Золотой рассвет. Часть 3. Начало Эпохи

Элронд был на редкость злобным и завистливым, но отнюдь не глупым типом. Он отлично понял, что настало время переходить к другому плану по устранению короля Верных, потому что Аллуа своим появлением разрушила все его замыслы и теперь пытаться прикончить Исилдура было опасно. Тот не обращал никакого внимания на возмущенные перешептывания окружающих и постоянную печаль и подавленность Элендура и не собирался разлучаться с этой странной женщиной из Авари. Очередной нежелательный свидетель Элронду был совершенно не нужен, и он, позвав к себе Линдира и Глорфиндейла, дал им очередные ценные указания. — Придется нам делать все по-другому, — сказал он подручным, — упустили мы время! Помнится, у нас была идея заманить Исилдура в Имладрис и там убить? Теперь нам только это и остается. Молитесь Валар и Эру Единому, чтобы этот безумец до той поры не пришел в себя и ничего не вспомнил, а уж тем паче никому ничего не рассказал. — Учитывая все обстоятельства, это вряд ли, — успокоил его Линдир. — Ты уверен? — заорал на него Элронд. — А вы-то сами уверены, что он видел, как вы убивали Гил-Галада? — спросил в свою очередь Линдир и тут же понял, что сморозил глупость, потому что бывший герольд короля Нолдор скроил такую рожу, будто вот-вот намеревался набить своему прислужнику жбан. Глорфиндейл, сложив руки на груди, посмотрел на своего дружка с брезгливым снисхождением и принялся излагать свои мысли. — Думаю, что это самое верное решение, — согласился он с Элрондом, — главное — это по-прежнему казаться в чужих глазах такими, какими нас все привыкли видеть. Как вы сами понимаете, нам положено выглядеть благородными, но только Гил-Галад и Келебримбор думали, что все это всерьез… — Ладно, ладно, не занудствуй, нечего говорить о том, что и так очевидно, — оборвал его владыка Имладриса, откупоривая очередную бутылку красного гондорского, — понятно, что оба они были наивными дураками и искренне считали, что нужно и в самом деле быть, а не просто для виду изображать из себя доброго и благородного, но у нас сейчас другие дела. Если не ошибаюсь, мы собирались настроить Элендура против его папашки. Элронд дал Линдиру поручение немедленно пойти и прочистить старшему сыну Исилдура мозги, однако Элендур оказался отнюдь не так прост, как рассчитывали эльфы, хотя умело изобразил правильность и наивность в духе якобы покойного Гил-Галада. Когда Линдир принялся для виду якобы сочувствовать нуменорцу и возмущаться аморальным поступком короля дунэдайн, наследник трона Арнора и Гондора решил схитрить, поскольку прекрасно знал о его истинных намерениях. Он сделал каменное лицо и ледяным голосом произнес: — Прости мою неучтивость, Линдир, — сказал он, — но я не считаю для себя позволительным говорить о подобном. Не знаю, есть ли у тебя отец, кто он и в каких ты с ним отношениях, но мне с детства внушали, что дети не имеют никакого права судить своих родителей. Родители есть родители, и мы обязаны питать к ним глубочайшее почтение и уважение просто хотя бы потому, что они дали нам жизнь, а их проступки… даже если мои отец и мать совершат что-то совсем страшное, все равно не мне их осуждать. Да, я не знаю, как теперь буду объяснять все произошедшее своим младшим братьям, не говоря уже о маме, но отзываться дурно о собственном отце никогда не стану! Эльф ушел несолоно хлебавши и, как того и следовало ожидать, схлопотал очередной разнос от донельзя разочарованного Элронда. — Да, не стоило доверять тебе такое дело, ты совершенно не умеешь никого ни в чем убеждать, — пробурчал он, не зная о том, что Элендур в курсе всех его замыслов и в ближайшее время, как только они доберутся до Минас Итиля, собирается рассказать обо всем своим младшим братьям. * Я заносила лезвие над его шеей — а он не боится смерти: он умеет не хуже нее