Под его чечеткой

Такое освещение выделяло каждый недостаток на его лице, будь то синеватые мешки под глазами от недосыпа, или же небольшие раздраженные участки кожи на щеках или лбу. Мирон любил смотреть ночные показы фильмов по небольшому телевизору в полной темноте, когда дома не было никого, при этом он еще ел чипсы. Вид был самый что ни на есть небрежный: вьющиеся волосы собраны в короткий свободный хвостик, на белой застиранной футболке застряли пару крошек от чипсов со слишком химическим вкусом, поза выражала максимальное расслабление. Почему бы с пятницы на субботу не устроить марафон, просматривая серию за серией глупого немецкого ситкома? Мирон бросил мимолетный взгляд на настенные часы. Без пяти минут одиннадцать. Скоро должен был явиться Шокк. А пока ночной собеседник не появился рядом, можно бездумно похрустеть чипсами и похихикать над тупыми шутками. Юноша насторожился, услышав раньше времени характерное цоканье длинными когтями по полу. Может, показалось? Тем временем на кухне и вправду появился Шокк. Он вышел из глубокой тени и встал на холодный пол, цокнув когтями по твердой поверхности. Еле сдержавшись, он не издал ни звука, лишь опустился на колени перед беззащитным животным. Казалось бы, бойцовская порода, натренированная после занятий у кинолога псина, а почти и не заметил такую опасность позади себя, лишь беспечно хрустел сухим кормом. На это несчастное существо правило засухи в джунглях не действовало. Когда Бобик обернулся и начал принюхиваться, а потом издавать звуки, похожие на рык, Шокк немедля сжал в ледяных ладонях широкую собачью шею. Он сворачивал ее до победного хруста. Демон бросил быстрый взгляд на часы: у него было три минуты, чтобы в полной мере насладиться хотя бы тем, что имелось. А, впрочем, и репутацией достаточно пунктуального демона можно было пренебречь, пусть и в поглощении такой душонки Шокк не видел никакого наслаждения. В одно время его настолько разбаловали утонченными и ранимыми душами нежных натур демоны более высокого ранга, что этой смесью инстинктов и простейших привязанностей к вещам давиться было очень и очень непрестижно, главное — невкусно. Мертвая и все еще теплая тушка так и осталась лежать возле полупустых мисок. Окончив с быстрой трапезой (родная матушка поругала бы за кусочничество), Шокк тихо-тихо направился в явно непустую гостиную. Незаметно скрывшись, он предстал прямо перед Федоровым, загораживая телевизор. Впрочем, сейчас демон не имел желания ни доставать своего человеческого друга, ни дразнить, ведь часто он делал это не от хорошей жизни в поисках способа отвлечься. Он устроился рядом и притянул юношу к себе, в полумрак, завлекая в мягкий поцелуй. Мирон не противясь ответил, от удовольствия закрыв глаза. У демона не могло что-то екать внутри от чувства вины. Он его попросту не имел и априори иметь не смог бы.

***

Единственное существо, которое не смогло бы его предать — это собака. Настоящий верный друг. Каждый день это зубастое обтянутое тонкой кожей темноглазое создание буквально у двери ждало, пока хозяин придет со школы. Бобик бросался в объятия, лаял, вилял куцым обрубленным хвостом и по-собачьи радостно улыбался. Бойцовские породы собак тоже умеют любить. Вмиг перед глазами пронеслись все воспоминания, связанные с бультерьером. Вот этот озорной щенок смотрит своими любопытными глазищами на будущего хозяина, вот он впервые получает нагоняй от Мирона, ведь ни в коем случае нельзя показывать свою слабину такой собаке, вот они гуляют в парке, вот учат вместе команды, вот Бобик показывает результаты после занятий с кинологом… Бездыханное тело животного лежало прямо на кухне у миски с кормом. Мирон опустился на колени, прижал руку к грудной клетке питомца и в отчаянии сжал пса в своих объятиях. Покатились горячие слезы по щекам. Части его семьи нет. Мирон только что потерял настоящего друга. Федоров прокручивал в голове приносящие боль воспоминания снова и снова, и обида все глубже и глубже оседала в самом укромном уголке руин его сердца. В этих безмерных развалинах можно было отыскать все, что угодно. Где-то нашлось и место для прежнего Шокка, что причинил ему столько боли своим эгоизмом, нарушением обещания и проявлением неизмеримой жестокости. Дрожащими руками Мирон положил в достаточно глубокую сырую яму тяжелую деревянную коробку. В сердце снова что-то защемило, и он присел на корточки, кладя ладонь на гладкую поверхность импровизированного гроба. — Надеюсь, ты простишь меня, мой друг, — одними губами прочитал он аккуратную надпись на коробке. Осталось засыпать землей, пока не начался дождь. Он принял действительно важное для себя решение. Пора заканчивать это межрасовое общение, ведь все и так зашло слишком далеко. Целую ночь Мирон провел в глубоких раздумьях. Он практически ни с кем не разговаривал, был молчаливым, мрачным, чрезвычайно спокойным и под конец дня встревоженным. Родители прекрасно знали причину, потому особо не трогали убитого горем сына. Ведь, по легенде, все случилось так внезапно и спонтанно, что Мирон просто не успел среагировать. Он винил себя, что бы он там ни имел в виду, будь то смерть от внезапного сердечного приступа или еще чего-то, или же смерть от потустороннего нечто. Мирон получше закутался в одеяло и болезненно застонал в подушку. Его душу разрывало на части, да и по несложным подсчетам именно он должен был стать следующим лишенным. То ли лишенным самой важной части себя, то ли попросту умалишенным. Стоило изначально понять, что Шокк — лишь хищник, выходец из мира иного, заложник своих животных инстинктов и демонических потребностей в насыщении душами. Во что он ввязывался, вызывая какого-то Анаки, будучи пьяным вдрызг? Он боялся. Боялся и тихо скулил, ведь покоя не найдет уже ни у кого. Таким он бы ни с кем не стал делиться, а все его самые сокровенные тайны знал лишь один нечеловек. Сгусток энергии тьмы, причиняющий боль.

