Черная лента

Не гасни, уходя во мрак ночной. Встань против тьмы, сдавившей свет земной.©

Между его короткими пальцами бродит тупой нож. Доходит до большого, затем идет обратно, возвращаясь к мизинцу, и так туда-сюда, не задевая фаланг. Тихое постукивание ножика о стол меж пальцев даже расслабляет самую малость, наполняя тело недолгим покоем. Жаль только, эти стуки не в силах принести успокоения в сознание. Цвета остаются немыми, а тревоги превращаются в головную боль. Как парадоксально, у Чимина вновь болит голова. И ладно бы просто болела, она практически зудит, окуная его раз за разом в омуты мигрени. И он просто мирится с фактом того, что вряд ли уже получится когда-нибудь от нее избавиться. Легкие стуки по столу как начались, так резко и прекращаются. Пак убирает руку. А Тэхён, тот самый, что водил ножиком меж его пальцев, закидывает бесполезный предмет на полку и ложится на свою кровать, отвернувшись к стене. Пак обводит эту спину равнодушным взглядом, смотрит в окно, за которым давно уже нет ничего. За ним совсем ничего не осталось, от того, что можно назвать жизнью. От того, что когда-то называлось счастьем. Высохшие деревья меж пустых безлюдных дорог. Серое небо и легкий туман. Ни единой живой души. Ни единого намека на дыхание. Лишь слегка цепляющие взгляд скамейки, выкрашенные в ярко-зеленый, совсем не сочетающиеся с остальной вычурностью. Глухие переулки без намека на живой звук. И небольшой штрих на одном из серых столбов в виде кем-то привязанной там черной ленты, слегка развевающейся на ветру. Чимин обводит взглядом эту пустоту за окном, скорее всего, уже в тысячный раз, чешет руку, проводит по коже пальцами. И почти с уверенностью готов заявить в этот момент, что тоже уже мертв. Что, наверно, призрак. Или же наоборот, он, скорее, тело без души. Да, именно так. Душа его давно исчезла в том легком тумане, что вечно висит за окном. Пак почти уверен, что уже не дышит. И на мыслях об этом снова переводит взгляд на спину Кима, а тот, кажется, и не шевелится вовсе. Может, тоже уже мертв? И не сказать, что Чимину жаль, что ему от этого как-то грустно. Он поднимается на ноги, подходит поближе к противоположной кровати, дотрагивается до холодного тела своими бледными пальчиками. И ничего — никакой реакции. Чимин не может понять, дышит тот в конце-то концов, или же нет? Касается каштановых волос, но ничего не ощущает. Да и должен ли? Дверь позади него немного скрипит, и на пороге появляется Намджун. Чимин мало может сказать об этом человеке, если тот, конечно, человек вообще, а не проекция былой жизни, не осколок воспоминания или кусочек от сознания тела, чем он теперь, скорее всего, и является. Джун говорит, что пора им всем принять какие-то лекарства, что это продлит им жизнь. Что всё образуется и что-то тому подобное. Чимин протягивает руку, чтобы взять пару таблеток с чужой ладони, а сам думает: «какой ещё жизни?» В этом мире почти никого не осталось. И даже если они трое ещё и живы каким-то образом, Пак знает, это ненадолго. В итоге они тоже превратятся в ничто. В шныряющуюся туда-сюда непонятную массу. Джун, стоящий у двери, доводит Пака до кровати, что находится прямо напротив тэхёновой, и почти заставляет сесть, говорит, что всё образуется. Все образуется? Чимин устало вглядывается в его лицо и думает, что Джун повторяется. Наверно, он тоже скоро умрет. Скорее всего, у него уже начал гнить кишечник, и через некоторые время исчезнут все органы. И однажды, проснувшись, он и не поймет по началу, что больше не дышит. Но так ничего им и не скажет, так, как не говорит и сейчас и только успокоить пытается. Хлопает по плечу, изрекает что-то предположительно располагающее к надежде. И Пак разве что только в эту секунду готов немного поверить, что всё же жив, что слышит легкий хлопок и ровный голос парня, что чувствует ведь, вроде как. Вроде как, он ещё есть? Пак наблюдает за тем, как на лице парня появляется легкая улыбка. Настоящая, мягкая. Самую малость он тоже хочет так улыбнуться, но не в силах этого сделать. Не помнит, как это делается, не знает, как это будет выглядеть на его лице. Да и какое оно у него, тоже начинает