Золотой рассвет. Часть 3. Начало Эпохи

Для эльфов и людей Запада настало время отправляться в обратный путь. Исилдур, как и намеревался раньше, заглянул по дороге в Минас Итиль, чтобы забрать с собой младших сыновей. Те, увидев Аллуа и выслушав сбивчивое объяснение старшего брата, поначалу растерялись, а потом, выбрав удобный момент, когда никого не было рядом, вместе подошли к ней, чтобы поговорить начистоту. — Мы с вами пока не знакомы, — начал было Аратан, — и не стали бы попусту вас тревожить, но дело в том, что верховный король дунэдайн — наш отец… Аллуа, впрочем, давно решила, что именно ей следует делать в сложившейся затруднительной ситуации — уж если она сама вляпалась в неприятности, ей из них и выбираться, а как конкретно, она всегда смотрела по обстоятельствам. — Знаете что, дорогие мои, — ответила она обоим довольно жестким тоном, не дав Аратану довершить фразу, — если вы думаете, что я не понимаю, что происходит, то глубоко ошибаетесь. Кирьон хотел было что-то возразить, но старший брат жестом велел ему замолчать — ему показалось, что их новая знакомая не так проста, как он решил поначалу. — Я надеюсь, что и вы это понимаете, — продолжала она. — Понимаете, что творится с вашим отцом. Он ни в чем не виноват. Аратан безмолвно кивнул — ему в принципе не хотелось говорить о безумии своего родителя с кем бы то ни было, даже с самыми близкими — он не обсуждал его состояние даже с матерью и братьями и уж тем более не стал бы затрагивать этот вопрос в разговоре с едва знакомой женщиной, но если уж она сама все видит… — Если бы не его ночные кошмары и все остальное, — ответила Аллуа безо всякой неловкости, — вы бы меня здесь вообще не увидели. Думаю, что ни до чего такого вообще бы не дошло — мы бы благополучно договорились об определенной сумме денег, которую мои родичи из Ханатты согласны заплатить за мое возвращение на родину, и все. Оба гондорских принца подумали, что их собеседнице и самой несладко пришлось, и уже сожалели о том, что завели этот разговор, но воспитание не позволило им просто так взять и уйти, сделав вид, будто ничего не случилось. — Мне бы не хотелось причинять боль ни в чем не повинным людям, — спокойно произнесла эльфийка, — в какой-то мере тут есть и моя вина, но, поверьте, я постараюсь сделать так, чтобы все это не зашло слишком далеко. Я дождусь удобного момента и просто исчезну из вашей жизни — тихо и незаметно. Вы больше никогда ничего обо мне не услышите и благополучно меня забудете. Считайте, что я просто… ваш неприятный сон. Заметив страх в глазах нуменорцев, она поняла, что по неосторожности наступила обоим на больное место, но взять свои слова назад было уже невозможно. По всей видимости, по ночам им снились те же кошмары, что и их отцу. — Простите, — смутилась она. — В общем, считайте, что я просто плод вашего воображения. Я вам скажу еще раз: я дождусь удобного момента и просто исчезну из вашей жизни. Если ваша мама что-то и узнает… вы вполне сможете убедить ее в том, что это всего лишь глупые слухи, не имеющие под собой никакого основания, а сами просто обо мне забудете. Договорились? Аратан обернулся и вздрогнул: сзади к нему незаметно подошел старший брат, который, по всей видимости, слышал последнюю реплику Аллуа. — Они-то, может, и забудут, — сказал Элендур. — Наш отец не забудет. * Келеборн и Галадриэль с остатками своего войска благополучно добрались до Лориэна. Их дочь Келебриан была безумно рада видеть отца и мать живыми и невредимыми, но большую часть мыслей юной эльфийки занимал по-прежнему Элронд. Естественно, она чуть ли не с порога принялась расспрашивать родителей о том, как там ее ненаглядный, хотя все ящики ее стола за годы войны были и так переполнены письмами от бывшего герольда Гил-Галада. — Слушай, дочь, ты так себя ведешь, словно нас видеть не рада, — недовольно сказал Келеборн. — Мы с тобой семь лет в разлуке, я по тебе так скучал, что не передать, но ты ни меня, ни мать не