Окошко в океан

Когда я вышла от Бронвин, весь коридор уже был залит ярким оранжевым светом. Близился закат. Мы пропустили обед и, наверное, серьезно опоздали на ужин, с головой погрузившись в уютные разговоры и теплые шутки. Глубоко нырнув в чашу смешанных воспоминаний, моих и Вин, я потеряла всякий счет времени, забыв обо всем на свете: о незаконченном дежурстве и Эмме, о собственных проблемах и ужасном настроении, о тревожном сне Горация и даже о мисс Перегрин – она просила встретить ее на палубе. С утра, еще до рассвета, она улетела куда-то по делам, но обещала вернуться к закату. На палубе все еще никого не было. Я успела опоздать, дважды сбегать в каюту за простыней (в первый раз я просто забыла, зачем пришла) и снова утонуть в собственных мыслях. Вынырнуть оказалось не так уж и просто: они затягивали все глубже и глубже, сгущались над головой, давили сверху, плотно сцепившись друг с другом жгутиками и скользкими ложноножками. Мысли абсолютно точно тянули меня на дно. Единственный выход – отпустить их, распутать этот взлохмаченный узел как можно скорее. Прислонившись к еще теплому металлическому ограждению спиной, я покрепче перехватила простыню, потрепанную и посеревшую, но аккуратно сложенную в несколько раз до состояния прямоугольника – сразу ясно, кто сворачивал ее сегодня утром. Мисс Перегрин, практикуя такие обыденные навыки годами, сейчас делает это почти что на автомате, даже не смотря на свои руки и объект действий. Однажды она заработалась и сняла с Джейка кофту, сложила ее в несколько раз, а потом опомнилась, краем глаза заметив выражение лица шокированного Портмана. Ни разу ее вещи не были в неопрятном состоянии, ни разу она сама не появлялась в ненадлежащем виде – ее лютый перфекционизм ненавязчиво давал о себе знать. Даже в мои первые дни здесь, около месяца назад, когда Птица собрала целый букет из нервных срывов, она изо всех сил пыталась взять ситуацию под свой контроль. Получилось, конечно, не очень, но дня с третьего все встало на свои места. Или не на свои. Но на места встало. Птица больше не пыталась меня придушить, а я больше не пыталась сброситься в океан. Птичий крик выбил меня из водоворота мыслей и заставил обернуться. Прикрыв глаза козырьком из рук и щурясь от невероятно яркого закатного солнца, я кое-как разглядела приближающуюся к кораблю размытую точку. Казалось, что она собирала весь солнечный свет и отражала его в разные стороны, куда придется – смотреть на сапсана было больно, но я держалась, быстро-быстро моргая и старательно прикрывая глаза пальцами. Сделав парочку кругов над моей головой, Птица спустилась. Честно, мне было очень, очень интересно посмотреть на ее перевоплощение, но пережившие последний месяц чувства такта и совести заставили меня отвернуться, протянув мисс Перегрин лоскут ткани. - Хорошие новости, - весело отозвалась она, когда секундное шебуршание перьев затихло. Я посчитала это за позволение обернуться. Птица, укутавшись в простыню, довольно улыбалась, стряхивая темно-синие перышки с оголенного плеча. Еще парочка таких же запуталась в ее длинных, распущенных волосах; одно прицепилось ко лбу, но долго там не задержалось: легкий порыв ветра унес его за борт. – Скоро высадимся. Ее улыбка передалась мне еще до открытия этой самой новости, но теперь она невольно сделалась еще шире, на несколько секунд вытолкнув все плохие мысли через левое ухо. Суша, наконец-то! В последний раз я была там около двух недель назад, когда наш бесстрашный отряд нарушил сразу четыре приказа Птицы за одну ночь, угнал лодку, натаскал кучу яблок и напугал исхудавшего сторожевого пса, едва не отдавив ему хвост обеими ногами. Вылазка, стоит сказать, удалась; разведчики из нас не профессиональные, но все, что было нужно, мы добыли: немного информации и много еды. - Там