забывать. Лишь одно Пак может сказать с уверенностью: он уже заражён той неизбежностью, что царит за окном, остальное же — дело времени. Джун говорит ему ещё что-то о том, что в здании безопасно и не стоит постоянно сидеть в комнате, что стоит выходить иногда хотя бы в коридор, затем отходит от него, подходит к кровати Тэхёна, касается его плеча. Но тот так и не шевелится, никак на него не реагирует. Чимин видит, как Джун сжимает пальцы на его плече сильнее — ничего. За окном серый туман не располагает к вере в свет. За окном на ту ярко-зелёную скамейку опускается тень. Бледная копия чьей-то жизни. С давно сгнившими внутренними органами. С давно высохшими мечтами и целями. Давно уже являющаяся ничем — пустая тень, и черная лента все плывёт на ветру, намекая на скорую погибель. В их комнате по сравнению с тем, что творится за окном, атмосфера, по крайней мере, чуть живее. Впрочем, надолго ли? Впереди Джун склоняется к Тэ и что-то шепчет тому почти в самое ухо. Шепчет уже мертвому? Как оказывается, нет, ещё живому. Ким все-таки приходит в движение, даже садится и смотрит на Джуна. Словно ждет от него чего-то другого, не таблеток этих, не утешающих слов, не легких похлопываний. А того, что Паку, скорее всего, не понять. У Джуна волосы светлые и, наверное, душа у него такая же, размышляет Пак, быть может, её-то Тэ и видит. Быть может, лишь кажется со стороны, что тот ждет чего-то, а на самом деле просто наслаждается исходящим от души блондина теплом. Чимин следит за ними, не моргая, и сам, не осознавая, зарывается рукой в свои рыжие волосы. Практически оранжевые, если верить тем, что остаются иногда на подушке. Интересно, тогда душа у него тоже рыжая или оранжевая, как мандарин? Искрящаяся, как пламя? А если так, то как она ещё не сожгла это бледное тело изнутри? Как не обожгла еще Тэхёна, порой подходящего слишком близко. Как она, если ещё в нём, не выжгла тут все, и туман серый не превратила в пепел? Пак гладит себя по волосам на затылке и не может ответить на свои же вопросы. Ему трудно найти решение. В нынешнем мире ему всё тяжелее сохранить себя. Все сложнее вспомнить что-то из того старого прошлого. Да и стоит ли это того, чтобы вспоминать? — Когда? Когда они вытащат мои сгнившие органы? — отвлекает Чимина от размышлений хрипловатый голос Тэхёна, — они же разлагаются там, они ведь отравят скоро всех своим зловонием. Почему их не достанут? — спрашивает он. А Намджун привычно спокойно хлопает его по плечу, как и Чимина парой минут назад. И говорит, что таблетки, которые тот только что проглотил, не дадут его органам разложится, что они восстановят там все изнутри, и не стоит об этом переживать. Смысл не потерян, добавляет он. Смысл? Шатен кивает неуверенно, не то соглашается, не то лишь отдаляется с помощью этого движения и переводит взгляд на Пака. Сжимает желтое одеяло с цветами, лежащее под ним, и почти не слышно добавляет: — Значит, рыжий парень не умрет. Пак не может понять, утверждение это срывается с синеющих губ или все же вопрос. Он как будто зачарованный смотрит Киму прямо в глаза, краем уха слышит, как слегка скрипнув, закрывается дверь, и они вновь остаются наедине. В карих глазах напротив Пак улавливает блеск. Знакомый ему блеск, после которого, обычно, следуют тонкие линии влаги вдоль щек, еле слышное шмыганье носом и понятный одному беседующему сам с собой Киму шепот. И сейчас Пак ожидает, когда блеск сорвётся с глаз напротив, но этого не происходит. Ким поднимается на ноги, подходит к кровати Пака и садится рядом. Проводит ладонью по его сиреневому одеялу, затем также, почти невесомо, по бедру Чимина. Пододвигается ещё ближе и кладет свою голову ему на колени, будто то — подушка. Будто так находит ответ на скрытые в своей голове вопросы. Пак наблюдает за всем этим молча, он не отталкивает, не возмущается, совсем не возражает. То промелькнувшее чувство, которое он улавливает от человека на своих коленях, вроде называют «приятным». И пусть на пару минут или всего лишь секунд он принимает это «приятно», принимает его. Поэтому запускает руку в каштановые волосы и пропускает их сквозь пальцы, словно воду. Ловит себя