Мелодия

      — Да пошел он к черту! — громко выругался Чондэ, когда я быстро прошмыгнула мимо него, выскакивая из аудитории. Странно было слышать от него такие слова, особенно в присутствии преподавателя. Но я, как никто другой, понимала его чувства — придурок Кай мог вывести из себя кого угодно. Так что, ничего удивительного не произошло, когда сегодня на истории искусств Ким Чонин снова устроил перепалку с Чондэ и парочкой других студентов. Удивительным было то, что после этого он вышел сухим из воды, даже не получив замечание от профессора. Эта самовлюбленная балерина — как часто называли Чонина за глаза — возомнил себя самой важной персоной университета, что, естественно, раздражало остальных студентов. Весь такой холодный и неприступный, он ходил с высоко задранным носом, за что получил прозвище «ледяной Кай», видимо, в честь того мальчика из сказки про Снежную Королеву. Преподаватели в нем, конечно же, души не чаяли. Его смазливая мордашка светила с каждого из сотни рекламных плакатов для новой танцевальной постановки, развешанных по всему кампусу, а девчонки от мала до велика вились вокруг него как мухи над арбузом. Меня этот тип бесил не меньше остальных, но после первых недель учебы я перестала обращать на него внимание. Самодовольных петухов мне и в школе хватило. Оставив злющего Чондэ материться в одиночестве, я почти бегом бросилась по лестнице в аудиторию английского языка. Нужно было успеть занять правильное место. Сонные студенты в коридорах удивленно провожали меня взглядом, пока я перепрыгивала ступеньки с широченной улыбкой на лице. Влетев в открытую дверь, я уселась на свое любимое место и шумно выдохнула. Предстоящая лекция по английскому волновала меня не очень сильно, так что я торопливо разложила вещи на столе и предалась собственным мыслям, которые были слишком далеки от учебы. Я честно пыталась вспомнить, что же мы проходили на прошлой неделе. Тетрадь с конспектом лежала прямо передо мной, а у меня все никак не получалось сосредоточиться на пройденной лекции. Вообще-то английский мне всегда давался тяжело. Еще в средней школе я поняла, что дружбы с иностранными языками у меня выйдет, и начала уделять больше внимания другим предметам. Считать у меня тоже получалось откровенно плохо, а тонкости родного языка лишь нагоняли скуку, зато меня ужасно увлекало искусство. Любые его проявления, будь то танцы, изобразительное искусство, литература, пение или театр. Особенно театр… Ну, не то, чтобы я любила всякие-там пьесы и драматические произведения, просто в нашем студенческом театре было нечто особенно прекрасное… И звали это прекрасное Ким Чунмён. Я познакомилась с ним еще два года назад на первом курсе. Ну, точнее не совсем познакомилась… Произошло это совершенно случайно, уж не знаю, что это было — судьба или рок. В тот год осень была очень дождливой, а я слишком рассеянной, потому что вечно забывала зонтик дома. Пары у меня заканчивались поздно, и, к тому времени, на улице уже смеркалось, и стеной лил дождь. Мне ужасно не хотелось снова бежать до автобусной остановки под ливнем, так что я решила переждать непогоду в стенах родного университета. Сторож уже закрывал основное здание, и мне ничего больше не оставалось, как перебраться в концертный зал, где все еще шли занятия. Я шла, ругая свою забывчивость, и не сразу услышала, как в большом вестибюле эхом отдавались голоса. Я притихла ненадолго, а затем отметила, что они очень таинственно и мелодично отражаются от стен. Мне стало невыносимо интересно, и я в считанные секунды преодолела длинный коридор и прижала ухо к двери. Неожиданно все голоса стихли. Все, кроме одного. Он продолжал вдохновенно читать монолог. Кажется, это было что-то из Шекспира… я уже говорила, что никогда особенно в этом не разбиралась? Тот голос мне сразу понравился, было в нем что-то поэтично-уверенное и гордое. Как сейчас помню: я незаметно прошмыгнула в темный зал, прокралась между сидениями… и увидела его. Он стоял ярком в свете одинокого софита. Весь в черном. Брюки обтягивали длинные ноги, черная водолазка плотно закрывала горло, а ступни были босыми. Парень произносил свой текст так проникновенно, так вживался в роль, словно жил только ею одной, оставаясь при этом невероятно естественным и красивым. Его темные глаза блестели в темноте, говоря намного больше, чем слова. Во всей его фигуре было что-то неестественное и до безумия притягательное. Я тихо опустилась в кресло, неотрывно наблюдая за актером. Он поразил меня до самых далеких глубин моей души! Весь его образ был пропитан лирикой, волшебством драмы, он будто весь светился от переполнявшего его вдохновения и счастья быть на сцене. В этом парне решительно все было прекрасно: его лицо, волосы, фигура, жесты, манеры