есть отличный особняк, а у меня – отличные коммуникационные навыки. - А если не использовать арбалет? На секунду мне стало страшно. Эмма рассказывала о случае, когда Птица не смогла договориться с полицией и просто всадила в офицера стрелу. Заверила, что никто не пострадал, но верилось в это с трудом. Может быть, не стоит шутить с женщиной, которая отлично стреляет по движущимся мишеням? Зря, в общем-то, заволновалась: настроение мисс Перегрин было слишком хорошим. В ее глазах вспыхнул озорной огонек; гордо задрав подбородок, Птица с вызовом хмыкнула (но вообще-то я слышала ее тихий смешок). - Точно, вам же ужин оставили! – опомнилась я, ощутив, как мой желудок усердно завибрировал. Парочку порций там точно осталось, моя и Бронвин, а мисс Перегрин абсолютно точно была голодной. Весь день летать, шутка что ли! Приобняв меня за плечи, она шустро двинулась в сторону кухни, едва слышно топоча по нагретой палубе босыми ногами. Перед отбоем все собрались на кухне. Сны Горация сегодня решили не смотреть, и, сказать честно, мы оба – и я, и ясновидец – несказанно этому обрадовались. Мне хватило сегодняшнего просмотра, и больше ни на что глядеть не хочется. Я не уверена, что смогу уснуть, зная, что его способности никогда не ошибаются. Не уверена, что смогу не думать об этом, когда не будет ничего, что могло бы отвлечь мое истрепанное внимание. Сейчас такое занятие нашлось: мальчишки соорудили настоящий мини хоккей; отыскали где-то два погнутых гвоздя и гоняют ими гайку по столу. Гораций судил матч, Хью выигрывал, а Джейкоб усердно расстраивался своему отставанию на два очка. Мы обступили игроков со всех сторон, навалились друг другу на плечи, стараясь увидеть все самые мелкие детали. Было напряженно тихо: скрежетали гвозди по столешнице, пыхтели хоккеисты, пищали близнецы – за кого они болели было неясно, но делали они это лучше всех присутствующих вместе взятых. Отлетев от самодельного бортика, гайка со скрипом въехала в ворота Хью. Толпа взорвалась громким и протяжным «да!». Гораций сменил счет и хотел было снова бросить «шайбу» на разводную, но мисс Перегрин его прервала. Игроки, загоревшись хоккейным азартом, не сразу поняли, что их кто-то зовет: склонившись над полем, они с хитрыми лыбами смотрели друг другу в глаза, пока близстоящие товарищи не толкнули их в бок. - Дети, пришло время собирать чемоданы. – Драматическая пауза. – К обеду поплывем. Наконец-то высадимся! Реакция на новость была неожиданной. Никто не произнес ни звука. Молчали, обдумывали, а потом разом взорвались: со всех сторон кричали и смеялись; младшие сразу же окружили имбрину, наперебой расспрашивая ее о новом доме; старшие горланили счастливые междометия. Кто-то с силой навалился мне на плечи – я уж подумала, что это Фиона, но крепко ошиблась: еще днем она психанула, наплодила целый ящик кабачков, и, умаявшись, завалилась спать – я заглядывала к ней около часа назад, желая поделиться всеми последними новостями. Сейчас, громко хохоча в мое левое ухо, весело пошатывалась Эмма, изо всех сил стараясь совладать с общественной радостью и удержать равновесие. Я напрочь забыла о том, что хотела извиниться. Она, кажется, тоже. - Заранее занимаю очередь в ванную! - Чур, я дежурю не первым! - А кухня там большая? Оживленный галдеж заполнил столовую по самый потолок и, кажется, затопил грузовой трюм под ней. Он поглотил меня с головой, непринужденно заставляя слиться с толпой и радоваться с ними, но что-то мне мешало. Что-то острое, колкое впилось мне в спину, и я понять не могла, что именно, пока случайно не обернулась вправо, за плечо развеселившейся Эммы. В трех метрах от меня, у другого края стола, стоял Гораций. Не моргая, не отвлекаясь на нечаянно толкнувшего его Милларда, он неотрывно смотрел мне в глаза. Понять выражение его