убивать. Йорик Весть о более чем странной выходке Исилдура и намерениях Элронда с ним разделаться быстро достигла Нуут-Улимы, благо у Саурона везде были глаза и уши, а речи бывшего герольда Гил-Галада слышал не один Элендур, и повергла зацикленного на правильности и приличиях родителя верховного короля дунэдайн в еще более глубокий шок, нежели все произошедшее доселе. Однако одно ему было ясно точно: такой расчетливый и жестокий тип, как Элронд, не остановится ни перед чем, если захочет добиться своего — Элендил судил, конечно, по себе, но его не только ужасало, но и удивляло то обстоятельство, как долго Элронд вынашивал план разделаться с Гил-Галадом и занять его место, у большинства людей и эльфов просто не хватило бы терпения на что-то подобное! Поначалу он сильно сомневался в том, стоит ли ему вообще беседовать с Сауроном, к которому у него было весьма предвзятое отношение, но Келебримбор провел с родственником очередную разъяснительную работу, после чего тот все-таки согласился пойти к Врагу и с ним поговорить, благо был уже в состоянии это сделать. Майа собрал своих доверенных помощников и прочих заинтересованных лиц и начал делиться с ними своими соображениями по поводу устранения Элронда, Элендил даже попытался через силу вставить какую-то реплику, но тут в беседу внезапно вмешался Седьмой, до этого сидевший в углу с бесстрастным видом — нумненорец даже пару раз поймал себя на мысли о том, что в иной обстановке принял бы его за искусно сделанную раскрашенную статую. — Я видел их мертвыми, — медленно, с расстановкой произнес Моро, глядя в пространство полными несказанного ужаса глазами. — Убитыми. Всех до единого, тех людей, с которыми твой сын меньше чем через год поедет в Арнор. Я видел их гибель… каждого из них, и мне еще никогда в жизни не было так страшно! Элендил молчаливо и рассеянно смотрел вперед, не зная, что ответить. — А его дети… мои внуки? Седьмой ничего не сказал, лишь уклончиво пожал плечами. Саурон по его поведению сразу понял, что он не хочет или не решается говорить; надо будет обсудить с ним это наедине, без излишне впечатлительных свидетелей. У Гил-Галада на глазах выступили слезы: сейчас он думал лишь о том, что все его необдуманные поступки, от которых его старательно предостерегали все, кому не лень — и Тъелпе, и Маэдрос, и Маглор, и даже злоязычный Элеммакил — выстроились и продолжают выстраиваться в цепь совершенно страшных событий, разорвать которую ему может оказаться не под силу даже с помощью друзей и родичей. — Что же я наделал, — произнес он с ноткой обреченности в голосе. — Вот давай без этого, — Саурону с ранней юности не нравилось, когда кто-нибудь в сложной ситуации начинал причитать, а не действовать, и сразу вспомнил своего вечно скорбного папашу, который благополучно просрал войну на грани победы, хотя мог бы разделаться с придурочным братцем и подвесить мразину за яйца на Тангородриме. — Я уже неоднократно говорил о том, что поражение — еще не повод портить себе день, а ошибки надо исправлять по возможности с наименьшими потерями, но уж никак не плакать и не сожалеть о случившемся. Все мы делаем то, что в состоянии делать в силу наших знаний и возможностей во время совершения действия, а если бы мы знали, что это плохо, неправильно или что там еще, то уж точно поступили бы по-другому, но что сделано, то сделано, и хватит об этом. Не в нашей власти изменить то, что свершилось, но мы можем принять нужные решения и сделать что-то, чтобы не допустить беды в будущем! Надеюсь, все меня поняли? Маэглин, в отличие от своего двоюродного брата, слушал всех с практически абсолютным спокойствием и легкой ироничной усмешкой. Он знал, что Черный Майа опасен, хладнокровен, способен долго ждать, а потом нанести удар, но чтобы результат был безупречным и стопроцентным, и теперь лишь ждал того