее тяжелый саквояж со всеми своими вещами. Загрузив сумку в багажник, Якоб прошел на место водителя и завел мотор, не забыв помочь дамам усесться на заднем сиденье, чтобы они могли немного пощебетать на пути к дому. Тина взяла сестру за руку и улыбнулась. Как же ей не хватало тепла этих нежных рук, которые так напоминали ей мамины! Куинни вообще была очень на нее похожа. Такая же мягкая, улыбчивая, ласковая. Тина была не такой, сколько себя помнила. Была ли она в отца, ей не известно, но она предполагала, что обладала характером того серьезного мужчины со старых фотографий. По крайней мере, её натуру и образ мысли сложно было назвать чисто женскими. Именно поэтому она часто прислушивалась к чуткой сестре, которая обладала не дюжей интуицией и могла без проблем читать людей вокруг как открытые книги. Вместе они составляли идеальное сочетание холодной логики и жаркого чувства. — Дела идут в гору, — говорила Куинни. — Люди здесь очень консервативные, но дружелюбные, так что мы, пусть и не без труда, но все же сумели завоевать их доверие. У нас здесь довольно много добрых друзей. Надеюсь, что вы понравитесь друг другу. — Я тоже на это надеюсь, — отозвалась Тина с лёгкой улыбкой. Они проезжали холмистые долины, поросшие симпатичным на вид сорняком. Постепенно по обеим сторонам начали появляться низкие домишки, огороженные хлипкими заборами. Тина смотрела в окно, внимательно слушая историю о том, как соседский мальчишка пытался собрать их сливы в саду, но сорвался с забора и упал прямо в куст крапивы. Пейзаж, совершенно незатейливый, завораживал её именно своей простотой. Этого и жаждала её душа — человеческой простоты. Житейских историй, тепла доброй компании, сельских видов, дышащих размеренностью. Ощущения семьи, в конце концов. Тина мечтала об этом всегда, несмотря на свои высокие амбиции. Она свято верила, что сумеет совместить совершенно противоположенные друг другу понятия, такие как головокружительная карьера и счастливый брак, потому что знала, что нет ничего невозможного. Осознание собственного провала разрушило её уклад. Это уничтожило фундамент её веры в саму жизнь. Ей фактически пришлось искать себя заново, искать новую Тину, и эти поиски привели её в Торнтон, провинциальный городишко, который на время ослаблял цепкую хватку жуткого почти безотчетного страха на её горле. Она надеялась, что эти пейзажи, тепло рук сестры и уверенность Якоба за рулём будут действовать как лекарство — медленно, но верно. Главное только не пропускать приёма, и она быстро пойдёт на поправку. Автомобиль подскочил на переезде с сельской дороги на мощеную булыжником мостовую. Тусклые огни освещали широкую главную улицу, по боком которой расположились банк, бакалея, шляпный магазин и другие важные места для встреч горожан по утрам. Тина читала вывески и даже могла разглядеть хорошенько несколько витрин, так как Якоб вдруг стал ехать очень медленно. — Что-то не так, дорогой? — обеспокоенно пискнула Куинни. — Там Боб машет рукой, — ответил Якоб. — Сейчас уж узнаю у него, чего ему надо и поедем, тыковка. Машина остановилась у обочины, и к ним приблизился сутулый худощавый мужчина, явно уже отсчитавший полстолетия. — Вечер, Якоб, — прошамкал он наполовину беззубым ртом. — Миссис Ковальски, мисс, — Боб снял кепку и поклонился дамам на заднем сиденье. — Что стряслось, Боб? — спросил Якоб с такой интонацией, будто прекрасно знал ответ на этот вопрос. — Да все то же, — печально ответил старик. — Мальчишка опять заплутал, бедняга. Надо бы помочь, Якоб. Жалко его, небось сам не знает, где он да что. А ночи сейчас холодные, сам знаешь. Якоб устало покачал головой. — Конечно, — сочувственно ответил он. — Сейчас только отвезу женщин домой, возьму фонарь и сразу к вам. — Мы как и обычно будем в конце Уэствилл-лейн**, у дома Мэриэла, — пояснил старик, почесав затылок и сдвинув кепку на глаза. — Договорились, — кивнул Якоб. — Приду через минут десять, так что не уходите без меня. — Нет, что ты, — сказал Боб. — Ну, бывай, ждём тебя. Доброго вам вечера, милые дамы. Старик зашаркал прочь, а Якоб вновь завёл мотор, тяжело вздохнув. Куинни заметно помрачнела, скрестив тонкие кисти рук на круглых коленях, и печально улыбнулась сестре, слегка дернув при этом плечами, словно бы извиняясь. Тина поджала губы, пытаясь проникнуться трагичной атмосферой ситуации, но испытывала, к сожалению, только иступляющее недоумение. Пока она терялась в догадках о том, что же такого ужасного могло случиться, чтобы ввергнуть таких жизнерадостных людей, как Куинни и Якоб, в печаль, автомобиль затормозил на подъездной дорожке около симпатичного двухэтажного коттеджа с изящной вывеской «Волшебная булочная семьи Ковальски». Тина улыбнулась новому дому, в который она влюбилась с первого взгляда. Украшенные яркими цветами балкончики кристально чистых окон с салатовый занавесками ничем не отличали пекарню, расположившуюся на первом этаже, от верхней части здания с расписанными розами резными ставнями, где обитала чета Ковальски и где предстояло жить Тине. Это было тем пристанищем, где сами стены лечили все недуги. — Булочка моя, вы тогда ужинайте без меня, — хмуро сказал Якоб. — Если мальчик придёт к нам, ну вдруг, то позвоните его отцу, он сейчас верно опять с ума сходит. — Конечно, милый, мы сделаем все, что нужно, — Куинни поцеловала мужа в лоб и обняла. — Найди бедного потеряшку, мой герой. — Надеюсь, что мы отыщем его быстрее, чем в прошлый раз, — ответил Якоб, потерев переносицу, — и ему не придётся спать в лесу. Куинни жалостливо всхлипнула и смахнула слезинки с длинных ресниц. Тина настороженно наблюдала за супругами и постепенно начинала осознавать всю серьёзность положения. Кто этот потерявшийся ребёнок? И почему его ищут уже не в первый раз аж целой деревней? Якоб прошёл в пекарню через главную дверь, чтобы забрать из подсобки фонарь, а сестры направились к заднему ходу, чтобы попасть в дом, который оправдал все ожидания Тины. Куинни буквально одним своим присутствием создавала в месте, где ей доводилось жить, уют и душевное тепло. Казалось, она даже хлев сможет превратить в настоящий дом, в который будет приятно возвращаться. Тина огладила приятную на ощупь малиновую обивку кресел, протянула босые ноги к ловко растопленному сестрой камину и наконец расслабилась, разглядывая море статуэток, фотографий и эстампов на стенах, столиках и полках. Все тяжёлые мысли отпустили её голову, а чёрные чувства покинули сердце. Она знала, что это ненадолго, что они вернутся, но в тот момент она была готова принять этот факт ради мгновения хрупкого покоя. — Пирог с мясом и грибами, специально к приезду моей Тин-Тин, — прощебетала Куинни, осторожно ставя на столик поднос с тарелками, вилками и огромным блюдом. — Налетай! Тина съела