лица было сложно: во взгляде – уверенный страх и полуистерическая паника провинившегося ученика, в улыбке – фраза «вашу ж мать». Мы оба поняли, в чем стало дело. Без слов и намеков. Лодка была только одна, но сильной проблемой это не стало: нагрузившись по шесть человек и выбросив Бронвин за борт, чтобы она гребла ногами, первая партия поплыла к берегу. Я рассудительно осталась на палубе, отказываясь от возможности удерживать ораву странных на двух коленках, обеих руках, плечах и шее. Как хорошо, что здесь, в тысяча девятьсот сорок первом, никто не додумался провести интернет; видео нашей «цыганской» переправы быстро бы стало настоящим хитом. Оставшиеся на палубе люди, обрадованные скорым переездом, развлекались как могли. Джейк взял реванш и усердно старался обыграть Хью в «ножички»; сам нож креативные товарищи заменили оторванной дверной ручкой. Рядом со мной расстроено хмурился Миллард, негодуя на то, что пчеловод нашел себе нового друга для игр. Фиона понимающе похлопала его по плечу, отчего мы с Оливией тихо прыснули со смеху. Все были заняты важными делами. Даже Енох и Гораций: прислонившись к перилам, они молча пялились в стену, не проявляя абсолютно никаких признаков жизни. Оба сдвинулись с места и, кажется, начали моргать лишь когда промокшая Бронвин вернулась за второй партией людей. - А я все равно обставил тебя! Обставил, ха-ха-ха! – громко торжествовал Хью, едва ли не подпрыгивая от радости. Он снова обошел Джейкоба на пару очков, и, пока Портман усиленно осмысливал происходящее, с громким гоготом сорвался с места, с разбегу прыгнув с голого места, прямиком в океан. Следом за громким всплеском воды послышался тихий вскрик Бронвин. В моей голове резко вспыхнуло неясное видение; вспыхнуло и резко растворилось, оставив неприятный провал в памяти. Мне ли ни привыкать, к провалам-то? Жужжащим сверлом они стучат по мозгу изнутри, разнося неясное эхо по пустотам черепно-мозговой коробки, но дело свое никогда не заканчивают. - Святые Птицы, восемьдесят лет человеку!.. – смешно закатил глаза Гораций, наконец сдвинувшись со своего места в сторону лодки. Коротко кивнув на прощание, он спустился следом. Благо, пешком, на своих двоих. Потупив секунду, Джейк обиженно зашаркал следом. Фиона и Миллард прошли мимо, поочередно потрепав меня за правое плечо: Фиона – из товарищеского чувства, а невидимый друг, кажется, сделал это по инерции. Собственно, на палубе нас осталось трое. И я со стопроцентной уверенностью могу заявить, что всем троим было до ужаса неловко. Я попыталась отвлечься разглядыванием пейзажа. Берег, немножко лысоватый спереди, но густо покрытый зеленью где-то вдалеке, мерно покачивался в моих глазах – палуба под ногами почему-то шаталась. Вдалеке мелькали неясные точки: первая партия Странных уже вовсю радовалась суше под ногами. Вторая только плыла к цели; щедро размахивая веслами, Вин старательно гребла к берегу, на этот раз переместившись в лодку – думаю, толкать ее из моря было не очень удобно. К тому же, океанская вода наверняка очень холодная; помню это из курса географии, и то, довольно нечетко – именно этот предмет я никогда не воспринимала всерьез, не учила, не пыталась понять и была рада пропускать. Была рада, но пропускала крайне редко: совесть не позволяла (и мама тоже). - Что-то долго они, – я сморозила первое, что пришло в голову, желая хоть как-то разорвать это до жути неприятное молчание. Очевидно, очень зря. - Можешь доплыть сама. Оливия нервно дернула руками. Ответ Еноха ее не устраивал. Как, впрочем, и перспектива снова разнимать нас на палубе. - Енох! - Все в порядке. Я же ему сердце разбила. – секундная пауза. Оба моих оппонента синхронно повернули головы. Мне снова захотелось провалиться под пол, куда-нибудь в воздуховой отсек, но сделать этого почему-то не