момента, когда тот озвучит очередной свой план. Элендил, впрочем, оказался в своем обычном репертуаре, чем несказанно повеселил своего хамоватого родственника — даже в такой ситуации он принялся в очередной раз возмущаться по поводу морального облика своего старшего сына, от которого он однозначно не ожидал подобной выходки. — Есть такое изречение: то, чему мы сопротивляемся, упорствует, — заметил Саурон. — Я тебя уже давно предупреждал, что именно так и будет… — Если бы ты побольше молчал… — не выдержал тот. — Если бы кто-то пользовался головой по назначению, — высокомерно парировал майа, — то научился бы сопоставлять факты и понимать, что я здесь ни при чем. Опять думаешь, что я на Исилдура порчу навел? Это только старые бабки в глухой деревне могут верить во всякую чушь типа того, что кого-то прокляли или сглазили, либо те, у кого совсем каша вместо мозга. Как ты сам думаешь, что будет с тем, кто станет совать руки в огонь или забираться в грозу на дерево? Нетрудно догадаться! А с тем, кого всю жизнь заставляли делать то, что ему не нравится? Если не дошло, объясню: как только представится возможность, он рано или поздно сорвется, и все. Ты же еще и масла в огонь подлил, когда из-за невинной дружбы с дочерью моего офицера обвинял Исилдура невесть в чем. Теперь любуйся последствиями своих благих намерений. Келебримбор хихикнул. — Объясните, пожалуйста, за какие такие заслуги судьба покарала меня такими тупоголовыми родственниками, как ты и мой братец Эрейнион? Прекрати наконец к своему взрослому сыну в штаны-то заглядывать, у парня уж своих детей полно, пусть сам со своими бабами и своей жизнью и разбирается, уж поверь мне, в его годы он вполне в состоянии сделать это сам, а вот от Элронда он сам, да еще в его состоянии, может не отмотаться! Лучше бы ты о его благополучии и безопасности думал, а не о высокой морали! Ты хочешь видеть своего сына живым, здоровым и не покалеченным или, может быть, таким, как я? Видел же мою рожу, теперь знаешь, на что способен Элронд! Его троюродный брат, слушая их, медленно менялся в лице и нервно наматывал на палец прядь волос. — Тъелпе, — наконец решился сказать он, — ты говорил, что Ономори никогда не ошибался. Теперь… — Заткнись, — оборвал Гил-Галада Келебримбор, стиснув зубы и понизив голос. Сейчас этот умник, у которого вместо мозгов тоже непонятно что, опять наговорит лишнего, да еще в присутствии своего чрезмерно впечатлительного приятеля, и все его усилия пойдут насмарку — Элендил наслушается домыслов дружка, навоображает себе всяких ужасов, как Элронд его сыночка убивает, и снова с собой что-нибудь сделает, с него станется. Гил-Галад не внял его предупреждению. — Теперь нам остается только одно, — упорно продолжал он, не обращая никакого внимания на слова брата. — Сделать так, чтобы он просто не уехал из Гондора в Арнор. Тогда с ним точно ничего не случится — прости, Ономори, но то место в твоих видениях, где это было, ты его не узнаешь? — Ну что ты, в самом деле, все усложняешь и достаешь левой рукой правое ухо, — уверенно ответил Саурон, — у меня есть план получше. — Хватит, в самом деле, над ними издеваться, — рассмеялся Келебримбор, — видишь же, что наши милые родичи не страдают наличием мозгов. Выкладывай, что там у тебя за план. — У меня возникла гораздо более простая идея, которая позволит благополучно убить двух зайцев сразу. Можно сказать, даже трех. Что нам нужно? Забрать мое Кольцо, избавиться от Элронда и отвести угрозу от Исилдура… я уж не говорю о том, чтобы постараться вернуть его к обычной жизни, если все получится, это тоже потребует и времени, и значительных усилий. И здесь, на мой взгляд, было бы целесообразно не задерживать Исилдура в Гондоре, а перехватить его прямо у Имладриса и заодно прикончить Элронда с его дружками. — Превосходно. Мой племянник как раз