на том, что если очень постарается, может даже улыбнуться, подобно Джуну, именно в этот миг. Что сможет, пусть и не знает, как это делается. И даже более того, может быть, неосознанно уже делает это. Затем отодвигается вместе с Тэ на коленях к стене, прислоняясь к ней спиной, и опять же чувствует то обычно чуждое желание говорить. Неважно, о чем. Просто произносить слова. Что-то рассказать. Выпустить из себя звуки. Живые звуки? — В детстве у моего дома была песочница, — начинает он, — с таким чистым, практически золотым песком. И наше окно выходило как раз в сторону той песочницы. Когда лил дождь, я садился на подоконник того самого окна и наблюдал, как золотистый песок превращается в грязно-коричневый, неприятный глазу цвет, как от былого золота не остаётся и следа. И это казалось мне тогда неправильным. Будто моя вера в то золото была обманом. Будто всё это время мне лгали, и верил я в грязь, — продолжает Чимин, путая руку в чужих волосах. — А ты верил в грязь? — вдруг влезает в его рассказ тихий голос шатена. «А я верил в грязь?» — переспрашивает сам у себя Чимин. Я разве верил в грязь? — Кажется, — неуверенно отвечает Пак, убирает свою руку с макушки Тэхёна и желает забыть про свой же рассказ. * * * Пак уже около часа рассматривает небольшую трещинку на выкрашенной в персиковый цвет стене коридора. Не обращая внимания на проплывающие перед взглядом пустые тени, он изучает дефект на поверхности. Местные тени всё равно его трогать не станут, не сейчас, не когда и сам он превратится в их подобие. Так что о них он может не беспокоиться, лучше подумать о изломанной сероватой полосе на стене. О том, что, вроде, когда мир за окном ещё не напоминал кладбище неупокоенных душ, когда всё дышало и наполнялось красками. Тогда, когда ещё он приезжал в гости к дедушке, пусть и старому очень, но по-настоящему живому, ни капли не бледному. У него в доме трещин, подобных этой, вообще было очень много. И тогда ещё совсем маленький Пак проводил по тем, до которых доставал короткими пальчиками и спрашивал о них дедушку. Тот кашлял частенько, хлопал рядом с собой, подзывая сесть поближе, объяснял, что за шрамы и морщины у стен такие, похлопывал себя по лицу, и продолжал говорить, что происходит это потому что дом стар, как и его хозяин, он тоже чахнет и потому в морщинах расползается. Чимин смотрел сейчас на трещину и пытался вспомнить лицо дедушки, не только его суховатые руки и морщины, а его лицо. Но ничего у него не выходило. Перед глазами вдруг появлялась знакомая песочница с грязно-коричневым песком и это ощущение на руках. Влажности и грязи. Пак ёжился от подобного воспоминания, немного подмерзал от него. Отходил от стены, на которую упирался, и следовал вдоль коридора, в комнату Намджуна. У него снова обострялась мигрень, и чесались руки. В таких случаях только Джун мог подсказать, что ему принять или сделать. Как утихомирить этот шторм в своей голове. В этом его ещё, вроде как, теле. * * * Тэхён порой напоминал Паку щеночка. Из прошлого, не уверен только, из прошлого этой жизни или той, что до нее. Такого милого, с большими глазками, что ещё постоянно подбегал к нему в детстве и искал в нём тепла. Так и Ким вновь сейчас подходит и садится к нему на кровать. Смотрит, как тот щеночек из детства, что хочется его погладить. А дальше действует уже по-своему. Кладет свою ладонь на чиминово лицо, тут же убирает её, опускает, касается коротких пальцев, сжимает их, растирает слегка. Берёт в обе ладони и вновь сжимает. — Не умирай, ладно? — шепчет еле слышно с какой-то тихо угасающей надеждой в глазах, — хотя бы ты не умирай, хорошо? Пак бы может и ответил «хорошо», но обманывать совсем не хочет. Он не Джун и не умеет успокаивать. Не видит света ни за окном, ни в этой комнате. Шанс? Смысл? Вместе с тем туманом, однажды возникшим и оставшимся снаружи, Пак растерял понятия тех слов. Вместе с той слегка колышущейся на ветру черной лентой пустил в себе корни прогнивания. Всё, что он может сказать в данной ситуации скудно и беспросветно, это разве что: «извини, но вряд ли кто-то из нас в итоге выживет». Это, в первую очередь: «извини, но, скорее всего, мы