огромный кусок, а затем под пристальным взглядом сестры каким-то чудом умудрилась затолкать в себя и второй. В желудке сразу стало тяжело, тепло и чертовски приятно. Она распласталась в кресле и смотрела на огонь, слушая музыкальную болтовню Куинни, которая в один момент замолчала. — Я слушаю, Куинни, ты не думай, — улыбнулась разомлевшая от сытной еды, жара огня и хорошей компании Тина. — Мне больше нечего рассказывать, — пожала она плечами и печально улыбнулась. И тут до Тины дошло. — С мной все в порядке, Куинни, — ответила она с вымученной улыбкой на вопрос сестры, который она так хотела, но боялась задать. — Я уже меньше плачу и вообще… Я честно чувствую себя лучше. Куинни глубоко вздохнула, так своеобразно озвучив ту истину, которую они обе прекрасно знали. «Если бы все было так, как ты говоришь, то ты никогда не поменяла бы шумный Лондон с кучей возможностей на захудалый городишко в Уэст-Йоркшире, даже из сумасшедшей любви к романам Бронте». — Я говорила тебе, что сдала дом в аренду? — спросила Тина, чтобы разбить напряженную тишину. — Очень милая пара. Только недавно поженились. Думаю, скоро будут и детишки. Она резким движением смахнула со лба непослушную прядку. Куинни кивнула и поджала губы. — Ты ведь не планируешь возвращаться в Лондон, верно? — спросила она, глядя на носки домашних туфель. Тина вздохнула и отвернулась. Она не могла смотреть в лицо сестры, на котором была написана неутешительная правда её положения. — Не планирую, — её голос прошелестел как последний листок по осени. Куинни молчала, Тина поддерживала. Часы тикали, отсчитывая терпение женщин. Первой сдалась младшая Голдстейн. — В таком случае, — улыбнулась Куинни, — тебе нужно дело. Негоже молодой и умной девушке бездельничать. Пусть у нас тут, конечно, не большой город, но и тут нужны умные и активные работники. Тина слушала сестру и не верила, что все это происходит именно с ней. Её поддерживают, её опекают, её любят. В порыве чувств она подскочила с кресла и рухнула на диван рядом с приятно удивлённой Куинни, которая тут же заключила её в объятия. — Спасибо, — прошептала Тина, зарываясь носом в её золотые волосы. — Не за что, — она очертила лицо сестры лёгким движением руки. Так раньше делала мама перед сном. Ей этого не хватало. — Давай я помогу убрать посуду, — предложила Тина в надежде забыть этот неловкий момент в их беседе. Они прошли на крохотную кухню, которая была похожа на игрушечную. Куинни постаралась сделать её максимально удобной для себя и как можно более симпатичной, и Тина могла поклясться, что ей это удалось. Гарнитур цвета светлого ореха, розовые обои в тропических цветах, посуда исключительно в нежно-голубых тонах — миссис Ковальски просто не могла иначе. — Кстати, насчёт работы, — продолжала Куинни, ставя на зажженную конфорку чайник, расписанный мелкими ромашками, — ты ни за что не пойдёшь на почту! Там помереть со скуки можно! И в банк я тебя тоже не пущу. Мистер Уикхем, управляющий, такой мерзкий тип. Разводился три раза. А ты у нас девушка видная, так что пусть идёт лесом, от греха подальше! — Куинни! — воскликнула Тина, блеснув смешинками в глазах. — С каких это пор ты сделалась такой деловой? — С тех самых, — отмахнулась Куинни, погруженная в раздумья, а затем вдруг хлопнула в ладоши и подпрыгнула, заулыбавшись. — Я знаю! Как же я могла так туго соображать! Пойдёшь к мистеру Грейвсу! Он как раз ищет новую секретаршу. Его прошлая давеча упала с лестницы и сломала шейку бедра, так что её забрали к себе дети, в Китли***. Да и ей, сказать по правде, давно было пора на пенсию. Восемьдесят шесть лет — это тебе не шутки. А он мужчина порядочный и крайне обходительный, что бы там не говорил Якоб! Так что ты его не слушай. Тина поджала губы, дабы сдержать хулиганскую улыбку. — Могу предположить, что он до кучи ещё и чертовски привлекательный, раз так сильно не нравится Якобу, — сказала она, принимая из рук сестры чашку ароматного чая. — Не то слово! — засияла Куинни, хихикнув. — По нему вся женская часть деревни сохнет, но он кремень. — Неужели не нашлось в Торнтоне красивой партии такому завидному жениху? — саркастично хмыкнула Тина, делая обжигающий горло глоток. Куинни в мгновение ока изменилась в лице. Печать боли и печали отразилась на её лице, погасив блеск глаз и стерев румянец со щек. Тина тут же пожалела о своих словах. Все же правильно говорят, что у женщин язык без костей. — Он потерял жену несколько лет назад, — сказала Куинни тихо. — У него остался сын, Криденс, тот самый мальчик, которого отправился искать Якоб и остальные. Бедный ребёнок был так потрясен смертью матери, что его рассудок помутился. Я не врач и не знаю, что конкретно с ним стряслось, но у него раздвоение личности, и во время того, как им владеет вторая натура, он может быть… опасен. Как для других, так и для себя. Очень часто он сбегает из дома по причинам вполне понятным: Криденс боится, что вторая личность завладеет им и навредит отцу. Однако мистер Грейвс больше переживает, когда он сбегает, чем когда впадает в припадок. Сын для него вся жизнь, и он никогда его не оставит. Какая женщина захочет взвалить на свои плечи заботу о таком ребёнке, каким бы привлекательным не был его отец? Жар стыда сжигал Тину изнутри. — Прости, Куинни, — прошептала она. — Я не знала. — Мы сами долгое время не знали, — печально улыбнулась Куинни, ободряюще сжав руку сестры. — Однажды ночью мы услышали в пекарне шум. Не знали, что и думать, поэтому решили спуститься и посмотреть. Там мы и нашли бедного Криденса в тонкой рубашке и домашних штанах, босого. И это в середине марта! Он весь дрожал и плакал навзрыд. Мы напоили его какао и накормили печеньем, и он уснул на диванчике в гостиной. Утром за ним приехал мистер Грейвс, ни живой ни мёртвый. Никогда не видела человека в таком состоянии. Он словно бы был весь в сыне, ничего вокруг не замечал. Затем они уехали, но спустя неделю все повторилось: Криденс снова сбежал, и мистер Грейвс приехал к нам в надежде, что он у нас, но нет, на этот раз он не пришёл. Тогда Якоб предложил ему помощь в поисках, а потом потянулись и другие неравнодушные горожане. Конечно, злые языки болтают всякое, но все равно мистера Грейвса уважают и даже побаиваются. С виду он, знаешь ли, довольно суров, но на деле, если узнать его ближе, он очень хороший человек. Надеюсь, что вы поладите.  — А чем он занимается? — спросила Тина, выдержав не напряженную паузу.  — У него своя адвокатская контора, единственная в городе, — ответил Куинни, — так что понимаешь, какой он занятой человек. Он без секретарши как без рук. Сейчас он все выполняет сам, тратя на это кучу времени, что для него равносильно пытке! Ты же знаешь, что все дельцы крайне щепетильны в вопросах времени и не тратят его по пустякам. Так что завтра я схожу к нему, когда пойду за покупками и замолвлю за тебя словечко, но я даже не сомневаюсь, что ты получишь это место. Больше просто некому. Тина кротко кивнула и мягко улыбнулась. Она не знала, как в полной мере можно было выразить всю ту благодарность, что она испытывала к сестре. Все слова казались ей бессмысленными, прикосновения — сухими, а взгляды — холодными. Тина просто надеялась, что однажды она сумеет встать на ноги, справиться со всеми своими проблемами и сможет по-настоящему поблагодарить Куинни за все то, что она для нее сделала и делает.  — Ты с ног валишься, Тин-Тин, — проворковала Куинни, набрасывая ей на плечи свою теплую шаль. — Пойдем я покажу тебе твою комнату. Они прошли в маленькую спальню под крышей с широкой односпальной кроватью, застеленной пестрым лоскутным одеялом, добротным комодом с плетеной салфеткой на столешнице, пушистым ковром на полу и милыми пейзажами на кремовых стенах в горошек. Тина поставила саквояж на кровать, и Куинни включила ночник на прикроватной тумбочке.  — Ночи у нас холодные, так что накрывайся двумя одеялами, — посоветовала Куинни. — Если захочешь в туалет, то это третья дверь слева. Я оставлю тебе свечу и спички на столе, потому что обычно по ночам у нас отключают электричество. Экономия, — она виновато пожала плечами.  — Не переживай, Куинни, — отозвалась Тина. — У вас чудесный дом, и ты — прекрасная хозяйка! Поверь, я еще никогда не чувствовала себя так… хорошо. Просто хорошо.  — Думаю, что это лучшая похвала, которую я могла получить от тебя, Тин-Тин, — ответила она, крепко обнимая сестру, так как знала, что та еще не совсем готова к тому, чтобы делать первый шаг, но она поможет ей. Для этого и нужны родные. Куинни расцеловала Тину и пожелала ей сладких снов, оставив ее одну наедине со своими мыслями, которые были невероятно теплыми и приятными за последние несколько лет. Тина упала на кровать и глубоко вдохнула прохладный воздух проветренной спальни. В голове у нее было так пусто, а на сердце так легко, что хотелось петь идиотские песенки о дружбе как самая последняя дурочка. Для Тины, которая всю свою жизнь стремилась быть самой умной, самой успешной и вообще самой-самой, это было абсолютно унизительно, выглядеть идиоткой, но сейчас она была бесконечно рада этому сладкому чувству, охватившему все ее естество. Быть глупой — не самое страшное, а порой и самое лучшее, что может случиться с человеком, который устал от жизни так же, как и она. А Тина безумно устала, и никакой сон не смог бы вернуть ей той бодрости, которая всегда наполняла ее. Однако она, переходя грань между реальностью и забытьем и укутываясь в теплые одеяла, искренне надеялась, что сможет проснуться на следующее утро хоть немного отдохнувшей. *** В тот день в доме Ковальски все пошло наперекосяк с самого утра. Будильники не позвонили вовремя ни у одного из обитателей, горячая вода решила, что окраситься в ржавый цвет будет весьма интересным решением, а молоко скисло, отравив кофе всех троих. В ужасном настроении Якоб грязно потопал вниз открывать булочную, Куинни принялась за глажку с кислым выражением лица, а Тина, кое-как пригладив волосы, помчалась на собеседование в контору мистера Грейвса. — Не бойся его, Тин-Тин, — давала ей последние напутствия Куинни, пока она красила сухие губы гигиенической помадой. — Его суровость и серьёзность напускные. Уверена, что ты ему понравишься. Однако Тина так уверена не была, так как опаздывала на десять минут, а деловые люди, каким ей представлялся мистер Грейвс, за редким исключением прощают такие промахи. Она пыталась унять дрожь во всем теле, когда поворачивала золоченую ручку двери и переступала порог конторы. В приёмной было пусто, что было вполне ожидаемо. Собрав в кулак всю свою смелость, которую она ещё не успела растерять, Тина постучали в дверь кабинета. В ответ прозвучало строгое «войдите», и она повиновалась. — Вы опоздали, — вместо приветствия сказал суровый хриплый голос. Тина прикрыла за собой дверь, отчаянно краснея, и перевела взгляд на первую полосу местной газеты, полотно которой скрывало от неё фигуру будущего начальника. — Прошу прощения, сэр, — на удивление уверенно ответила Тина, выпрямив спину. — Такого больше не повторится. — Ваша сестра характеризовала вас как весьма пунктуальную и трудолюбивую особу, — лениво ответил адвокат и опустил газету, — но пока я в этом сомневаюсь. Тина замерла, встретившись с ним взглядом, как кролик перед удавом. Его глаза были темные как дорогой бельгийский шоколад. Лоб — широким, линии лица — чёткими, губы — плотно сжатыми. Смольные волосы, зачесанные назад, отдавали благородной сединой на висках, а черный костюм с белыми вставками был безукоризненно чист и выглажен, складочка к складочке. Персиваль Грейвс представлял собой образец той самой породы людей, которые все и вся держат под контролем. Людей, которые знают, чего хотят, и самое главное знают, как это получить. В его вальяжной расслабленности, которая была идеальным прикрытием для постоянного внутреннего напряжения, пронизывающего его насквозь, читалась неподкупная требовательность как к себе, так и к другим: спина и шея ровные, хоть он и откинулся на спинку кресла, пальцы отбивают дробь на подлокотниках в надежде уже схватиться за ручку и подписывать бумаги, грудь почти не поднимается, но дышит он чётко в такт ударам пальцев. Все просчитано, все контролируется. Тина могла бы назвать мистера Грейвса красивым мужчиной, если бы в тот момент она не сгорала под его испытывающим взглядом от неловкости и растерянности. Мистер Грейвс без стеснения изучал ее, причем весьма внимательно, отчего все мысли вылетели у нее из головы. Взять себя в руки оказалось отнюдь не просто, но припомнив то, ради чего она проделали столь длинный путь из Лондона в Торнтон, она сделала глубокий вдох и справилась с волнением. — Поверьте, сэр, — сказала Тина со всей учтивостью и выдержкой, на какую была способна, — моей сестре нет смысла лгать вам. Все, что она вам поведала обо мне, чистая правда. Да, я действительно пунктуальная и трудолюбивая, а также исполнительная и понимающий работница. Если проблема лишь в том, что я пока себя не проявила, то я могу сказать вам на это лишь одно: дайте мне реальный шанс, мистер Грейвс, и я вас не разочарую. Тина гордо подняла подбородок, показывая, что про неё могут говорить, что угодно, и ей будет решительно все равно, но никто и никогда не смеет упрекнуть её в лени или безалаберности. Ни один мускул на высеченном будто из белого мрамора лице мистера Грейвса не дрогнул. Он лишь поджал губы, выражая тем самым готовность продолжить с ней беседу, что вскоре подтвердил, но в глубине его глаз появилось жемчужное сияние. — В таком случае, я готов рискнуть, — деловито