спрашиваешь, как наше здоровье, не ранены ли мы, хорошо ли доехали, зато спрашиваешь, как Элронд! Более того, твой собственный троюродный брат и наш король Эрейнион пал в поединке с Сауроном, а ты думаешь только о своей любви к его герольду! — Я люблю тебя, папа, — смутилась Келебриан, — и маму, разумеется, тоже, но я же не могу провести с вами всю жизнь! Вы раньше тоже жили со своими родителями, но потом поженились, и у вас появилась своя семья! Вот и я тоже хочу, чтобы у меня были свой муж и дети! Конечно, мне очень жаль Гил-Галада, — виновато добавила она, — но я же не могу вечно его оплакивать! Да, он погиб в бою, но я-то жива, и Элронд тоже, и мы хотим быть счастливы вместе, а не скорбеть годами! Кроме того, — сказала она уже более жестко, — мы же победили Врага! Да, я знаю, что победа досталась нам дорогой ценой, но в любом случае это повод радоваться, а не горевать, ведь опасность миновала! Эльф мрачно покачал головой. — Что ж, Келебриан, — ответил он, — я должен сказать тебе кое-что важное. Владыка Элронд попросил у нас твоей руки, и я дал ему свое согласие. — Ура! — радостно взвизгнула девушка и бросилась отцу на шею. — Я наконец-то стану его женой! Мы сыграем свадьбу как можно скорее! Келеборн мягко отстранился. — Не торопись, доченька, — осторожно ответил он, — я пообещал ему, что он станет твоим законным супругом не раньше чем через год. Пойми меня правильно, но я сам сейчас не могу устраивать пышные торжества. Я потерял своего племянника, потерял близких друзей, да и сам Элронд тоже носит траур по своему другу и повелителю… подожди, пока боль потерь хоть немного утихнет. Мы же тем временем сошьем тебе самое что ни на есть прекрасное платье, и ты будешь самой восхитительной невестой во всем Средиземье! — Более того, — добавила Галадриэль, — владыка Элронд через неделю прибудет к нам в Лориэн и какое-то время будет нашим гостем. Теперь мы будем принимать его в наших чертогах как твоего нареченного. Слова родителей одновременно и огорчили, и обрадовали юную эльфийку — ей, конечно, не терпелось как можно скорее стать женой любимого, но она осознавала, что ей придется соблюсти обычаи и правила приличия, ведь если она незамедлительно устроит свадьбу, забыв о трауре по брату, все окружающие ее неправильно поймут. Впрочем, что такое год-другой для бессмертных эльфов, можно и подождать, тем более что всего через неделю она наконец-то увидит Элронда, и какое-то время он проведет с ней в Лориэне! Они будут вместе гулять под луной, говорить обо всем на свете, а потом наконец-то станут мужем и женой, и ничто не помешает их счастью! * В то время, как дочь лориэнских владык Келебриан всей душой мечтала наконец-то выйти замуж за любимого, Гил-Галад и Эрилиндэ тоже сыграли свадьбу, и теперь король Нолдор уже открыто смог назвать женщину, которая была ему дороже всего на свете, своей законной супругой. Конечно, еще десять лет назад он, тайком мечтая об этом дне, представлял на празднике совсем других гостей, а уж точно не Саурона с его ближайшими соратниками, но сейчас ему казалось, что все сложилось, несмотря ни на что, наилучшим образом. Его братья и лучший друг живы — это ли не везение, да и Элронд показал свое истинное лицо, то бишь мерзкую харю… гадко, конечно, но уж лучше вовремя узнать о чьей-то гнилой сущности, нежели продолжать по наивности доверять тому, кто однозначно уже давно недостоин доверия, и считать его своим союзником. Эрилиндэ не хотела устраивать пышное торжество — ей казалось, что это все совершенно лишнее и предрассудки, главное, что они с Гил-Галадом любят друг друга, но ее муж настоял на красивом празднике, поскольку он давно мечтал именно об этом. Невеста, чье интересное положение пока что не бросалось в глаза, надела расшитое золотом синее платье с разрезами по бокам и позолоченным поясом и казалась королю Нолдор еще более прекрасной, чем обычно, а братья жениха, решив в свою очередь сделать ему подарок, накрыли для новобрачных и