уже мертвы». Он может изречь из себя лишь что-то подобное, и потому вовсе выбирает молчать. Пак ощущает легкое покалывание там, где, вроде как, должно быть сердце и там, где сжимает его кожу Тэхён. Припоминает, о чём недавно говорил Тэхёну Намджун — о том, что таблетки помогают. И в этот момент практически верит в его слова. На кровати Тэхёна напротив на желтом фоне расцветают неживые нарисованные кем-то цветы. На его же кровати на сиреневом редко разбросанные тускло-зелёные лепестки. У Тэхёна глаза вновь наполняются блеском, а руки кажутся холоднее своих собственных. Пак перемещает взгляд на пол, на голые ноги, на ступни шатена. На красные россыпи неправильных бусин у его ног. Хочет спросить Тэхёна, об этом, но не успевает. Дверь в их комнату с легким скрипом отворяется. На пороге появляется привычный Джун, только хмурый какой-то сегодня, не обыденно спокойный, а немного нервный. Парень подлетает к Тэ и практически отдирает его от Чимина. Трясет того, словно куклу, неожиданно срывается даже на крик. — Борись, слышишь?! Ты не должен сдаваться, Тэхён, — выкрикивает он тому в лицо. Перебрасывает ослабевшие руки шатена через плечо и практически уносит того на себе. Пак почесывает ладони, наблюдая за происходящим, и считает Джуна неправым. Понимает, почему Тэ сдается, почему Ким всё чаще не реагирует, когда его зовут. Видит, как шатен превращается в одну из теней. Чимин знает, ничего с этим не поделаешь, в конце концов — это дело времени. Борись, не борись, от этого ничего не изменится. Пак зарывается руками в свои волосы, треплет их на голове. Оступается взглядом о следы от ступней, неправильные бусины, рассыпанные до двери. Ощущает запах, знакомый, неприятный. От него вдоль позвоночника проносится холодная стая мурашек, и хочется закрыть глаза. Ведь в глазах что-то щиплет. Хочется уснуть, пока всё это не пропадет во времени. Ну или же не исчезнет, в конце концов, он сам. Со вспыхнувшей сию же секунду мигрени в его голове оживают почти забытые картинки. В них на его руках умирает тот самый большеглазый щеночек, который постоянно искал в нем тепла. Он умирает прямо у Чимина на руках, все ещё маленький такой. Слегка скулит, дрожит, а потом резко замолкает. Пак не помнит, что чувствует в тот момент — голова болит слишком сильно. Там словно кричит уйма голосов. А у него на руках лежит мёртвый щенок с знакомым блеском в глазах, словно выкрашенный в те раздробленные в порошок красные бусины. И воздух пропитан неприятным запахом. Таким же, что и сейчас. Пак зажмуривает глаза, зажимает уши, пытаясь тем самым прекратить поток жестоких картинок, падает на кровать, стараясь абстрагироваться от этого. Тот щенок больше не ищет тепла. Пак всё же отключается. * * * Тэхён спокойно сидит на своей кровати и поочередно скользит по длинным пальцам. Разжимает, сжимает кулаки. Как давно тот вернулся, Пак и не вспомнит. Взгляд шатена прикован к окну, его ноги и руки перевязаны белой тканью. Такой белой, что бледнее его кожи. Чимин догадывается, что под ними спрятано. Рыжий хочет, чтобы в следующий раз и у него появились такие. Ему всё равно, уже не будет больно. Всё равно нет никакого смысла цепляться за почти угасший мир, за почти мёртвое тело. — Тэхён, — шепчет он отчего-то, сам от себя такого не ожидая. Затем поднимается на ноги и подходит к шатену, не решаясь сесть на его кровать, на то жёлтое с бутонами цветов. Ким перестает водить по своим худым пальцам и поднимает глаза на Пака. — Чимин-и, всё хорошо, — говорит так нежно и легко, словно так оно и есть. Будто верит в это. Будто знает ответы на все существующие вопросы. — Я бессмертен Чимин-и, все будет хорошо, — продолжает он и натягивает отдаленно-живую улыбку. Пак так и не решается сесть на его кровать, вместо этого присаживается на корточки напротив парня. Протягивает к нему руку и гладит по щекам. Чувствует, вроде, что-то. Вот только не знает, тепло ли это? Или знак того, что они всё же мертвы? * * * Тэхён вновь бесцеремонно ложится ему на колени и закрывает глаза. Пак осматривает его лицо, наблюдает за слегка подрагивающими ресницами, замечает крошечное пятнышко на его нижней губе. Дотрагивается