сказал он и указал ей рукой на свободное кресло для посетителей. Тина чётко кивнула и опустилась на предложенное место. Да, мистер Грейвс был определённо непростым, но точно сильным и даже притягательным для общения человеком. Без сомнения, он был уверен в себе, требователен, и его было никак не купить дешевыми трюками в роде женского кокетства. Это он давал понять довольно четко вежливым и сухим тоном. Его уважение нужно было действительно заслужить, и ей это в нем понравилось. Тина давно не сталкивалась с задачами, которые ей по силам решить, а завоевать расположение начальника и доказать свою профпригодность для неё никогда не было непосильным делом. Она уже забыла, как приятно это чувство. — Как я уже понял, у вас нет никаких рекомендаций, — сказал мистер Грейвс, глядя на неё в особым интересом, — поэтому я просто попрошу вас рассказать немного о том, чем вы занимались на прошлом месте службы. — Я работала в городском совете Нью-Йорка, — отвечала Тина, — была личным помощником… Он жестом попросил её замолчать, прикрыв глаза, и Тина осеклась. — Как давно это было? — спросил мистер Грейвс, приложив палец к губам и будто бы размышляя. При этом он продолжал с интересом наблюдать за ней. — Меня сократили в марте 1926, сэр, — ответила Тина, сжав зубы. Ей было неприятно вспоминать этот период своей жизни, хоть тогда она и встретила Ньюта. Однако боль от уязвленного самолюбия была сильнее, чем радость от первого романтического чувства. Тина любила свою работу, она мечтала достичь небывалых высот, но ее мечтам было суждено рассыпаться прахом прямо в ее руках из-за глупого стечения обстоятельств. Тогда она выучила свой первый урок: жизнь несправедлива, и с этим ничего нельзя поделать. Остается лишь смириться и наслаждаться тем, что она милосердно дает в данный момент.  — И чем вы занялись после? — продолжал допрос мистер Грейвс, не сводя с нее внимательного взгляда.  — Я вышла замуж, — ответила Тина, переживая очередную инъекцию унижения. Это звучало как оправдание. Мол, правильно, женщина, твое место на кухне, а не в кабинете. Но что она могла тогда поделать? Она любила и любила безумно. Стоило Ньюту Скамандеру войти в комнату, и ее сердце заходилось в сумасшедшем ритме, разрывая грудную клетку. Его улыбка, робкая и всегда будто бы виноватая, заставляла ноги предательски подкашиваться. Любовь к нему не была оправданием, она была фактом. Ей нечего стыдиться.  — Вы замужем? — спросил мистер Грейвс печально и даже немного разочаровано. Тина рассыпалась бы на куски, не заготовь она простой и жестокий ответ на этот вопрос еще давно.  — Мой муж оставил всех нас полгода назад, — сказала она без тени какого бы то ни было чувства. Мистер Грейвс в одной мгновение изменился в лице. Его холодный взгляд рассеялся, успев все же смерить ее хрупкую фигуру в черном платье с глухим воротником. Он весь будто бы почернел, став тенью самого себя. Тине стало ужасно неловко. Она выдавила из себя подобие бодрой улыбки, показывая, что все в порядке, и его слова не ранили ее чувств, потому что ранить было уже больше нечего.  — Мои соболезнования, — глухо отозвался он, поправляя тугой узел галстука и твердый белый воротник. — Мне это знакомо. Моя жена умерла… очень давно. Тина услышала отчетливый грохот — это внутри нее пал последний бастион отстраненности от всего живого. Подавленный мужчина и плачущий ребенок — два единственных типа людей в этом мире, которые требуют сочувствия. Все остальные же не заслуживают и взгляда. Мистер Грейвс отпрянул от спинки кресла и оперся локтями о стол, выражая всем своим видом искреннее, чисто человеческое сочувствие и понимание. Голова у него безжизненно опустилась, и Тина не могла видеть его лица, но она точно знала, что его заволокла черная, страшная тень горя. Такую же она видела в отражении зеркала каждый день с того момента, как Ньют оставил ее. Люди говорят, что время лечит, что раны затягиваются, а стойкие мужчины переживают потерю намного быстрее и проще, чем эмоциональные женщины, но они безбожно врут. Эта тупая ноющая боль не проходит. Время не врачует раны, а только заполняет их гноем. Мужчины и женщины одинаково сходят с ума от болевого шока. Все одинаковы в своем горе. Различий не существует. Тина совсем об этом забыла. Мистер Грейвс был похож на печальную одинокую скалу посредине бушующего океана, хлеставшего его острыми холодными волнами каждый раз с новой силой. Он слегка подрагивал, словно бы и правда синие соленые воды обивали его бока. Тине хотелось протянуть руку и просто коснуться его, дать ему возможность почувствовать тепло человеческого тела. Показать, что он не в огромном океане, а на суше, что он не один. Но она этого не сделала. Ладонь левой руки крепко сжала пальцы правой.  — Мне очень жаль, сэр, — отозвалась Тина, надеясь, что эти простые слова смогут выразить всю ту гамму глубоких как чернота его глаз чувств, что она испытывала к нему. Персиваль Грейвс поднял голову и посмотрел на нее измученным взглядом, продолжая все же зачем-то блестяще играть роль хваткого и непоколебимого дельца. Тишина, повисшая в воздухе, была пропитана горькой скорбью, что отнюдь не тяготило. Все хотели поговорить с Тиной о ее горе, но она отдала бы все на свете, чтобы кто-то вот так с ней помолчал. Только как объяснить это тем, кто никогда в своей жизни никого не терял? Куинни говорила, что мистер Грейвс только с виду суров, а на деле же являет собой очень приятного человека, надо только узнать его получше. Теперь Тина понимала, что сестра имела в виду. Персиваль Грейвс не только потрудился узнать ее, но и нашел в себе мужество позволить ей узнать себя. Тина оценила этот невероятно благородный мужской поступок, который искренне ее тронул. В душе у нее дрогнула та струна, которая, казалось, порвалась уже давно, и от того, как она вибрировала внутри, делалось особенно приятно. Тине хотелось раствориться в этом забытом чувстве, но она решила, что это не просто может, но и должно подождать — мистер Грейвс требовал ее внимания.  — Заработная плата, которую я могу вам предложить, весьма скромна, — продолжал он уверенным хорошо поставленным голосом делового человека. — Надеюсь, миссис Ковальски не расписывала вам работу здесь как житие в райских кущах, потому что на деле вас ждет бумажная волокита и бюрократическая рутина вроде разбора почты, составления контрактов и прочего. Мы работаем с девяти до пяти с перерывом на обед с полудня до половины первого с понедельника по субботу. Если вас все устраивает, — он выдержал вежливую паузу и, дождавшись череды ее энергичных кивков, продолжал, — то я жду вас завтра без четверти девять в этом самом кабинете. Я покажу вам ваше рабочее место и введу в курс дела. И прошу вас…  — Не опаздывать, — закончила Тина, одарив его приятной улыбкой в надежде хоть как-то скрасить остаток его дня.  — Вы быстро схватываете, — радушно отозвался он, скривив губы в подобие ухмылки. — В таком случае, не смею вас больше задерживать. Мистер Грейвс поднялся и пожал ее хрупкую руку, затянутую в тонкую черную перчатку. Его длинные пальцы легко очертили линии жизни на ее ладони сквозь нежную ткань, и Тина вздрогнула. Этот жест был таким мимолетным, что она даже усомнилась в том, что он действительно имел место быть. Она посмотрела в глаза мистера Грейвса, черные как беззвездная ночь, желая найти ответ, но отыскала лишь привычную сдержанность с еле уловимым блеском. Напуганная и сбитая столку, Тина поспешила к двери, чувствуя на плечах его взгляд.  — Тина. Ее имя, заключенное в объятия его голоса, прозвучало так просто, так изящно, так по-человечески ласково, что абсолютно не вязалось с суровым видом Персиваля Грейвса, который она увидела, когда обернулась.  — Могу я называть вас по имени? — спросил он будто между делом. Тина не могла представить, чтобы Персиваль Грейвс обращался к ней «миссис Скамандер» или даже «мисс Голдстейн», что было в равной степени не верным. Ни одно из этих как обращений, так и фамилий, ей уже не принадлежало. Единственное, что у нее осталось, так это имя. Гадкое Порпентина и мягкое Тина. Однако если он всегда будет обращаться к ней вот так — оплетая каждый звук нежной хрипотцой своего властного голоса, — она была готова отзываться на любое обращение.  — Да, конечно, — согласилась Тина. — Так будет даже лучше. Мистер Грейвс сверкнул чернотой глаз.  — Скажите, Тина, — сказал он тихо, почти заговорщически, — зачем вы здесь?  — Простите, сэр, — недоуменно отозвалась Тина. — Я не совсем вас понимаю.  — Зачем такой девушке, как вы, — определенно умной, ответственной, трудолюбивой, — покидать полный возможностей Лондон ради забытой богом деревни? — спросил он, вложив в последние слова изрядную долю презрения.  — Во-первых, прошу заметить, сэр, что Торнтон, — начала она, делая уверенный шаг вперед, — вовсе не дыра, как вы, кажется, считаете. Этот прекрасный городок является родиной сестер Бронте, классиков английской литературы, и по своей исторической значимости ничем не уступает Брайтону с его домом Джейн Остин**** или тому же Бату с его знаменитыми купальнями и Королевским полумесяцем*****. Так что я на вашем месте не была бы столь строга к этому милому месту дивной красоты, в вересковых пустошах которого я бы лично с удовольствием затерялась. А во-вторых, я хочу спросить у вас, сэр, что же здесь делаете вы — образованный, амбициозный мужчина средних лет, которого с руками бы оторвали лучшие фирмы столицы? В глазах Персиваля Грейвс промелькнула яркая искра, и он тихо засмеялся. Тина выжидающе смотрела на него, наслаждаясь его мягким, мурлычущим смехом. Видимо, она его и впрямь позабавила.  — Очень хороший вопрос, — сказал он, слегка наклонив голову в сторону. — Думаю, что я осел в Торнтоне по той причине, что уже испытал все возможное и не стремлюсь вернуть этого назад, так как все это мне не к чему на склоне лет. В свое время мне были известны и слава, и богатство, и… — мистер Грейвс замолчал, переведя на Тину пространный, словно мечтательный взгляд. — Словом, к концу подходят быстро дни — прожить их не спеши…  — …Что жизнь, что смерть — всегда храни спокойствие души, — закончила за него Тина.  — А вы подготовились к переезду в наши края, — улыбнулся мистер Грейвс уголками губ.  — Просто я ищу того же, что и вы, сэр, — сказала она тихо. — Спокойствия души.  — Его ищут все, Тина, — подвел он итог, устало прикрывая глаза. Его молчание оборвало все ее мысли. В его словах было столько подавленной боли, что она, кажется, смогла пропустить ее сквозь себя. Она смотрела в его глаза, взгляд которых хоть и казался бесчувственным, но на деле отражал самого Персиваля Грейвса — человека глубокого переживания и тяжелого прошлого, которое никак не хочет его отпускать. Тине было это знакомо, и она лишь надеялась, что в ее собственном взгляде он не прочтет того, как они все же с ним похожи.  — До свидания, мистер Грейвс, — попрощалась она, поняв, что на этом собеседование, медленно перешедшее в задушевную беседу, окончено.  — До свидания, — отозвался эхом Персиваль Грейвс. Тина вышла за дверь и сумела наконец выдохнуть. *** Работать под началом требовательного Персиваля Грейвса было ужасно тяжело, но Тине это нравилось. Впервые за долгое время она чувствовала себя приятно измотанной. После восьми часов сиденья за печатной машинки и беготни между рабочим столом и кабинетом начальника спина болела как после ударов палками, а ноги сводила одна судорога за другой, но она была счастлива приползать под крышу уютного дома сестры в практически бессознательном состоянии от усталости. В голове не было никаких мыслей, сердце билось ровно, а сновидения были черны как глаза мистера Грейвса, и она была рада проваливаться в эту спасительную темноту. Тина испытывала затаенное чувство тревоги первые несколько дней скорее не из-за своего дебюта в качестве секретаря, а из-за того странного окончания их первой встречи. Этот загадочный вопрос о цели ее переезда в Торнтон, который был сопровожден ни одним комплиментом в ее адрес, то неуловимое нежное касание ее ладони после рукопожатия — все это не выходило у нее из головы. Да, это было лестно, но она здесь совсем с другой целью. Тина приехала на другой конец страны не для того, чтобы ввязаться в сложные отношения с человеком, с которым у нее в принципе никаких отношений быть не может, в чем она старательно себя уверяла, как и в том, что все остальное — взгляды, касания, заинтересованность — ей померещилось. Однако она раз-другой замечала на себе его долгий взгляд, слышала звуки своего имени, которое он произносил так мягко, так аккуратно, даже когда злился. Со временем она, конечно же, привыкла не замечать этого, полностью растворившись в работе и сохранив только приятное ощущение вежливого мужского внимания с его стороны, которое всегда приятно хорошенькой женщине, а мистер Грейвс иллюзию дистанции между ними и справлялся с этим весьма искусно ровно до того злополучного вечера. Тина задержалась в конторе до семи, так как нужно было разложить документацию по каталогу, что всегда занимало кучу времени. Справившись с нудной работой, довольная собой, она поплелась домой, предвкушая вкусный сытный ужин от Куинни и несколько булочек с маком от Якоба, но вместо этого ее ждало горькое разочарование.  — Тин-Тин, чего так поздно? — недовольно пробурчала Куинни. — Я уже начала волноваться.  — Много работы, — ответила Тина, снимая туфли в прихожей. — Нужно было разобраться со старыми бумагами. Моя предшественница оставила много недоделанного…  — Понятно, — смягчилась строгая сестра. — Кстати, про бумаги. Тебе письмо. Куинни кивнула в сторону тумбочки около входной двери. Тина ощутила нехорошее предчувствие. Все мышцы мгновенно превратились в желейную массу, суставы принялись зудеть, кожа будто вспыхнула.  — От кого же? — крикнула она удалившейся на кухню сестре.  — Посмотри сама и узнаешь, — отозвалась Куинни уклончиво, что делала всегда, когда не хотела ранить прямым ответом, который, разумеется, знала. Тина приметила на вязанной салфетке дорогой белый конверт и накрыла его рукой, которую пробрал до костей холод. Она прекрасно знала имя адресанта, но отдала бы все на свете, чтобы быть неправой. В ушах зашумела кровь, во рту пересохло, а пальцы ловко перевернули тонкий конверт. С ее губ сорвался горестный всхлип, когда она поняла, что не ошиблась. С покатого плеча соскользнул ремешок сумочки. Тина не помнила, как снова обулась и выбежала прочь, громко хлопнув дверью. Сбегая по ступеням вниз, она слышала голос Куинни очень далеко, будто она кричала ей с расстояния сотен миль. Тина на ходу остервенело рвала письмо и горько плакала, не стесняясь никого и ничего. Ноги несли ее вперед по пустынным улицам Торнтона. Белые обрывки бумаги, подхваченные легким летним ветром, вились за ней шлейфом новобрачной. Отделавшись от злополучного послания, она приложила руку к груди, чувствуя как гудит внутри дикий, неудержимый, казалось, забытый страх. Он был так силен, что даже не давал ей дышать: горло сковал удушающий спазм, глотать и вовсе было нестерпимо больно. Этот страх и породил раздирающую изнутри вину, которая заставляла её радоваться собственной боли. «Так тебе и надо, — думала Тина, бредя вперёд и спотыкаясь через шаг, — ты заслужила это! Ты заслужила даже больше!». Ощутив страшную усталость спустя десятки хриплым вдохов, она села прямо посреди тротуара. Вокруг медленно разгорались фонари, чтобы отключиться в полночь. Вывески бакалей поникли в тусклом электрическом свете. Тишина стояла звенящая, только мерный гул лампочек тревожил покой главной улицы, где оказалась заплутавшая в беспамятстве Тина. Она огляделся вокруг и звонко рассмеялась — угораздило её расположится на тротуаре прямо перед ступеньками конторы мистера Грейвса, которую она покинула меньше часа назад! Отсмеявшись, Тина встала и отряхнулась, подивившись тому, как же странно устроен человеческий мозг, который привёл её на новое место работы. Рассеянным взглядом она пробежала по зияющим чернотой окнам и улыбнулась, однако веселье быстро прошло, когда она увидела открытую дверь. Тина могла поклясться, что повернула кривой ключ в скрипучем вредном замке два раза и положила его в сумочку. Взяв с земли небольших размеров камень с острым выступом, женщина смело переступила порог конторы, погруженной в кромешную тьму. Из-за закрытой двери кабинета начальника доносились приглушенные звуки. Не то стоны, не то выкрики. Тина, выпрямив спину и крепко сжав свое оружие, решительно распахнула дверь и включила свет. Около массивного стола, сжавшись в комок, притаилось дрожащее существо, отдаленно напоминавшее напуганного мальчишку. Камень выпал из рук Тины, а сама она прильнула спиной к прохладной стене. Узкие чёрные глаза бросали на неё вороватые взгляды, полные страха. Тина узнала эти бездонные ночные глаза, которые отдаленно напоминали ей другие, не менее темные. — Криденс? — спросила она тихо, с трудом припомнить необычное имя сына Персиваля Грейвса. Мальчик вздрогнул и спрятал лицо в ладонях. Пальцы у него были сбиты в кровь, под ногти въелась земля. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, тихо подвывая как дикий зверёк. Увидев приближавшуюся истерику, Тина не растерялась ни на секунду. Она всегда умела сохранять самообладание в ситуациях, когда у других его было ни на йоту. — Криденс, — ласково позвала его Тина, опустившись пред ним на колени. — Не бойся, я не обижу тебя, милый. Как ты сюда попал, родной? Расскажешь мне? Криденс поднял голову и принялся внимательно изучать её. Совсем как отец. Лицо у него было красное и мокрое от слез, а выражение у него было такое детское, такое потерянное, что Тина почувствовала, как в груди у неё завязывается узел, сжимающий сердце. — Я не помню, — прошептал он, глотая слезы. — Помогите… Этот тихий жалобный голос сделал для неё неважным все вокруг. Бедный мальчик… — Ты позволишь? — спросила Тина, протянув вперёд руки. Криденс кивнул не сразу, но она была готова позволить ему размышлять над ответом целую вечность. Она бы никогда не бросила это беззащитное напуганное создание. Никогда. — Всё хорошо, маленький, — шептала Тина, прижимая его к груди. — Я с тобой, я тебя не оставлю. Криденс рыдал у неё на плече, пока сама Тина роняла горькие слезы на его неровно остриженные волосы. Она перебирала руками короткие смольные пряди, а мальчик ластился к ней как изголодавшийся по человеческому теплу брошенный котёнок. Он так забавно шмыгал носом, что Тина не могла сдержать доброй, печальной улыбки. — Вы плачете, — сказал он испуганно, отпрянув от неё и взглянув прямо в лицо. — Почему вы плачете? Выдержать проникновенный взгляд его чёрных глаз было трудно. В них горела эта искра настойчивости, слишком знакомая и яркая, чтобы ее игнорировать. — Не хочу, чтобы ты плакал один, — ответила Тина, и Криденс принялся вытирать лицо грязными руками. Она мягко его остановила и стерла слезы с бледный впалой щеки белым платком, который так удачно оказался в брюках. — Кстати, может расскажешь, почему ты плакал? Мальчик затравленно потупился и опустил голову. Тина огладила его по волосам, но Криденс дернулся как от удара током. Она убрала руку, печально глядя на него в ожидании ответа. — Я… Я расстроил мистера Грейвса, — сказал он тихо. — Я все время его расстраиваю. — Конечно, ты расстраиваешь его, родной, — сказала Тина. — Ты даже не представляешь, как разбиваешь ему сердце, когда сбегаешь из дома. — Я не могу не убегать, — прошептал он. — Иначе я… Я могу сделать дурную вещь. Много дурных вещей. — Всё мы порой поступаем нехорошо, — вздохнула Тина, сглатывая вязкий комок в горле. — Однако это не значит, что мы плохие люди. Иногда мы просто… Просто не думаем о последствиях или слишком устаем, чтобы думать о них. Если ты обидишь, не нарочно, конечно же, своего отца, то он поймёт, я уверена. Родитель не может поступить иначе. Криденс покачал головой и вытер нос платком Тины. Со стороны он выглядел вполне здоровым мальчиком, разве что немного бледным и изнуренным, но все люди, нарыдавшись часа три кряду, выглядят так, как он. Тина оправила ему воротник рубашки и разгадала лацканы пиджака. — Давай-ка пойдём домой, — улыбнулась она, беря его холодную ладонь в свою теплу руку. — Тебя уже все заждались. Криденс смазано кивнул и, пошатываясь на длинных ногах, поднялся