смоет позор, уделает гада, и вы с ним заберете колечки, — внезапно услышал Гил-Галад от какого-то доселе молчавшего светловолосого эльфа, который все это время сидел рядом с Маэглином то с холодным и неприязненным, то с откровенно скучающим видом, словно просто составлял ему компанию и был совершенно не заинтересован в том, о чем говорили другие. Заметив, как король Нолдор переменился в лице, он рассмеялся и что-то шепнул Маэглину. Тот тоже захихикал, а потом пояснил, обращаясь к двоюродному брату: — Кстати, извини, забыл представить — у тебя из живых родственников остались не только мы с Кэлом и старшие сыновья Феанора, но и Айканаро. Так что радуйся встрече, братишка. Гил-Галад хотел было задать им обоим несколько вопросов, но так на это и не отважился, подумав, что обстановка не слишком уместная. Вместо этого он приветственно кивнул и улыбнулся вновь обретенному дядюшке. — Я тоже, пожалуй, кое-что от себя добавлю, — довольно жестким тоном произнес сын Арафинвэ и вопросительно посмотрел на Саурона, ожидая его разрешения. Тот уверенно кивнул. — Какие у тебя мысли? — А мысль у меня насчет вот этого умника и любителя порассуждать о морали, знай он все про меня и про то, что я думаю о Финроде, наверное, я бы тоже упал в его глазах ниже некуда, — он указал на Элендила. — Ты послушай, что я скажу, прежде чем на сыночка бочку-то катить. Так вот, если ты хочешь увидеть свою деточку ненаглядную еще раз в живом, здоровом и не покалеченном виде и к тому же в своем уме, засунь свою высокую мораль куда подальше, потому что до тех пор, пока рядом с ним находится Аллуа, Элронд, по крайней мере, не прикончит его среди ночи — ему не нужен лишний свидетель! Ты вообще своего сына любишь или исключительно соблюдение идиотских приличий, которые вы сами же себе и навыдумывали? Конечно, жаль, что стараниями моего слабоумного братца у нас с Андрет ничего не вышло, но я уже вон сколько лет женат на другой женщине, прекрасно себя чувствую, никто от этого не умер и мир не рухнул, скорее наоборот! Потом, когда все стали расходиться, Элендил попросил своего бывшего врага задержаться на пару слов — ему очень хотелось задать тому один вопрос, который после сегодняшней беседы не давал ему покоя. — Скажи мне, пожалуйста, одну вещь, — тихо поинтересовался он. — Сегодня ты всем сказал, что смог бы вернуть Исилдура к обычной жизни… ты действительно смог бы это сделать или просто пытаешься всех обнадежить? В следующий момент ему показалось, что Саурон разозлился, хотя его глаза по-прежнему оставались ярко-синими, а не вспыхнули алым огнем, как это обычно бывало у майа во время приступов гнева. — Я никогда не пытаюсь никого обнадежить, — резко ответил он. — Ты знаешь, что я занимаюсь целительством, но если ситуация совсем безвыходная, я за такое дело не возьмусь, более того, даже не стану говорить родичам больного или раненого, что у них есть надежда. Я просто позволю милосердной природе спокойно выполнить свою работу, а пациенту тихо умереть, по возможности, конечно же, без мучений. Если же я действительно в состоянии помочь — говорю честно, даже если это будет и в самом деле сложно и займет много времени. Да, я могу вернуть Исилдуру здравый рассудок, но еще раз повторю — это потребует и сил, и времени. Элендил подумал, что в свое время еще в Нуменоре ему все-таки стоило принять предложение Саурона о помощи, но взять вот так вот и признать перед ним свою неправоту не решался. Вместо этого он спросил: — И как часто с тобой бывает такое… что ты говоришь людям, что не в состоянии помочь? Тот на мгновение задумался. — За последние лет так двести из пациентов у меня на руках умирал только наш родич Лаирэндил, но его чокнутый папашка довел до такого состояния, что ему было и жить-то не с чем, а Фаразон добавил, в итоге я и не смог ничего сделать. — Моя жена умерла