до него большим пальцем, пытается осторожно стереть, но оно не поддается. Чимин склоняется, чтобы глянуть на него повнимательнее, и, кажется, начинает понимать, что это. Склоняется ещё ближе, касается пятнышка губами, пытаясь слизать, затем отодвигается, чтобы вновь взглянуть и подтвердить свои догадки. И вот оно что, то вовсе и не пятнышко, а небольшая родинка, оказывается. Эти действия в свою очередь заставляют Тэхёна приоткрыть глаза и немного недоуменно и пусто одновременно смотреть в глаза Пака. — Родинка, — отвечает рыжий на взгляд и показывает на нижнюю губу. Тэхён еще пару секунд блуждает взглядом по Чимину, подносит руку к своему лицу и указывает на кончик носа, на котором Пак только теперь улавливает аналогичную родинку. — Её тоже слижешь? — вполне серьезно спрашивает шатен, отчего Пак даже теряется самую малость. — Её оставлю. Пак переводит взгляд на слегка покрасневшие губы, проводит по ним указательным пальцем. Тем же пальцем поднимается выше, обводит родинку на кончике носа. Ощущает какой-то жар, пылающий вдоль спины и на кончиках пальцев. Думает, что Тэхён его обжигает, но пальцев всё равно не убирает. Осторожно проводит по пушистым ресницам, касается лба и гладит по мягким волосам. Как будто только сейчас осознавая, что они на ощупь мягкие. Как и губы, и кожа у шатена. Пак поднимает свою руку на уровне глаз и рассматривает её, как какую-то находку. Шевелит пальцами, блуждает взглядом по корням вен и по очертаниям костей, скрывающихся под кожей. Вновь переводит взгляд на прикрывшего глаза Кима, затем на его постель с цветущими бутонами, вспоминает какой-то сад за окном, на котором цвели похожие цветы. Живые только, приятно пахнущие. Вокруг которых часто кружили пчелы. Вспоминает дедушку, который частенько пропадал в том саду, дотрагивался своими старыми огрубевшими руками до нежных бутонов и рассказывал ему с улыбкой на лице, как за ними надо ухаживать. Предупреждал, чтобы щенка в сад не пускал, а то тот всё там растопчет и перекопает. Чимин слушал его внимательно и никогда не ослушивался. Никогда… Тэхён, лежащий на его коленях, немного ёрзает, переворачивается на бок. Пак обводит взглядом его ушную раковину и чувствует, как начинает пульсировать в висках. Прикрывает глаза и оказывается в эпицентре разбегающихся картинок. Среди которых поломанные стебли, истоптанные бутоны и влажный песок. Среди которых взгляд старческий, такой разочарованный и грустный, и щенка в доме больше нет. Среди которых песок выцвел и превратился в грязь. Среди которых его сбивчивое дыхание, снова грязь и много красного. И что-то капает с собственных глаз. И сердце не бьется, не то, что на руках, не то, что осталось было дома. Пак раскрывает глаза в попытке вдохнуть воздуха, но у него не получается, и только скользит что-то мокрое и неприятное вдоль щек, такое знакомое и чуждое одновременно. Тэхён приподнимается с его колен, смотрит совсем непонятно и говорит что-то, похоже. А Пак задыхается. Как когда-то дедушка среди мертвых цветов. Сейчас, по крайней мере, принимая без сомнения, что всё это время был все-таки живой. Правда, живой. Но теперь уже, кто знает, ведь глаза закрываются, и Пак снова ничего не видит, одну лишь только темноту. Лишь цвет той чёрной ленты, развевающейся на ветру. * * * — У нас с тобой нет ничего общего, — говорит вслух Пак, лежа на своей кровати лицом к Тэхёну, что на противоположной стороне. «Почему же тогда мы в одной комнате? Почему Намджун в своей одинок? Ведь он одинок?» — размышляет в уме Чимин. Тэхён, сидящий на своей кровати, трёт запястья, смотрит прямо в глаза неотрывно, но отвечать не спешит. По крайней мере, Пак его ответа не слышит, не видит движения слегка потресканных губ. Ким улыбается натянуто и переводит взгляд на дверь, затем возвращает его на Чимина, и так пару раз. Затем накрывается одеялом с головой и только тогда говорит: — Зато у Сану со мной много общего, у него даже родинки на мои похожи. Чимин никаких «Сану» не знает, но предполагает, что это кто-то из былого мира. Кто-то, кто остался за окном. — Но, — добавляет шатен, все также прячась под одеялом, — Сану теперь почему-то не