получилось. – Сердце лося. Выкрутилась. Уверена, что тот случай, когда я в первый же день пребывания на корабле умудрилась разбить парочку ценных банок, он помнит. Я же помню, как сильно он расстроился. Неизвестно еще, кому тогда пришлось хуже: ему, переживавшему потерю лосиного сердца, или мне, думающей, что мое сердечко очень скоро пойдет на замену испортившемуся. Енох раздраженно фыркнул, стараясь скрыть кривоватую улыбку. Оливия молча отвернулась к океану. Снова наступило молчание. Не такое неловкое, как тогда, но все равно довольно неприятное. Бронвин все не появлялась. Я постаралась выискать ее лодку взглядом, но снова напоролась на пустую водную гладь, покрытую мелкой-мелкой голубоватой рябью. Что-то усиленно щелкало у меня в голове, пыталось выбраться наружу, вертелось едва ли не на кончике языка, танцуя бешеный брейкданс, но тут же пропадало, оставляя лишь странное послевкусие пустоты. Такое случается, когда тебе приходится отвечать на уроках иностранного: мысль крутится где-то в мозгу, но не может вылезти из-за обезьянки, которая изо всех сил хлопает тарелками и перекрывает все доступные пути. Наконец, молчание прервалось. Я не успела понять, стоит ли мне радоваться – в нашей «тройке» было сложно сказать что-то нейтральное. Но Оливия смогла. Почти. - Если вам интересно, то… - Эй, вы, наверху, карета подана! Прости, Олив, но в данный момент к таксисту я питаю куда больший интерес. Енох, я думаю, тоже: хмуро посторонившись, он пропустил всех дам вперед и умостился сзади, у самого носа нашей речной кареты. Я так и не поняла, был ли наш конфликт исчерпан: мы все так же молчали и не смотрели друг другу в глаза, поодиночке хмурились и выводили сидевшую между нами Оливию холодным спокойствием – она пару раз оглядывалась и время от времени теребила загнувшийся контур кожаных перчаток. Думаю, этот день можно назвать еще одним началом нашего взаимопонимания: мы не ругались и не пытались друг друга убить, даже мимолетным взглядом. Ни разу за всю свою «странную» жизнь я не мирилась с людьми по-человечески, так, как принято, с прямым текстом и извинениями. Ни с Эммой, ни с Птицей, ни с Енохом. Возможно, оно и к лучшему. Извиниться легко, проще простого – подошел и попросил прощения, а вот делом доказать, показать, что ты вынес какой-то опыт из случившегося, что тебе не все равно, что ты не хочешь терять человека из-за глупой обиды – куда сложнее. С приближением берега в моей груди все сильнее и сильнее разгорался огонек страстного предвкушения. Он щекотал меня изнутри, поочередно сдавливал легкие, то левое, то правое, а иногда – оба сразу, вышибая весь воздух с тихим захлебистым шипением. Что-то абсолютно точно должно было произойти – сны Горация ошибаются редко. На моей памяти – всего один раз; тогда, в шторм, он видел что-то еще, но не сказал об этом никому. Даже мисс Перегрин; она несколько раз пыталась вытащить из него хотя бы парочку подсказок и мутноватых намеков, но все равно уходила ни с чем. Мы до сих пор не знаем, что приснилось ему в тот раз. После последних новостей знать, если честно, уже не хочется. Нас встречали с цветами и морской солью, но, увы, без хлеба. В воде, подкатив широкие штанины и замочившись по самые щиколотки, стояла Фиона. Не выдержав тревожно-радостного предвкушения, я выбросилась с лодки за несколько метров до назначенной остановки. Едва не подавившись холодной водой близ-лондонского океана, я кое-как нащупала далекое дно и изо всех сил загребла конечностями – лишь бы успеть туда быстрее лодки! Успела. Дикий азарт здорово поднял мне настроение. Даже после всего, что случилось на корабле. Сплюнув соленую воду в сторону, я наспех откинула упавшие на лицо пряди промокших волос и сжала Фиону в самые крепкие объятия, на которые только была способна. Она сдавленно