и даже голос! В свете неярких прожекторов я видела, как на его теплый вязаный свитер опускались невесомые пылинки, как аккуратно лежали его чистые иссиня-черные волосы, и как задорно блестели карие глаза, когда он пробегался по тексту, восстанавливая в памяти бессвязные и перегруженные предложения. На последних словах своей речи он многозначительно обвел взглядом весь зал и лучезарно улыбнулся, а мое сердце пропустило пару ударов… Кажется, в тот момент я возвела его в свой личный культ поклонения… Нет, я, конечно, всегда была со странностями, но еще ни разу ни по кому не «фанатела». Были у меня в школе всякие безумные подружки, которые караулили своих кумиров у их компаний и общежитий, но я всегда считала себя выше этого… ровно до той самой секунды в концертном зале. Тем временем репетиция продолжалась, сцены шли друг за другом, участники труппы сновали из одной части сцены в другую, переодевали костюмы и меняли декорации, а я, как зачарованная, следила лишь за парнем в черном. Пока я смотрела на него, в моей голове рождались невероятные образы, прекрасные мелодии и картины, а сердце отбивало ритм самбы. Еле сдерживаясь, чтобы не пустить слезу от своего потрясающего открытия, я пыталась не издавать ни звука, сжимая подлокотник кресла до побелевших костяшек. Сколько я так просидела, не мигая и боясь спугнуть это прекрасное наваждение, не знаю. Но, когда репетиция закончилась, и в зале включили свет, я не могла поверить, что это самое наваждение было действительно из плоти и крови. Причем — как я уже упоминала — из очень красивой плоти. Спустя пару мгновений, актер заметил постороннего наблюдателя в зале и потрясающе мило улыбнулся. Неожиданно для самой себя, я до ужаса перепугалась и, не помня себя, сбежала из зала, сверкая пятками. После того случая, лицо парня в черном мерещилось мне буквально везде, во сне и наяву. Я начала выискивать его в университетских коридорах и расспрашивать о нем всех, с кем общалась. Большинство моих друзей не могли сообщить мне ничего дельного, так что я решила начать собственное расследование. Не знаю, почему я не остановила сама себя… Видимо уже тогда решила кинуться в омут с головой. Когда он проходил мимо или, еще лучше, когда скользил мимо меня взглядом, я чувствовала себя, словно на американских горках. Сердце мгновенно ухало вниз, а щеки становились алыми. Моя слежка продолжалась долго, потому что точек соприкосновения с этим парнем у нас почти не было. В коридорах универа я видела его крайне редко, а общих занятий в расписании курса не наблюдалось. Наверное, в жизни каждой девушки должен случиться момент помешательства. Некоторые вяжут как ненормальные, другие раз в месяц наведываются к хирургу, а я просто любила смотреть на Чунмёна. Кстати, имя его я выяснила при довольно странных обстоятельствах. Однажды мы с несколькими одногрупниками решили выпить кофе на обеденном перерыве и все гурьбой спускались по лестнице. А там шел он. Кёнсу и Чондэ о чем-то громко разговаривали, активно жестикулируя, и Кёнсу случайно задел рукой моё божество. — Эй, — возмутился актер, не повышая голоса, — а можно быть поаккуратнее? — Прости, я тебя не видел… — было залопотал Кёнсу, потупив взгляд. — Ой, отвали Чунмён, — протянул Чондэ, прерывая неловкие извинения друга. — Сам смотри, куда идешь. Он отвернулся от актера и, подхватив Кёнсу за локоть, продолжил путь до кафетерия. Я даже не посмела взглянуть в тёмные глаза парня в черном, и засеменила вслед за одногрупниками. — Ты почему такой грубый со старшекурсниками? — спросила я у Чондэ, когда мы стояли в очереди на кассу. — Этот придурок сам виноват, — парировал друг, жуя еще неоплаченную булочку. — И что с того, что он третьекурсник? Я не нашлась, что ответить. — Ты его знаешь? — спросила я после недолгого молчания. Чондэ ухмыльнулся и ответил с набитым ртом: — Ким Чунмён не стоит твоего внимания, поверь. Но после этих слов, вопреки голосу разума, я еще сильнее захотела познакомиться с этим парнем. Несколько недель спустя я снова заметила Чунмёна в толпе. Мой друг громко рассмеялся, когда я ткнула пальцем в проходящего мимо парня, и робко спросила, при каких обстоятельствах они познакомились и что сам Чунмён из себя представляет. Чондэ хохотал долго и подозрительно громко, привлекая внимание всех в большом коридоре. — И что тебе понадобилось от моего непутевого братца? — спросил он, слегка посерьезнев. — Он тебя обидел? — Нет, конечно, нет! — воскликнула я, пораженная новым обстоятельством, — Просто… он какой-то странный… Чондэ ответил что-то, но я его уже совсем не слышала, кровь шумела в ушах, а в голове зрел новый план. С того момента я пыталась следить за Чунмёном не слишком очевидно, чтобы друг не заметил моего нездорового