***

Заедать боль никто не запрещал. Уже болело горло, десна, зубы и язык, отмороженные сладким клубничным сорбетом. Мирон поглощал его чашками, порой удаляясь на кухню за новой порцией. По телевизору шел все тот же ситком. Даже в родительской спальне не горел свет, а он все смотрел пустым взглядом в экран и иногда сипло посмеивался. Что-то зашуршало, и из глубокой и самой темной в комнате тени вышел его ночной кошмар. Шокк абсолютно всегда появлялся во всей своей красе. Расправлял крылья, кровожадно улыбался, сверкал злобными песьими глазами. Эффектно. Не хватало только светомузыки и праздничных фанфар. Мирон за эти пару дней успел всем своим существом возненавидеть того, кто, казалось бы, стал приютом для его сгустка или комка чувств. Он был жилеткой, в которую можно было поплакаться, был свободными ушами, что готовы были выслушать, а еще — источником жаркого тепла, особенно-обаятельно-умелого флирта и гадких, но остроумных насмешек. Господи, да удавиться хотелось от, казалось бы, детской обиды и захлестывающих чувств. Демон бесшумно присел рядом и приобнял плечо человеческого создания, прижимая к себе. Мирон молча отодвинулся и выбрался из цепкой хватки. Так продолжалось до тех пор, пока Шокк не навис сверху над юношей, вопросительно глядя в его голубые, но чуть посеревшие от усталости глаза. — Слушай, Миро, ты сам не свой. Я не могу понять, в чем дело? — Ты еще и не знаешь в чем дело? — Грубо уперся руками в оголенную грудь демона Мирон. Он грозно свел брови к переносице в безуспешных попытках выползти из-под давящего холодного тела. — Это все из-за твоей шавки? Не знал, что так легко могу ранить твое сердечко. — Шокк якобы шаловливо и чуть ощутимо провел кончиком острого когтя по юношеской груди, оставляя на футболке очередную засечку. — Расслабься, Миро, это же всего лишь собака, и, к тому же… — Это. Не. Просто. Собака, — злобно прошипел Шокку на ухо Федоров. Он был в ловушке. — Если ты, сука, думаешь, что так просто можешь забирать жизни членов моей семьи, то ты ошибаешься. — А если продолжу? Тем более, — тут он хихикнул и вернул непонимающий взгляд к лицу Мирона, — я повторюсь, что это всего лишь псина, ее жизнь мимолетна и скоротечна, так какая разница-то, а? Вкрадчивый голос еще никогда так не действовал на нервы. От нежных чувств до самой искренней ненависти всего один шаг. Один переломный момент, и из самых близких они превратились в самые далекие. Мирону хотелось кричать от отчаяния, но на его вопли сбежались бы не только родители, соседи и жители многоэтажки, но и люди из соседних подъездов. — Убирайся вон. Видеть тебя больше не хочу. Шокк злобно усмехался. Он делает только то, чего сам захочет и только тогда, когда сам посчитает нужным. Этот жалкий человечишка никак не мог повлиять на его могущественную волю. Демон оттянул острыми зубами нежную кожу на шее Федорова, заставляя его взвизгнуть от боли. Острые клыки позволяли оставить яркую метку. Небольшая струйка крови потекла по шее к ключицам. — Позовешь еще, — лукаво и вполголоса произнес Шокк. Без зазрений несуществующей совести он столкнул Мирона с дивана, а после скрылся в тени. Федоров, как обезоруженный беззащитный зверек, свернулся в калачик и спрятал лицо в коленях. Он настолько беспомощно закован в рамки сознания и осознания сверхъестественного других людей, что приходилось постоянно врать. Сейчас, например, он свалился на пол во сне. Укус, Мир надеется, никто не заметил.