гостей богатый стол — названий многих угощений, совершенно привычных для жителей юга и востока Средиземья, Гил-Галад даже не знал, но все блюда и напитки оказались на редкость вкусными; в особенности ему понравились морские гребешки в специях и утка, фаршированная апельсинами, орехами и черносливом. — Тебе давно надо было жениться, дорогой братишка, — сурово произнес Келебримбор, сидя рядом с братом с рюмкой самого лучшего мордорского коньяка в здоровой левой руке, — авось мозги на место бы встали, и все бы обошлось без таких неприятных последствий. — Уж прекрати брату-то собственному праздник портить, — слегка возмутился Дургхаш. Гил-Галад повернулся к орку. — Тъелпе прав, я был слишком горяч, глуп и наивен. Разберусь с моим бывшим герольдом — непременно съезжу еще раз к своим родичам и извинюсь перед ними. Оба моих дяди и Элеммакил мне дело говорили, да только я их не послушал. Надеюсь, они меня простят и не станут держать на меня зла, хоть я перед ними и виноват. — Хорошо, что ты еще можешь все исправить, — поддержал его Дургхаш. — Ладно, этим ты займешься позже, а на сегодня забудь обо всем. Сегодня твой день, и ты вправе им наслаждаться, потому что каждый из нас заслужил свое счастье. Король Нолдор радостно улыбался, все еще до конца не веря в происходящее: поначалу, когда они с Эрилиндэ только познакомились, все было так странно, и он не мог понять, почему она его избегает, потом узнал, кто она такая и кому служит, после чего утратил всякую надежду, и вот теперь они вместе — вместе навсегда, до скончания времен. Гости пили за счастье молодых, и праздник продолжался до позднего вечера, пока все не стали постепенно расходиться; теперь и Гил-Галад мог наконец остаться наедине со своей женой и даже во сне не отпускать ее руки. * Жители Минас Тирита встречали верховного короля дунэдайн и его воинов как настоящих героев, которыми они, впрочем, в их глазах по сути и были — многие гондорцы, в особенности те, кто приплыл из Нуменора, еще помнили страшные времена Ар-Фаразона, когда любого из Верных могли бросить в темницу, замучить до смерти, отправить в Храм по ложному обвинению, и негде было искать защиты от произвола, но теперь угроза миновала, и впереди была только счастливая мирная жизнь. Женщины, дети и подростки с ликующими криками высыпали на улицы; многие, несмотря на осеннее время, умудрились где-то раздобыть немного подвядшие поздние цветы и бросали их под ноги вернувшимся с войны мужчинам; впрочем, их радость была сильно омрачена тем, что от многочисленного войска Верных осталось меньше половины. Почти у всех собравшихся несколько лет назад ушел на войну кто-то из близких, и теперь они с надеждой искали взглядами знакомые лица, надеясь, что их муж, брат или сын остался в живых, однако такое счастье выпадало далеко не каждой. Вдова Анариона Тиндомиэль даже не вышла из своих покоев — Менельдил, холодно поприветствовав дядю и двоюродных братьев, сделал вид, будто тоже искренне рад их возвращению, и сказал, будто его мать больна. — Погода-то вон какая, три дня подряд дождь лил, потом снег шел, а сегодня снова потеплело, но с утра был сильный туман, — недовольно пробурчал он. — Вот мама и простудилась, я ей говорил, чтобы теплее одевалась. У нее вчера был жар, сильно болела голова, а сегодня она жалуется, что глотать не может, словно ей в горло песка насыпали. Я, конечно, сразу лекарей позвал, но несколько дней ей придется пить снадобья и лежать в постели. Исилдур притворился, будто поверил в ложь племянника — на самом деле он отлично понимал причину, по которой Тиндомиэль, никогда не жаловавшаяся ни на какие недомогания, заперлась у себя и не вышла встречать родичей. Она вышла за Анариона не по необходимости и не по настоянию родителей, а по собственному доброму желанию и большой любви, и гибель ее супруга на войне наверняка стала для нее страшным ударом. Вот он, теперь уже верховный король дунэдайн, сейчас стоит на городской площади, он