в родах. Я звал к ней лучшего целителя, но он не смог ей ничем помочь, — с ноткой обреченности в голосе произнес Элендил. — И что же именно с ней произошло? — заинтересовался майа. — У меня, конечно, всякие случаи бывали, но смертей от родов в своей практике я как-то совсем не припомню. Возникло кровотечение или какие-то еще осложнения? Элендил не особо разбирался в целительстве и строении человеческого организма, но вкратце описал майа, что случилось с Алдамирэ. — Честно говоря, меня сильно удивляет, что этот «лучший целитель» не справился с такой простой задачей, — презрительно фыркнул Саурон, выслушав печальную историю родственника, — не знаю, чему и где учился этот хрен, но я бы со спокойной душой доверил такое даже студенту младших курсов, потому что осложнение, которое ты описал, встречается не так уж редко, но при оказании надлежащей помощи смертельным не является. Обычное неправильное положение младенца, когда он к началу родов поворачивается не головкой вниз, а поперек, операция при этом, если не дать роженице снотворного, болезненная и кровавая, но довольно простая и, опять же повторю, смертью матери и ребенка это практически никогда не заканчивается — разве что они попадут в лапы какого-нибудь совершенно безмозглого и криворукого неумехи. Лицо обычно выдержанного и спокойного Элендила исказилось от внезапно нахлынувших чувств. Какое-то время он озадаченно молчал, потом произнес: — Слушай, если вдруг жизни Исилдура будет опять что-то угрожать… делай что хочешь, хоть и в самом деле прибегай к черной магии, но вытащи его. Тот кивнул. Кажется, лед тронулся… * Гил-Галад долго не решался подойти к своему очередному внезапно объявившемуся родственнику и поговорить с ним о том, как и что с ним произошло, но тот сделал это сам. — Понимаю, милый племянник, — сказал он, — ты, наверное, после тех слов про Финрода считаешь меня сущим монстром, но у меня есть причины так к нему относиться. Хотя, может быть, я и не совсем прав, он ведь считал, что поступает совершенно верно и делает мне лучше… только я, к сожалению, не могу через себя переступить и снова полюбить его как брата, как оно и было раньше. Кстати, скажи своему приятелю-нуменорцу, чтобы он не уподоблялся Финроду и к сыну своему не лез, а то он ему потом, поди спасибо не скажет. — Так и уже не говорит, — подтвердил Гил-Галад, — я слышал, как пару раз они ругались из-за того, что он Исилдуру жену против его воли выбрал. — Что и требовалось доказать, — кивнул Айканаро. — А с неумных людей и эльфов больше и взять-то нечего. Они совершенно не соображают, что плюют другим в душу, но при этом убеждены в том, что делают так, как лучше для всех — они же добра всем желают, много и даром, а кто сопротивляется, тем насильно всучить мешок добра. Вот и братик мой старшенький тоже умом блеснул, вернее, безграничностью своего отсутствующего ума, а мне потом было так плохо, что словами не передать. Будучи по характеру эльфом воспитанным, его племянник решил, что это все-таки нехорошо — конечно, Финрод был неправ, но он же и в самом деле хотел как лучше, пусть и не подумал о последствиях. Он попытался осторожно возразить Айканаро. — Дядя Аэгнор, — сказал он, — я думаю, что вы все же не совсем правы. Он не хотел вам навредить… Лицо Айканаро залила краска гнева. — Думает он. Как здорово. А обо мне кто подумал, да и об Андрет тоже? Она ему что, бревно бесчувственное, а не живой человек? Ты его еще защищаешь? Хотя что с тебя взять, у тебя вон лучший друг такой же, Исилдура тебе, видимо, не жалко. Гил-Галад обиделся. — Неправда, я… — Усвой одну вещь, милый племянник, — Айканаро повысил голос, — когда другого человека, эльфа или кого там еще действительно любят, его берегут при любых обстоятельствах и стараются, чтобы ему было хорошо. Это понятно? Чтобы ему было хорошо, а не мне за его счет