пискнула. А потом завизжала – еще до того, как я успела понять, что Хью в край осмелел и обрызгал нас с ног до головы. Раззадорившийся Джейкоб сиганул на него сзади, и оба с неясным криком свалились вниз. Началась эпидемия неконтролируемой радости. - Инкурсо унда! – по-латински вскрикнул Миллард и величественно взмахнул рукой. Волна, повинуясь услышанному заклинанию (и кое-каким законам физики), с разбегу хлестанула едва успевшего сориентироваться Хью по лицу. Джейкоб, наконец найдя себе союзника для борьбы с Пчеловодом, рассмеялся и вытянул руку. - Давай пятеру, океан! И океан выдал сразу десятку, с силой зарядив ему по лицу. Я уже была готова от души рассмеяться, но словила то же самое. Волна накрыла меня с головой, от души хлестанув по ноздрям и ушным перепонкам. Смех пошел в другую сторону, стараясь пролезть обратно, в горло и легкие. Глаза заслепило белым пятном. Хотелось закрыть их еще сильнее, протереть руками, зажмурить, скрыться от того света любыми способами, но не получалось даже пошевелить рукой. Сковало. В глазах белым пятном маячила современность. Чья-то цветастая рубашка, деревянная дорожка, люди, ручная обезьянка. Пристань. Пароход. «Сегодня вечером мы должны быть на пароходе». Голоса снова звенели в моей голове. Они орали на разных частотах и с грохотом сталкивались, вышибая из легких весь воздух и оставляя только тупую панику. Я не могла сориентироваться – все вокруг вертелось с невероятной скоростью. Мир вращался с третьей космической. Все плыло. И только фигура сестры неизменно держалась вдалеке. Не моргая заглядывала мне прямо в душу, провоцируя адскую перебежку здоровенных мурашек по моей спине. «Отлично, номер нашей каюты – 228. Не заблудись!». Она исчезла. Просто исчезла, без причин и предпосылок, стоило мне только проморгаться. Мир поплыл дальше, смешав все краски в одно непонятное пятно. И резко остановился, снова ослепив меня болезненной вспышкой. «Сара!» Пароход тонул. Быстро и шумно, с адским скрипом и болезненными криками ужаса. Паника давила со всех сторон. Сильнее давили только люди: сгрудившись на выходе, они изо всех сил навалились на толстое стекло замурованной каюты. Внутри остались люди. Родные, близкие, друзья, дети. Внутри осталась Рейчел. Я ошалело била по стеклу, орала в пустоту, не в силах контролировать давящую со всех сторон боль. Она меня не слышала. В последний раз задержав дыхание, Рейчел прислонила ладонь к стеклу. Ломаная истерика не позволяла мне сделать того же. Она разрывала меня изнутри, выворачивала легкие наизнанку, давила на горло и хрустела ребрами. Воздух кончался. Крик тоже. «Сара!» Мое тело обессиленно упало на стекло, прислонившись лбом к ее ладони. Бесконтрольные рыдания рвались наружу. Вода полностью заполнила каюту. Черная, вязкая боль поглотила меня с головой. Утащила настолько глубоко, что я не могла понять ее природу – ни физическую, ни душевную. Ледяная влага просочилась под пальцы. Мой отсек был следующим. Кто-то с силой дернул меня за плечи, вытряхивая из легких последний хрип. Свет больно вдарил по глазам, разогнав уцелевшие мысли и оставив лишь пронзительный писк. Эмма обеспокоенно сжимала мое плечо. Гораций, мокрый с головы до ног, взволнованно дышал справа от меня. Я постаралась вернуться в свою орбиту, к странным, но резкая головная боль со всей силы вдарила по правой части черепа. Мое тело свалилось окончательно. Я не могла понять, чье сиплое хрипение так сильно действует мне на нервы, пока, наконец, не дошло, что я сама усиленно стараюсь отдышаться. Желание распутать свалявшийся ком моей жизни поднимало меня все это время, но в последний момент сразило наповал. Быстро и четко, с одного удара. Мое собственное прошлое только что безжалостно добило меня в чужом, более далеком прошлом. Или, быть может, постаралось подтолкнуть?