дышит. Сану, наверное, зря прыгнул в ту речку, ведь мама нам не разрешала. Чимин садится на кровати поудобнее, смотрит на замолкший комок. Встает на ноги, превозмогая небольшое головокружение, подходит к тэхёновой постели, уже касается желтого куска ткани, как вдруг одёргивает руку. Взглядом блуждает по только-только раскрывающемуся на его глазах грязно-красному цветку. Не осознавая действий, касается этого явления. Марает о него кончики пальцев, подносит их к лицу и снова ощущает тот запах. Неприятный, от которого волосы дыбом, и руки дрожат сильнее. От которого глаза начинают видеть хуже, будто обзор что-то заслоняет, затем отпускает, исчезнув в солёных каплях. Пак пробует эти капли на вкус, другой рукой тянет край одеяла. Улавливает скрип со стороны двери, но не отвлекается. Ощущает соль и что-то ещё, нечто, напоминающее вкус железа, вкус раздробленных бусин. Вкус сломанных звезд. Из-под ткани появляется каштановая макушка, закрытые глаза, белеющее лицо, нос с родинкой, губы, уже совсем не такие красные, как тогда, длинная шея, острые плечи с натянутой на них тканью бежевой футболки и красные изломы вдоль худых рук. Безобразные, кривые, непонятные спутанные дороги. Чимина трясет, он тянет руку к одному из этих разломов, но не достигает цели. Откуда-то появляется Джун со шприцом и знакомой белой тканью в руках. Он говорит что-то в сторону двери и словно не замечает Пака. А Чимин глядит на бледноватое лицо, на нечто тонкое и блестящее, соскальзывающее с перекрашенных в красный длинных пальцев. Он не знает, кто такой Сану, и хочет узнать о нем немного побольше, но это уже вряд ли у него получится, ведь Тэ, кажется, не дышит. Он всё же умер? Пак переводит взгляд в окно, он не слушает, что говорит ему Намджун. Он вообще на них больше не смотрит, лишь улавливает отдалённо скрип и легкий хлопок двери, затем затишье. Мертвое, уже почти правильное, как та чёрная лента, привязанная к столбу. Обводит взглядом ярко-зелёную скамейку и тень, сидящую на ней. Нечто, отдаленно напоминающее человека. Пак тянется к окну и проводит по стеклу, постукивает по нему. Все ещё дрожит всем телом. Замечает, как тень на той скамейке обращает на него своё внимание, и отступает от окна. Закрывает свои глаза ладонями, желает и вовсе завязать их той чёрной лентой. И сделать что-то еще… О чём он тут же забывает. Резко убирает руки от лица, оглядывается вокруг, нервно переводя взгляд от одного предмета на другой. Затем быстрым шагом подходит к тумбочке, открывает ту, в которую Тэ обычно закидывает затупившийся нож, пытается отыскать его, а находит разве что только одиноко валяющуюся там палочку от мороженого. Но не теряется, мысли вдруг приобретают поток стремления к некой реализации. Быстрой и чёткой. Чимин хватает полку за края и со всей силы тянет её на себя, та не сразу, но поддается. Затем, не долго думая, словно заранее зная, что делать, парень замахивается и бросает её в окно. Он ведь всё равно уже не умрет, даже если осколки перережут ему вены, вонзятся в глаза, даже если туман решит отравить с последующим вдохом. Потому что он уже мертв, а быть может, бессмертен, в любом случае, это не имеет значение, ему просто необходимо доказать этим шныряющимся туда-сюда теням, что он не такой, как они. Он даже будучи мертвым может быть чем-то большим, чем просто пустая оболочка. Разбить, как оказалось, очень крепкое окно получается только с третьей попытки и то не совсем. Осколки от разбитой части оказываются неострыми, лживыми, как тот песок за окном в детстве. И что ещё хуже, он, словно только прозрев, видит за ними решётку. Решётку? Под ногами должны хрустеть осколки, но они не хрустят. Обман сходит с прежней арены. Чимин блуждает взглядом по прутьям, на ощупь вытаскивает из под кожи пару заноз от деревянной полки. Смотрит на это всё, как на какую-то неудачную шутку, а за спиной опять скрипит. И вот он Намджун, стоит перед ним и тоже смотрит. Что он говорит? Зачем его обманывает? Зачем пытается куда-то вести? Зачем не дает сдаться в конце-то концов? Пак не понимает. — У нас с ним ничего общего, — сделав разворот в мыслях, выдает вслух рыжий, — совсем ничего, так