жив, здоров и даже не поцарапан, а его отец и брат не вернулись из Мордора, и каково ей сейчас было бы смотреть на брата своего покойного мужа, да еще и изображать радость, ведь боль от этой потери не перевесит ничто, никакая победа?! — Да, это неприятно, — уклончиво ответил он, — очень жаль, что твоя досточтимая матушка нездорова и не может разделить с нами нашу радость. Впрочем, это всего лишь обычная простуда, думаю, через несколько дней она поправится. Элендур, наблюдая за отцом со стороны, в который раз про себя отметил, что тот похож отнюдь не на того, кто одержал блестящую победу над страшным врагом, избавил всю Арду от опасности и может со спокойной душой радоваться жизни; напротив, Исилдур выглядел замкнутым, мрачным и угрюмым, словно пришел на тризну, а не на торжество в свою честь. Мысли о будущем буквально парализовывали волю наследного принца, захлестывали его сознание волной страха — в особенности в те мгновения, когда Элендур вспоминал о вражьем кольце, которое король Верных так и не решился уничтожить, по-прежнему носил с собой, но он не решался говорить об этом с отцом и братьями, тоже делая вид, будто все в порядке. Аллуа же все это время стояла позади, натянув на голову капюшон длинного плотного плаща; никто не обратил на нее внимания — во-первых, она, чтобы ее не заметили, спряталась за Аратаном и Кирьоном, во-вторых, ее наряд почти целиком скрывал лицо, и она вполне сошла за обычного человека, который мог получить на войне обезображивающее увечье и теперь его стесняется. Ей, конечно, совсем не хотелось находиться в этом месте — да и не стоило, и она не имела такого права. Жалеть о случившемся не было смысла — что сделано, то сделано, ей оставалось только исполнить обещание, данное сыновьям Исилдура, и как можно быстрее исчезнуть из их жизни при первой возможности. * Амарт сидел в своей комнатенке за столом и, глядя на тусклое мерцание дешевой свечи, при свете которой он обычно записывал по вечерам свои сказания, прислушивался к разговорам за стеной. Сегодня у Лалайт, которая сдавала ему жилье, был настоящий праздник — муж и сын хозяйки дома вернулись с войны живыми и невредимыми, и по этому случаю она, обычно придерживавшаяся очень скромного образа жизни, надела свое лучшее платье и с помощью соседок наготовила вкусных блюд. Она не скрывала своей радости и не могла наглядеться на своих родных, тем более что другим женщинам в ее квартале не так повезло — у многих братья, мужья, сыновья и отцы навсегда остались лежать в выжженной земле Мордора, и наряду с веселым смехом, музыкой и песнями то тут, то там можно было услышать рыдания и причитания несчастной молодой вдовы или матери, потерявшей сына. Он знал о том, кто победил в войне с Сауроном и чем все закончилось, и даже убедительно изобразил радость, но в дурном расположении духа пребывал не только из-за этого — теперь муж и сын Лалайт возьмутся за прежнее ремесло, женщину будет кому содержать, главе семьи понадобится комната, и хозяйка дома наверняка откажет ему в жилье, придется искать новое. Впрочем, у него было время до конца месяца — он сам слышал, как Лалайт говорила об этом со своим супругом. — Ты уж потерпи, милый, — просила она мужа, — понимаю, что у нас тут тесновато, но этот парнишка внес деньги вперед, я не могу вот так вот взять и выгнать его в никуда. — Да я все понимаю, — ответил Асгон, с явным облегчением вешая на стенку меч и кольчугу в надежде на то, что они ему никогда больше не пригодятся, — пусть пока поживет, но все-таки подыскивает другую комнату. Тут, я вон смотрю, пока мы воевали, все полы рассохлись, стены прохудились, двери перекосились, надо весь дом чинить, вот я через месяц как раз этим и займусь. Амарт хотел было продолжить одну из своих историй — в этот раз о любви Гэлеона и Иэрне, но в голову ему лезло совсем другое. Взяв в руки перо, он стал писать о падении Мордора, о гибели Черного Властелина в неравном бою, и слезы капали из его глаз на дорогую