или чтобы были соблюдены всякие там так называемые обычаи и приличия. То, что я только что сказал, до тебя дошло? Тот кивнул. — Может, еще не совсем дошло, но повтори мои слова несколько раз про себя и вдумайся в их смысл. У моего старшего брата не было ни мозгов, ни совести. Какое он имел право намеренно разлучать меня с Андрет, причем старательно указывая на то, что она, видите ли, смертна, а я нет? Может быть, мы сами как-нибудь во всем разобрались? Если бы она сама меня разлюбила и ушла, это было бы ее решение, но кто просил его вмешиваться? Только осознание того, что я неправильно поступил, слушая этого скудоумного валаропоклонника, пришло ко мне уже потом, когда уже было слишком поздно все исправить и Андрет умерла, так и не дождавшись меня! Я немного подумал, и мне понравилось, — язвительно произнес эльф. — Тогда я подумал еще немного, а потом еще немного, и уже после всего, когда сестра Майрона стала проявлять ко мне совсем не целомудренный интерес, решил — гори оно все синим пламенем, больше я не позволю никому решать за меня и уродовать мою жизнь. Ну, естественно, и не стал отказываться от ее заманчивого предложения. — У Майрона есть сестра? — Тхурингветиль. Неужели не слышал? — Слышал, конечно, как не слышать… — У нас все очень интересно вышло, — начал рассказывать Айканаро. — Тебе, наверное, хочется знать, как именно все произошло. Так вот, нет худа без добра. Я сражался в Дагор Браголлах и был очень тяжело, почти смертельно ранен в бою — честно говоря, в тот момент я подумал, что это конец. Было странно очнуться в каком-то темном помещении — я не понимал, куда попал и что со мной. Затем я узнал, как наш общий друг Майрон оттачивает свое целительское мастерство — ставит опыты на полутрупах вроде меня. Что было дальше, я тебе уже рассказал — подумал немножко, и все встало на свои места. — А знаешь, дядя, я вот тоже подумал, — нерешительно ответил его племянник после минутной паузы, — ты мне, наверное, после этих слов пощечину влепишь и будешь в своем праве, но, может, оно и к лучшему, что так случилось. Потому что мне после твоего рассказа кажется, что просто не любила она тебя, раз так легко якобы ради твоего же блага от тебя отказалась. Я бы не смог. Не смог бы, и все… со мной, наверное, именно так и получилось. Айканаро, к его удивлению, вздохнул с облегчением. — А ты не так глуп, как я думал, милый племянник. После рассказов Кэла и других наших родичей о твоих выкрутасах я думал, что у тебя с мозгами совсем плохо, ан нет. Я так смотрю, ты вполне способен пользоваться головой по назначению, а не только шлем с алмазами носить. И усвой на будущее: чем заметнее у тебя доспехи, тем лучше тебя видно врагам и тем проще им в тебя попасть, в особенности если ты стоишь на открытой местности, а у неприятеля бронебойный арбалет или стреломет. Если уж ты собрался охотиться на Элронда, то надень что-то совсем неброское и еще поверх панциря или кольчуги плащ с капюшоном под цвет листвы или земли, смотря где вы окажетесь, а у Кэла попроси удобное оружие для ближнего боя, стрелок из тебя, насколько я знаю, не ахти. И еще: слушай, что тебе говорит Майрон, он тебе всякой хрени не насоветует. Если бы его придурок-папаша слушал сына, может, и сейчас был бы жив и еще отделал Манвика, а не наоборот. — Ты на меня не в обиде? — удивился Гил-Галад. — Если что, прости, пожалуйста, я ляпнул глупость… — На правду не обижаются, потому что ты перед тем, как эти слова говорить, на собственном опыте убедился в их справедливости. Если кто-то тебя любит и хочет видеть, для него ни вражеский лагерь, ни осуждение со стороны всех и вся, ни даже сама смерть не помеха. Если же он так легко от тебя отказался на основании того, что мой безголовый братец нес чушь, — он особо выделил два последних слова, — делай выводы сам, был ты ему нужен или нет.