интереса к своему брату. Шли недели, постепенно я начала искать информацию об актере. Выяснилось, что его зовут Ким Чунмён, и он студент третьего курса театрального факультета, смежных пар у нас две: английский и история мирового искусства, живет он вместе с семьей в двух кварталах от меня, по субботам у него тренировки в команде по плаванию, а по воскресеньям он с родителями ходит в церковь неподалеку. Чуть позже я разузнала о третьем брате — серьезном Минсоке, который был на три года старше Чондэ и, соответственно на два года — Чунмёна. Мне нравилось играть в сыщика, выведывать нужное из разных источников под самыми невероятными предлогами, но, к моему огорчению, вскоре не осталось ничего, что я бы могла узнать о своём театрале от посторонних. И, что удивительно, на этом я успокоилась. Наблюдать за этим парнем стало моим хобби, меня восхищало в нем буквально все: начиная с актерского таланта и заканчивая начищенными до блеска ботинками. Я ходила в универ каждый день исправно, совсем как самая прилежная ученица, не зависала в барах до ночи, не посещала разгульные вечеринки, которые устраивали знакомые и однокурсники, училась усердно, ходила ко всем возможным учителям, развивала диапазон своего голоса, а по ночам занималась самообучением. И мне казалось просто непостижимым, как же так, за два месяца я встречала Чунмёна на общих занятиях только пару раз. Он же был таким безупречным и талантливым актером, так что, по моему мнению, просто обязан был учиться лучше всех и ревностно следить за успеваемостью. Но, естественно, он этого не делал. На данный момент я уже довольно хорошо представляла себе характер и образ жизни Чунмёна, хотя, он все еще казался мне темной лошадкой. Может, дело было в том, что меня не особо интересовали другие люди, вроде однокурсников или ребят с потока. С детства я не любила шумные компании и из-за ужасной скромности почти никогда самостоятельно не заводила близкие знакомства, поэтому выросла не очень-то общительной. Нет, были в моей жизни люди, с которыми мне нравилось проводить время, но их количество с каждым годом все стремительнее стремилось к нулю. Дома, в родном крохотном городке остались родители и лучшая подруга Чжи На, которой не хватило всего пары баллов для поступления в столицу. Также, каждый день я была вынуждена общаться со своей соседкой по квартире — эксцентричной и косящей под мальчика китаянкой Эмбер. На самом деле, она была приятной девушкой, правда, с некоторыми странностями… За неполный год совместного проживания на 40 квадратных метрах, у нас так и не получилось сблизиться. Эмбер была на два года старше меня и в этом году должна была закончить бакалавриат факультета режиссуры. Ей действительно нравилось снимать, вся ее небольшая комната была до отказа забита всякой записывающей аппаратурой, в которой я ровным счетом ничего не смыслила. Наше общение заключалось в том, что мы просто не мешали друг другу жить. Когда мне нужно было прорепетировать или распеться, соседка надевала наушники и полностью уходила в мир музыки. К слову, музыкальный вкус у нее тоже был специфичный. В университете мы почти не пересекались, да и разговаривали довольно редко, только дома за вечерней чашкой чая. О личной жизни своей соседки я тоже осведомлена не была, но подозревала, что ей нравится некто по имени Сиумин. Он изредка слал ей sms-ки, от которых глаза Эмбер начинали светиться как вечерние фонари, иногда звонил, и они обсуждали свои режиссерские дела долго и дотошно. Самого Сиумина я вживую никогда не видела, но уже представляла его таким же фриком, как и моя соседка. Окружение мое состояло, в общем-то, из небольшой группки однокурсников и ребят с потока. Певцы в нашем универе не обладали особой популярностью, и особенно моя специальность академического вокала. Чондэ и его друзья были моей, так скажем, социальной группой, в которой я чувствовала себя более менее комфортно. Мы часто собирались в маленьком хореографическом зале и репетировали разные партии из мюзиклов и оперных постановок, редко выбирались загород на природу или всем скопом ходили на камерные постановки театра в студенческом городке. Мне нравилась моя спокойная и размеренная жизнь, не обремененная заботами и моральными потрясениями. Иногда, конечно, при взгляде на других ребят, начинало казаться, что я со своим жизненным укладом не вписываюсь в понятие «веселая студенческая жизнь», но в тот момент я еще не готова была променять стабильность и статус усердной ученицы на сомнительные развлечения и любовные перипетии, так свойственные людям моего возраста. Одним словом — жизнь моя протекала тихо и скучно, ровно до того момента, как я ввязалась в непростые отношения с самой противоречивой компанией в нашем университете…