бумагу, оставляя некрасивые пятна и разводы, но он не обращал на это внимания. В этот поздний час многие жители Минас Тирита оплакивали своих сыновей, павших на поле брани, и юноша невольно подумал о том, что Тано Мелькору в какой-то степени повезло — он погиб в самом конце Первой Эпохи и не увидел смерти своего старшего сына, но, может быть, судьба будет к ним милосердна и они встретятся за Гранью Мира… Увлекшись своим повествованием, он засиделся далеко за полночь, но когда от свечи остался жалкий огарок, все-таки лег в постель и заснул, завернувшись в колючее шерстяное одеяло. Он не слышал того, как хозяйка дома, убрав со стола и помыв посуду, решила потихоньку посекретничать с супругом и рассказала Асгону о странностях своего жильца. Тот, впрочем, был опытным воином, а не простым горожанином, и годы, проведенные в боях, сильно закалили его характер. — Так, Лалайт, — сказал он жене, — ты сейчас ложись-ка спать и ничего не бойся, а я с ним сам разберусь. Глава семьи тоже лег в постель, а наутро встал раньше всех и приготовился действовать. Он предусмотрительно запасся крепкой веревкой, которой обычно привязывал своего коня, а потом, дождавшись, пока Амарт умоется, оденется и выйдет из своей комнаты, внезапно заломил постояльцу руки за спину и надежно скрутил — все произошло так внезапно, что юноша даже не успел среагировать. — Что вы делаете? — воскликнул он, решив, что Асгон просто перебрал вчера за ужином и принял его за забравшегося в дом грабителя, но тут же сообразил, что что-то не так — гондорец был трезв как стеклышко. — Вы что? Я же у вашей жены комнату снимаю! — А что ты сам еще делаешь, помимо этого? — грозно спросил муж Лалайт. — Ничего! — Амарт все еще не понимал, что происходит, и сильно испугался. — Вы… вы что, думаете, что ваша жена была вам неверна?! — он высказал единственное возможное объяснение, которое пришло ему на ум. — Вы соседей спросите, они вам все подтвердят… это неправда… никто к ней не ходил, а я просто комнату снимал… Гончар угрюмо сдвинул брови. — Ты мне зубы не заговаривай, вражий прислужник, — сурово ответил он. — Я знаю, что моя жена мне верна, и дело не в ней, а в твоих сказочках, которые ты тут сочинял. Сейчас мы с сыном отведем тебя прямиком к королю, а Лалайт позовет свидетелей, и будем разбираться, кто ты на самом деле такой и кем сюда подослан. Если бы мы потерпели поражение — было бы твое счастье, а теперь пеняй на себя. Амарт похолодел: он понял, что хозяйка дома каким-то образом прознала о том, что он записывает древние сказания об Эльфах Тьмы и их Учителе, да не просто прознала, но еще и рассказала об этом своему мужу и еще каким-то людям! Как он мог быть таким неосмотрительным, он-то думал, что эта простая женщина вряд ли обучена грамоте и вообще не заходит в его комнату! — Я все вам объясню… Я не хотел… — он понимал, что дело очень плохо, и теперь лихорадочно соображал, как будет выпутываться из сложившейся ситуации. — На суде и объяснишь, — холодно бросил Асгон. Тем временем его сын принес из соседней комнаты записи Амарта — целую кипу бумаг, и сверху лежали как раз вчерашние листы, которые юноша по неосторожности никуда не спрятал. — Ой, отец, тут такое, — сказал он. — Хорошо, что мы с тобой вовремя вернулись. Наша мама в такой опасности была… хвала Эру, что он ей ничего не сделал! Асгон, крепко держа Амарта обеими руками, краем глаза заглянул в бумаги, которые держал сын, и скривился от омерзения и ярости. — Знаешь, мне очень хочется самому забить тебя до смерти, — презрительно произнес он, — но такой поступок недостоин мужчины. Пусть наш король судит тебя по справедливости и по всей строгости закона. Скажи-ка маме, — попросил он сына, — чтобы она позвала как свидетеля того торговца, у которого наш жилец работал, а мы с тобой отведем этого негодяя во дворец. Зло должно быть наказано. Лалайт, выглянув из кухни, от неожиданности едва не выронила только что вымытую тарелку, которую держала в руках.