почему же мы тут? Мысли вновь давят на уставший мозг. Чёрная лента не развевается на ветру. Чёрная лента украшает чью-то фотографию. Зелёные листья гниют. Дедушка не восхищается больше цветами. Не смотрит на него с улыбкой. Не смотрит на него вообще. Он задыхается, заваливается в бок прямо в саду и глядит куда-то в небо. Так пусто и молчаливо. А Чимин стоит и смотрит на него с давно мёртвым щенком на руках. — Дедушка, он не дышит, — еле выдаёт он через слёзы, — дедуля, он так больше не будет, обещаю, пожалуйста, только помоги. Старик не отвечает, а Чимин стоит, плачет, сжимая мёртвое тельце, и рассказывает, что щенка машина сбила, что не успел он вовремя, что теперь весь в какой-то красной массе. И пахнет она неприятно. Что ничего, она отмоется, главное, чтобы щенок снова начал дышать, чтобы дед не смотрел так равнодушно в сереющее небо. — У вас много общего, — вырывает Пака из наслаивающихся картинок голос Джуна. И всё тащит куда-то, а Чимин на заплетающихся ногах еле поспевает за ним. Много общего, да? С Тэхёном-то, много общего? Намджун понимает, что говорит? Джун понимает вообще, что они умирают? * * * В комнате Намджуна играет приятная музыка. И пахнет тут тоже приятно, Чимин даже хочет напроситься переехать к нему из своей старой комнаты. Он ведь там теперь всё равно один. Джун же садится за стол и смотрит как-то несвойственно. — Знаешь, что у вас с Тэхёном общего? — спрашивает парень. Чимин отрицательно машет головой. Нет конечно, не знает. — Чимин, в чем смысл жизни? — задаёт он следом вопрос. Пак смотрит на него слегка непонимающе. Смысл? Какой смысл? Его давно уже нет. Какой вообще может быть смысл в практически не существующем мире. Чимин указывает на окно, мол смотри, там ведь ничего уже не осталось, о чем ты? — Его нет, — все ещё указывая в сторону окна, тихо произносит Пак. — Это не так. Послушай себя, смысл в каждом, даже мимолетно пролетающем в твоем сознании «хочу», «желаю». В каждой, даже самой мелкой цели. Вроде, выпить чай или посмотреть на что-либо, во всём этом и заключён смысл жизни. Смысл в цели, какой бы большой или маленькой она не была. Она в каждом движении и слове. И вот теперь скажи мне, Чимин, в чём смысл жизни? Сколько в тебе этих не высказанных «хочу», ведь не мало, верно? Пак немного не успевает за Джуном. Он хочет повторить, что нет. Что нет же, смысла нет. Ни в едином сказанном Намджуном слове его нет. И тут же ловит себя на том самом «хочу». Сам же себе перечит. От понимания этого вздрагивает. Неужели, он обманывает себя самого. Как давно? Парень переводит взгляд на свои руки. Хочет, сжимает их в кулаки, хочет — разжимает. Хочет. Имеет цель, а значит и смысл. Даже если мира за окном и не существует. Даже если им совсем немного осталось. Смысл всё равно есть? Неужели, он переживёт даже их самих? — Так ты всё еще хочешь узнать, что у вас с Тэхёном общего? — отвлекает Чимина от рассматривания собственных рук голос Джуна. — Хочу, — вторит он ему. Хочу? * * * День за окном подходит к концу. В убежище отчаявшихся душ понятие «день» не имеет значения. Понятие «время» ускользает или же наоборот замирает на месте. В этом месте часы часто ходят против часовой стрелки, но их пытаются починить, пытаются донести, что идти надо в другую сторону. И иногда, это у них получается. — Удивительно, правда? — говорит Джин, снимая очки и плавными движениями начиная растирать виски, — Бред отрицания встречается у людей в престарелом-то возрасте редко, а тут сразу двое в тяжелейшей стадии и совсем молодые. — И надо же, что именно в нашей клинике, — продолжает Джун, — и правда, удивительно, — соглашается молодой мужчина, — Собственная ущербность и возвышенность, и всё это на фоне тяжелейшей депрессии. Невообразимо, сказал бы я ещё год назад, не видевший подобного на практике, и остался бы в отношении этой теории скептиком. Но вот она — явь, и бред отрицания вовсе не миф и не брожение шизофрении, как считают некоторые, — заключает свою мысль Намджун, откидываясь на мягкое кресло, а Джин садится за стол поудобнее и возвращает очки на глаза. — И всё же, мне любопытно, почему ты решил поселить их вместе, а не порознь? Они