Возвращение домой

Мерси спустилась по лестнице, перешагивая через провалившиеся ступеньки. Вся западная стена заросла плющом, акации запустили в дом корни, а магнолии — пушистые бело-розовые ветки. Камин разворотили уже давно, медные светильники вырвали из стен как только ушли хозяева. Мерси ненавидела этот дом. Всем хорошим, что в нем было, был молодой хозяин, но и он ушел тоже. Он был ее хозяином, и Мерси ненавидела его за это, но он говорил — однажды я прикажу выпороть тебя за дерзость, Мерси, - и отдавал ей свои пирожные. Пирожные были замечательные. Ему было четырнадцать, а ей восемь. Ему было двадцать два, а ей шестнадцать. Ее учили языкам, учили читать, писать, развлекать старую, рыхлую, злую мадам. Он был младшим сыном, никогда не спорил, много смеялся. Брал лошадь и говорил Мерси — Мерси, хочешь поехать со мной на прогулку? А как же шитье, спрашивала Мерси подозрительно. Ваша матушка будет недовольна, monsieur. Они все говорили по-французски, кто жил в доме, при старой мадам, но Мерси лучше всех. Шитье, легкомысленно переспрашивал он. Не будь глупой, Мерси, я что-нибудь придумаю. Ей приходилось называть его господином, а у него был тонкий нос, высокие скулы, мышастые волосы и веснушки на носу. Он был раскованным и небрежным, и целовал руки дамам, пока Мерси зло смотрела на него в окно, протыкая палец иголкой с продетой через широкое ушко шелковой нитью. Он танцевал лучше всех, когда газовые рожки ярко горели в зале, и начищенное серебро лежало на крахмальных салфетках на привезенном из Европы столе. Мерси ходила за старой мадам, носила ее веер, ее кошелек, ее собачку. Мерси могла танцевать только со слугами во флигеле, а хотела — с молодым хозяином в зале. Он танцевал с дамами, красивый, легкий, веселый, и смотрел на Мерси, а Мерси хотела умереть. Она едва дожила до перерыва, и, когда мадам отправила ее за солями, Мерси улучила момент и выскользнула в сад. Не понимая, что делает, она залезла на старую акацию с низкими и разлапистыми ветвями, и, прижав руки к лицу, принялась плакать. «Почему ты плачешь, Мерси?» Мерси отняла руки от лица и посмотрела вниз. Молодой хозяин стоял под акацией, и его галстук был развязан, а щеки раскраснелись. Даже загорелое, белое лицо словно светилось в темноте, а из-за ушей выбились пряди волос. Он был похож на сову, и Мерси хотелось ему об этом сказать — что он вовсе не такой красивый, как ей кажется, но она не смела. Разозлившись, Мерси вдруг испугалась - и замерла. Она сидела в платье на дереве, и молодой хозяин ее видел. Если бы мадам об этом узнала, Мерси бы влетело, и ощутимо — так, что сидеть стало бы больно. Мерси сжалась на дереве, как дикая кошка, прижимая к груди веер, который она так и не вернула мадам, сглатывая слезы. «Ты думаешь я скажу mama? Я не скажу, - молодой хозяин встал на выступающий корень как на приступку и протянул к Мерси руки. - Слезай». Мерси не хотела слезать, но не решилась спорить. Уперевшись ладонями в шероховатую кору, она вытянула ноги и осторожно продвинулась вперед. Залезать было проще, чем спускаться. Мерси думала, что сдвинется совсем немного, но она мешком повалилась вниз, взвизгнув. Она бы расшиблась и порвала платье, но молодой хозяин ее подхватил. От него пахло шампанским и крыльями ангелов, когда Мерси почувствовала его запах, ей опять захотелось плакать. Он держал ее на руках, как принцессу из детских книжек, и не отпускал, и Мерси с ужасом думала, что будет, если их увидят, и понимала, что нельзя, но сердце ныло — может быть, можно? Пусть даже и на один вечер? «А ты совсем не черная, Мерси, - сказал он, глядя на нее своими кошачьими глазами. - Ты как кофе с молоком. Больше молока — и ты была бы совсем белая». «Я черная. Иначе у меня не было бы хозяина», - упрямо возразила Мерси. Повариха говорила ей, что нужно чаще прикусывать язык. Молодой хозяин милый, но и его можно разозлить. Мерси взяли в дом потому, что маленькой Розалине, пусть земля ей будет пухом, нужна была компания, и учили, как маленькую леди, но это не значило, что она могла позволять себе дерзить хозяевам. Язык Мерси бывал длиннее, чем ее благоразумие, не со всеми. Она знала, что при мадам должна быть тише воды и ниже травы, но с молодым хозяином все было чуть-чуть по-другому. Если бы он сказал мадам, пусть даже и в шутку, мадам бы нашла способ укоротить язык Мерси, но сказанного было не вернуть. «Ты так боишься меня, - сказал