в полный рост. Тина отметила, как он сутул и костляв даже для своих лет. Видимо, слишком тяжел был его груз необоснованной вины. — Могу я узнать ваше имя, мэм? — спросил он слегка заикаясь. — Меня зовут Тина, — ответила женщина, — и я работаю секретарем у твоего отца. — У мистера Грейвса, — уточнил он. — У мистера Грейвса, — повторила она. Она удивилась его привычке называть отца по имени, так как думала, что эта традиция уже давно канула в лету, но затем поняла, что это отнюдь не строгость воспитания. Криденс говорил об отце как будто о чужом человеке и всегда исключительно с уважением, как о старшем наставнике. Видимо, так он старался держать его на расстоянии, чтобы уберечь от самого себя. Тина посчитала это детским, но крайне трогательным поступком. Они вышли из конторы, и Криденс запер её запасным ключом, что обычно хранится в кабинете мистера Грейвса. Тина взяла его под руку, и они вдвоём, опираясь друг на друга, медленно побрели по пустынным улицам в сторону дома Грейвсов на окраине Торнтона. Белые обрывки письма, разбросанные ею по пути в неизвестность, съела дорожная пыль вместе с её страхами и жгучий виной. Криденс был надёжной опорой, и Тина больше не боялась, хоть и продолжала винить себя. Однако это более не тяготило её так, как раньше. *** Растрепанная Куинни, пыхтящий Якоб и поникший мистер Грейвс ожидали их на террасе дома в классическом викторианском стиле. Тина могла представить, как жалко они с Криденсом смотрелись со стороны, приближаясь к этому величественному зданию с возвышающимися над крышей башенками и широкими балконами, украшавшими фасад: взрослая женщина в грязных брюках, с гнездом вместо прически на голове и напуганный до полусмерти мальчишка. Оба заплаканные, оба потерянные. Завидев сестру и сына, Куинни и мистер Грейвс бросились к ним и принялись крепко обнимать. Одну — журили как школьницу, другого — молчаливо успокаивали. Миссис Ковальски была беспощадна, высказывая Тине все, что она о ней думает, и не обращая внимания на мужа, который пытался успокоить супругу. В конечном итоге, Куинни разрыдалась и стиснула сестру в объятиях. Тина обхватила тонкий стан самого родного человека на свете и зашептала извинения. Ей было действительно стыдно, но… но что может поделать слабый человек перед самим собой? Тина позорно поникла на ее плече, подняв глаза только тогда, когда почувствовала на себе тяжелый взгляд. Мистер Грейвс смотрел на нее поверх головы сына, который повис у него на шее. На его лице не отражалось ровным счетом никаких эмоций, но в этой бездне черных глаз Тина видела приглушенное сияние. Он ерошил смольные волосы Криденса и пристально вглядывался в нее, словно отыскал в ней ответ на вопрос, который мучил его всю сознательную жизнь, и теперь хотел насладиться своим открытием. Так не смотрят на тех, с кем просто работают. Так не смотрят на тех, кому просто благодарны. Так на Тину уже давно никто не смотрел. Когда Куинни отлипла от старшей сестры, то мистер Грейвс дерзнул приблизиться к ним, позволив сыну убежать в дом. Перед тем, как исчезнуть в дверном проеме, Криденс все же поймал взгляд Тины, и женщина улыбнулась ему. Его лицо озарил свет ее улыбки.  — Мистер и миссис Ковальски, — начал мистер Грейвс решительным тоном, — могу я украсть у вас Тину на пару минут для личной беседы? Я не задержу ее надолго и верну домой в целости и сохранности. Супруги переглянулись. Персиваль Грейвс терпеливо ждал.  — Да, конечно, я думаю… — протянула Куинни, теребя в руках накрахмаленный розовый платок с рюшами.  — Если это нужно, то почему бы и нет, — закончил за жену Якоб, хрипло кашлянув в кулак. Тина переводила взгляд от одного собеседника к другому, чувствуя себя разменной монетой. Казалось, никого не интересовало ее мнение.  — Мы будем ждать тебя дома, милая, — отозвалась Куинни, лучезарно улыбаясь. Когда чета Ковальски скрылась за поворотом, мистер Грейвс повернулся к Тине.  — Вечер сегодня чудесный, не составите мне компанию в прогулке? — спросил он, протянув ей руку. Тина испуганно глядела на него огромными глазами, боясь, что ее совесть заставит ее отпрянуть, но этого не произошло. Изумление оказалось сильнее благородных порывов. Она положила ладонь в его уверенную руку, и он после подхватил ее под локоть.  — Я хотел поблагодарить вас, Тина, — сказал он, когда они вышли на тихую аллею, обрамленную кустами сирени. — Криденс — сложный мальчик с крайне буйным воображением. Он очень часто придумывает то, чего на самом деле нет, и я иногда его с трудом понимаю, но вы, кажется, сумели найти с ним общий язык в считанные мгновения. Это та особая связь, которой ему не хватало. Тина опустила голову, чтобы он не мог видеть ее лица. Сама же она решительно старалась на него не смотреть, но судя по дрогнувшему в конце голосу она поняла, о какой связи шла речь. Точнее о связи с кем шла речь. Свернув с аллеи, они попали на тихую улочку, состоявшую только из жилых домов, в окнах которых нерешительно загорались огни.  — Криденс вас очень любит, — сказала Тина, пытаясь дышать ровно. — Он боится, что может навредить вам, хотя я не вижу для этого никаких причин. Он искренне винит себя за то, что еще не сделал, и я чувствую, что вы никогда не давали ему повода так думать. Так отчего же в нем эта тяга… к самоистязанию? Мистер Грейвс тяжело вздохнул.  — Все наши страхи родом из детства, — сказал он, задев пальцами ее запястье и пустив под кожу заряд тока. — Криденс… — мистер Грейвс тряхнул головой и напрягся, — он винит себя в смерти матери. Как бы я не объяснял ему, как бы не пытался втолковать ему, что это не его вина, он мне не верит. Он считает, что мог бы что-то сделать, мог бы помочь ей, но… Но там уже никто не мог ничего сделать. Даже господь Бог.  — Детям всегда кажется, что нет в мире ничего невозможного, — сказала Тина, глядя вперед и чувствуя опору его сильной руки, — потому в каждом неблагоприятном повороте судьбы они видят свою вину. Им кажется, что все возможно, поэтому правда жизни всегда так сильно их ранит.  — Я тоже об этом думал, — сказал мистер Грейвс спокойным голосом, — но его она ранила слишком подло, заставив смотреть, как она медленно умирает. Тина почувствовала, как по горлу в пищевод стекает раскаленное серебро, заполняя ее тяжелой болью Персиваля Грейвса. Каждое слово давалось ему с трудом, но он продолжал говорить, продолжал говорить все это, сокровенное и страшное, ей. Тине очень хотелось отплатить ему той же откровенностью, но — боги! — страх заставлял ее прикусывать язык до крови каждый раз, когда в душе зарождался этот благородный порыв, поэтому она лишь дерзнула провести пальцами по его руке и взглянуть на него украдкой. Он мягко улыбнулся ее очаровательному малодушию. Тина чертовски смутилась и отвернулась не в силах видеть его улыбку, такую светлую и добрую. Как он вообще не потерял способности улыбаться?..  — Простите, я ужасный… просто ужасный утешитель, — сказала она. Мистер Грейвс хмыкнул.  — Простите мне мою дерзость, но я не хотел бы, чтобы вы были моим утешителем, — сказал он, остановившись. Тина затаила дыхание, когда он отпустил ее руку и встал перед ней. Ветер шуршал в кронах деревьев, но она не слышала ни звука. Вдалеке мигал фонарь, но она ничего не видела. Весь мир сосредоточился в его глазах, в его прямой линии рта, в его жестких чертах лица. Тина смотрела и боялась, что он отвернется, но он этого, к счастью, не сделал.  — А кем вы хотите меня видеть? — прошептала она, вздрогнув от порыва летнего ветра, а совсем не от того, что он сделал шаг вперед.  — Мне достаточно просто вас видеть, — выдохнул Персиваль Грейвс. Тина боялась, что он коснется так не вовремя выбившейся из-за уха пряди, чтобы вернуть ее на место. Она бы не пережила этого прикосновения. Все и так шло слишком быстро для такой маленькой тихой деревни, окруженной покойными вересковыми пустошами, и если б он коснулся ее, если бы только протянул руку и даже бы осекся, все бы сломалось в один миг, страшный и необратимый миг. Персиваль Грейвс полностью оправдал ее ожидания, оказавшись умным мужчиной, который перехитрил их обоих.  — Вы дрожите, — сказал он, набрасывая ей на плечи свой пиджак. Тина провела руками по дорогой ткани, которая хранила его запах, его тепло. Она прикрыла глаза и опустила голову. Как все это было неправильно!  — Спасибо, — тихо отозвалась она, склоняя голову, — мистер Грейвс. Персиваль Грейвс, кажется, почувствовал ее напряжение, уловил причину ее беспокойства.  — Тина… — прошептал он, и женщина вздохнула, — вам нет причин чувствовать себя обязанной или уж тем более… — мистер Грейвс осекся, мотнув головой, будто пытался отогнать дурные мысли. — Все зависит лишь от вашего желания, Тина. Только оно сейчас важно, потому что определяет вашу дальнейшую судьбу. Не чувствуйте того, чего не хотите чувствовать. Не делайте того, чего не хотите делать, Тина. Я не волшебник, но что бы вы не попросили, что бы вы не пожелали… Я постараюсь помочь вам. Мистер Грейвс коротко улыбнулся и замер. Все вокруг замерло вместе с ним. Тина чувствовала, как внутри нее медленно вянут дивные цветы, корни которых, изъеденные жуками, гниют в земле, источая жуткий смрад. Она знала, что не достойна этой преданности, этой жертвенности с его стороны. Зачем он рассказал ей так много? Зачем поведал то тайное, что нужно держать при себе? Ему нельзя было этого делать! Такой человек, как Персиваль Грейвс — решительный, сильный, чувственный и благородный, — не должен испытывать и грамма тех чувств, о которых он ей говорил, пусть косвенно, по-мужски, но говорил. Тина с трудом сдерживала слезы. Зачем она повстречалась ему на пути? Сглотнув комок в горле, Тина отступила на шаг назад. На это ушли все те небольшие силы, что в ней остались.  — Я благодарю вас за все, мистер Грейвс, и обещаю подумать над вашим предложением. Доброй ночи, — устало сказала она, круто развернувшись, но он поймал ее руку. Тина вздрогнула, и слезы покатились по щекам. Господи, пусть только он не попросит ее повернуться! Она не выдержит… Просто не выдержит.  — Сладких снов, Тина, — сказал он, нежно очертив тонкое запястье. Не дожидаясь, пока он решит уйти, она зашагала прочь с каждым шагом ускоряя темп и в конечном счете перейдя на бег. На коже все еще горели следы его прикосновения, и она прижимала руку к сердцу, дабы согреть его, заледеневшее уже давно. Губы она искусала до крови и теперь имела честь наслаждаться солено-пряным вкусом собственной слабости и жестокости по отношению к хорошему человеку. В дом она ворвалась ураганом, не чувствуя измученных легких. Дверь ее комнаты хлопнула слишком громко, чтобы не привлечь внимания Куинни.  — Как ты, милая? — спросила она, присаживаясь на скрипучую кровать и оглаживая подрагивающие плечи сестры, заботливо укрытые темной тканью дорогого пиджака. Тина, уткнувшись лицом в подушку, приглушенно всхлипывала.  — Ты будешь спать в нем? — поинтересовалась Куинни, проведя по спине легкой рукой. Сестра заворочалась, выражая тем самым утвердительный ответ, хотя миссис Ковальски уже знала его еще прежде чем задать свой вопрос.  — Тогда отдыхай, — она чмокнула ее в макушку и удалилась, погасив ночник. Полная луна подсвечивала лицо Тины серебристыми лучами.  — Все это слишком жестоко, — шептала она, пытаясь справить с удушающим приступом, какой приходит во время истерики. — Слишком жестоко для такого человека, как он. Он не заслужил такой доли… Он не заслужил быть одураченным таким мерзким человеком как я, но… но что я могу поделать? Мое сердце разрывается от страдания и тоски по тому, что он пробуждает во мне! Пусть бы я тогда умерла! Пусть бы я тогда умерла, чтобы он не страдал так из-за меня… Пусть бы, лишь бы только он был счастлив… Последние слова слетали с губ обрывками так удачно несбывшихся грез, и Тина вскоре провалилась в спасительную темноту, закутавшись в теплый пиджак и вдохнув его запах. *** Куинни устало рухнула на диван и распласталась по подушкам. Во всем теле она ощущала дикую боль, даже кости громко гудели от напряжения. Якоб заварил им чай и даже подогрел пышки, но у нее не было никакого желания баловать себя сладостями.  — Как она? — спросил Якоб, расставляя на столике чайник, молочник и чашки.  — Неважно, совсем неважно, — ответила Куинни, беря с подноса чашку и делая глоток. — Не понимаю, что с ней такое…  — А из-за чего она так… — Якоб поморщился, не знаю, как описать поведение невестки.  — Да из-за этого письма, будь оно неладно, — раздраженно отозвалась она, ставя чашку на столик и откидываясь на спинку дивана.  — Какого письма?  — Того, что пришло днем от Тесея Скамандера.  — От кого?  — От старшего брата Ньюта, — отозвалась Куинни. — Это он хлопотал за мой переезд сюда. Ты его не встречал разве?  — Теперь вспоминаю, что Ньют говорил о нем, но, нет, мы никогда с ним не встречались. А отчего же она так переполошилась тогда? Ведь не от чужака же письмо, — недоумевал Якоб. — Может, проблемы с наследством?  — Так наследство все ему и перешло, и, знаешь, он не похож на человека, который намерен его отдать, — фыркнула Куинни. — Да и сколько уже времени прошло, все уже решено нотариусом, как сказала Тина, так что там и обсуждать нечего.  — Странно, конечно, — хмыкнул Якоб. — Она ничего не сказала?  — Ни словечка, — вздохнула Куинни.  — Не печалься, тыковка, — обнял жену Якоб. — Она поправится, вот увидишь. Ты же ее знаешь. Куинни мрачно улыбнулась.  — Вот именно, что я ее всегда очень хорошо знала, — сказала она печально и положила голову на плечо супруга. В камине догорали последние головешки.