ведь могут навредить не только себе, но и друг другу. Камеры не всегда могут за всем уследить, — задаёт давно интересующий его вопрос Джин, по совместительству второй лучший психиатр в небольшой клинике, в которой они сейчас находятся. — Они не навредят друг другу, скорее, наоборот, неосознанно помогают. Оба не замечают ничего живого за окном, но видят друг друга и меня признают. И если Пак принимает всё вокруг в основном с абсолютным равнодушием и не боится оставаться один, то Тэхён, наоборот, в одиночестве достигает пика своего недуга. Симптомы бреда отрицания в нем выражены ярче, чем в Паке, хотя в Чимине они, скорее, те же, просто завуалированы внутри себя, спрятаны глубоко в мыслях. Раньше я бы сказал, что это еще хуже, но тут наоборот проявляются отголоски. Он словно краска, которая разведена водой. Имеет цвет, способна оставить оттенок, нужно лишь правильно направить кисточкой. В отличие от престарелых людей, у которых этот недуг идет вкупе с сенильным психозом, у парней он возник на фоне тяжелейшей тревожной депрессии, обрастая формой и корнями годами. Быть может, ещё и поэтому симптомы бреда отрицания у них обоих разрознены, возрастное явление ведь имеет немалое значение. Депрессивный фон преобладает, но в случае Пака, с тех пор как он попал к нам, мания величия у того более притуплена, как и явные, в случае Тэ, суицидальные наклонности, — объясняет Джину и просто размышляет вслух Джун. Как врач он находит этот случай крайне интересным и новым, и больше всех остальных желает решить головоломку в сознании этих пациентов. Ставит цель — остановить разрастание корней бреда отрицания и во что бы то не стало помочь им обрести настоящий мир в себе самих, и, что уже на уровне иной психологии, друг в друге. — У нас ещё много работы, — подводит итоги на данное время Джин, заинтересованно выслушав все доводы коллеги, — одно радует, — подмечает он, — Чимин и правда находит отголосок, потихоньку приоткрывает эту чёрную ленту бреда, он всё больше убеждается в собственной живности. Больше воспринимает речь и очертания других людей, кроме тебя и Тэхёна. Так, шаг за шагом он приближается к тому, чтобы признать в себе эту болезнь. И как только он признает её в первую очередь для себя самого, отпустит призраков прошлого — наступит новый этап в его выздоровлении. Ну а успехи, как мы видим, он делает, — слегка улыбается Джин, тоже крайне заинтересованный в ранее невиданном в их клинике случае. — А еще Чимин, наконец, потихоньку начинает понимать, что у них общего с Тэхёном, и этим неосознанно помогает и ему. Дело всё же движется с мертвой, как это казалось нам по началу, точки, — хлопает вдруг в ладоши Намджун. Уверенность в том, что чёрная лента, закапывающая парней заживо, скоро спадет, с каждым последующим видимым результатом и решением не вызывает сомнений. И это не просто упорное стремление амбициозного врача и не аксиома, принимаемая без дальнейших рассуждений, это — факт, последующий со временем. * * * Чимин подходит к чужой кровати всё чаще, но все ещё не решается сесть на нее. Теперь на той поверхности нет цветов на желтом фоне, нет того неправильного красного цветка, там теперь на голубой ткани расплываются дельфины. Напоминая Чимину в свою очередь о частенько разбегающихся в голове мыслях. Пак садится напротив Тэхёна на колени, протягивает руки и гладит по перебинтованным запястьям. Ему хочется так, и он не лишает себя этой возможности. А Тэхён не отталкивает, только смотрит тоскливо. — У нас с тобой ничего общего, — спокойно молвит он. А Пак вдруг садится перед ним поудобнее, кладет рыжую макушку ему на колено и продолжает скользить поверх бинтов короткими пальцами, заодно растирая вечно холодные длинные пальцы. — У нас с тобой много общего, — переубеждает его Чимин, — у нас с тобой один мир. «И общая болезнь», — продолжает уже в уме, в силах признать это открытие хотя бы иногда в собственных мыслях. Хотя бы прямо здесь и сейчас. Принимая и себя, и Тэхёна живым, настоящим, без налета неизбежности. А ту тень, на ярко-зелёной скамейке за окном, дышащей. И в эти минуты он готов сорвать ту черную ленту с воссозданного бредом столба.