молодой хозяин, глядя то в глаза Мерси, то на ее губы, - и все равно дерзишь. Ты могла бы любить меня чуть больше, Мерси». В этот самый момент дьявол вселился в Мерси. Может быть, дьявол пришел вместе с холодным туманом с болот, или дьявол поджидал ее в саду олеандровым дурманом, или дьявол прыгнул Мерси за корсаж, пока она сдерживала рыдания на балу? Дьявол вселился в Мерси, и она потеряла голову. Мерси поцеловала молодого хозяина, одной рукой взяв его за загорелую веснушчатую щеку, а другой схватив его за лохматый затылок. Поцелуй был слаще патоки, и Мерси смаковала его, слишком поздно спохватившись, что дьявол поджидал ее на губах и во рту молодого хозяина, который сжал ее крепче, прижимая к груди, и поцеловал в ответ. В галерее послышались шаги. Мерси обернулась на звук, затихнув, и прислушалась. В эти дни по заброшенным домам ходило много дезертиров. То, что они делали с мужчинами, было немногим лучше того, что они делали с женщинами. Мерси вытащила из корзины нож и, отведя локоть с корзиной вбок, сунула руку с ножом под фартук. Ей не приходилось убивать, но приходилось зажимать пробитые артерии гниющих заживо солдат в серых мундирах. Приходилось помогать доктору Флоренсу пилить кости, приходилось зажимать рты раненным, когда они кричали слишком громко. У Мерси была хорошая память. Она помнила, куда воткнуть нож, чтобы кровь забила фонтаном. Она видела эти раны, и, хотя и штопала их, а не наносила, она помнила. С рукавами пропитанными кровью, она старалась не помнить только об одном: молодой хозяин тоже носил серый мундир. Остались ли у него руки, на которые он надевал белые перчатки, или ноги для начищенных сапог, в которых он приходил к Мерси прощаться на кухню, когда повариха слегла? Молодой хозяин целовал ее крепко и обещал вернуться, он обещал писать, но не написал ни строчки: наверное, писал молодым леди с которыми танцевал, думала Мерси с исступленным отчаянием. Где это видано — чтобы хозяин писал рабыне? Впрочем, его, может быть, и в живых-то уже не было, хотя старая мадам, говорят, получала какие-то письма... Шаги из коридора приближались. В пробоинах стен Мерси видела серый сюртук. Мундир, но нынче в мундирах было ходить опасно. Можно было бы бежать, но ступеньки были ненадежны. Козой запрыгав по ним наверх, Мерси рисковала свернуть шею, да и все в ней воспротивилось бегству. Мужчина вышел в зал. В руке у него был револьвер. Ноготь Мерси едва слышно скрипнул по рукоятке ножа, и Мерси почувствовала себя жалкой. Хотя нож все равно мог бы ей еще пригодиться. Пусть лучше сразу убьет, чем развлекается, подумала Мерси. Напасть и получить пулю в лоб, так даже лучше. Мужчина не нападал. Он убрал револьвер, вид у него был заросший и ошарашенный. Очень бледное лицо, тонкий нос, щеки, до скул заросшие клочковатой бородой, светлые глаза — и совсем седые виски, заметные под шляпой с неширокими полями. «Мерси?» - сказал он скрипучим, чужим голосом. Веснушки на щеках под красноватыми нижними веками. Вздернутый кончик носа, острые, угловатые скулы. Кошачьи глаза, с виду неуклюжая походка. Он держал револьвер и убрал его быстро, как убийца. Он частенько казался неуклюжим — пока не начинал танцевать. Мерси поставила корзинку на ступени и бросила в нее нож. Он смотрел на нее, не отрываясь, все то время, что она ковыляла вниз по лестнице, хватаясь за перила. Мерси думала, что она не дойдет, что у нее отнимутся ноги — и на последней ступеньке ноги у нее действительно подогнулись. Он бросился к ней, и Мерси обняла его, вцепившись обеими руками в воротник его сюртука. Горло обожгло плачем, который так и не вырвался наружу — глаза у Мерси были сухие и полные песка. Она обнимала его, ощупывая пальцами его плечи, не в силах поверить, что это он, и что он жив, что он вернулся, и пришел на своих ногах. «Мерси, моя Мерси», - прошептал он ей в плечо. Он держал ее за затылок, и Мерси чувствовала, как ей под самую шею упирается металлический ободок перстня-печатки, который он носил на безымянном пальце. Мерси, целовала его в ухо, в поседевший висок, в сизую от пыли и от щетины щеку. Она увидела бинты у него на шее, пропитанные старой коричневой кровью, и пошатнулась, но он держал ее крепко, укачивая в неожиданно сильных, жилистых руках, как ребенка. «Ох, Гуди, - Мерси визгливо всхлипнула, как девчонка с плантаций. - Я думала, тебя убили. Я думала, я больше никогда тебя не увижу!»